- Мы должны с ним что-то сделать!
К тому времени отношения Аркадия Андреевича со Светланой Петровной как бы вернулись в старое русло. Только русло это пролегло где-то в горах, на высоте гораздо большей, чем та, что была вначале. Светлана преподавала географию в школе. Считала Аркадия Андреевича своей стенкой и, как правило, решительно соглашалась с ним во всем, свято охраняя один оазис оазис их любви.
Оазис охранялся. Ограничимся лишь констатацией этого факта. Аркадий и Светлана любили друг друга, включая в орбиту своей любви и собственного сына. Доказывая какую-нибудь теорему из их семейной жизни, доказывая, как всегда, свою безукоризненную правоту, Аркадий Андреевич часто восклицал в конце своей тирады: "Во имя нашей любви! Во имя нашей любви!"
Светлана замирала. Эти слова гипнотизировали ее. И в семейном быту стали как-то привычными эти фразы, будто пароль - "Во имя нашей любви!", когда речь шла об отношениях Аркадия и Светланы, когда речь шла об их отношениях к Олегу.
В тот вечер они долго ходили вокруг клумбы в скверике. И Аркадий Андреевич не раз повторял эту выспреннюю фразу: "Во имя нашей любви!"
- Я должен что-то сделать с ним! - восклицал Аркадий Андреевич. - Во имя нашей любви к сыну!
Перед этим он держал страстный монолог. Суть сводилась примерно к следующему:
- Мы не имеем права, чтобы Олег повторял наши ошибки, даже невольные. Я человек средних способностей, не скрою, это доставляло мне много мучений в жизни. Не думаю, чтоб наш Олег был уникальнее нас. А поэтому ему следует много трудиться. Его отношение к урокам, к школе, его непослушание, эта выходка! Или мы подчиним его себе, или!.. - он многозначительно умолк. И Светлана виновато опустила голову, точно далее следовало самое ужасное: или несчастье, или болезнь, или тюрьма.
Они рассуждали и об этом. Вокруг полно подростков, они сбиваются в какие-то подозрительные стайки, распивают плодово-ягодное вино в подъездах, дерутся между собой, а потом, случается, нападают на прохожих.
Дальнейшее всегда рисовалось им крайне мрачно: пьяный Олег, избитый прохожий, скамья подсудимых. Что и говорить, газеты пестрели подобными историями. И здравомыслящим родителям было о чем порассуждать и чем обеспокоиться.
От клумбы в скверике они уходили просветленные, приняв определенное решение: бороться за сына. Выход Аркадий Андреевич видел только в одном наставить Олега на истинный путь. А истинный путь - это хорошая учеба. Иные педагоги наносят немалый урон детям, когда внушают им, что будущее их прекрасно и необычно. Нет, трезво считал отец, жизнь не безоблачна и не прекрасна. Прекрасную и безоблачную жизнь надо еще заработать. Страшным, адским трудом. Этот адский труд - он сам, Аркадий Андреевич, вся его жизнь, вся ее суть.
А это значит, что Олег должен быть похожим на отца. Это значит, что Олег должен трудиться еще больше, ибо сегодня попасть в вуз гораздо сложнее, чем раньше. Путь в жизни может быть только один: школа, потом институт. ПТУ или работа - это для многих. И мы не циники, утверждал Аркадий Андреевич, чтобы внушать Олегу, что это путь не для него. И тем не менее это путь в обход, путь не прямой. Прямой путь в русле сознательности, понимания, подчинения, покорности. В конце концов, что здесь плохого? Ведь речь идет о покорности не кому-нибудь, не какой-нибудь злой воле, недоброй силе, а отцу, родному отцу и родной матери.
Тот давний, далекий, отроческий бунт - о нем и вспомнить-то теперь нечего - обернулся для Олега преддверием новой жизни. Жизнь эта состояла в том, что он должен был согласно кивать головой, когда отец, приходя из университета, повторял ему:
- Ты только выбери себе факультет, я тебя подготовлю. Ведь я твой родной отец и в то же время преподаватель университета. Не всем так везет!
Светлана Петровна не отставала от мужа:
- Милый, родной сынуля! Разве ты не видишь, что мы заботимся о тебе, и только о тебе! Наша жизнь определилась, мы не ждем от нее ничего нового. А у тебя все впереди, все в будущем.
Жизнь Олега превращалась в пьесу. Ему отводилась маленькая и скромная роль статиста или актера второстепенного, подающего отдельные реплики. Главными действующими лицами были отец и мать. Их речи, в точном соответствии с законами драматургии, то были диалогами, уточняющими те или иные идеи, то превращались в монологи - восторженные, обличающие или увещевающие.
Олегу, подростку, в то время уже прекрасно сознающему себя, порой казалось, что он находится в каком-то поразительном театре, где идет бесконечная репетиция спектакля, премьера которого так никогда и не состоится.
Он скоро понял: лучше всего внимать, слушать, соглашаясь, - это идеальный вариант, - иногда подавать не очень возразительные реплики. Зато потом можно выйти в туалет или на лестницу и там вздохнуть полной грудью, освобождаясь от этих надоевших речей. Возражать? Спорить? Он не сделал ни единой попытки - таким крепким и логичным был родительский барьер. Не вполне зрелым, но верно чувствующим умом Олег понял: сопротивление бесполезно, лучше плыть по течению, к тому же родители правы, кругом только правы, всегда правы.
О т е ц: Как ты будешь жить там дальше, это в конце концов твое дело. Наш родительский долг - помочь тебе в самом начале пути. Милый Олег, ты не всегда способен понять, что с тобой происходит, ты не всегда знаешь, как тебе надо поступить. И нет ничего странного, если родители подают тебе рациональный совет.
М а т ь: Миленький мой, неужели так трудно понять, что это любовь, это наша любовь к тебе. Мы хотим тебе лишь добра, исключительно добра, непременно добра. Ты кончишь институт, найдешь себе хорошую девушку, будешь счастлив. И век, до седых волос, даже после нашей смерти, станешь благодарить нас за то, что когда-то, в твои смутные годы, мы помогли тебе своим упорством и своим терпением.
О т е ц: Конечно, многие сегодня говорят, что рабочий может заработать гораздо больше, чем специалист, чем инженер, чем врач, чем учитель. Согласен, дорогой. В конце концов, закончив институт, ты можешь пойти рабочим. Никто это не запретит. Но сначала, наш милый, ты должен кончить вуз.
М а т ь: А дороги к этому идут только через хорошую учебу. Если тебе трудно, ты не должен скрывать. Папа поможет тебе, и я не последний человек. В конце концов мы найдем тебе репетиторов, милый Олежек.
Отец не пропускал даже самого малого повода, чтобы не преподнести сыну очередную тираду. Например, вышагивая мимо пивной, он кивал презрительно в сторону и говорил:
- Тебе нравится эта публика, эта компания?
Сын испуганно восклицал:
- Что ты, папа! - будто он только и знал, что топтаться возле этой пивнушки и якшался с этими алкашами.
О т е ц: Люди, потерявшие всякую идею! Полное отсутствие интеллекта и смысла жизни! Нет, дорогой сынок, что ни говори, а смысл жизни дают только знания и только целеустремленное желание реализовать эти знания.
М а т ь: Сыночек, я женщина, и мне очень повезло. Я нашла нашего папу. Я за ним, как за стеной. Но я женщина. Мужчине гораздо труднее. Посмотри, как папа работает, какие ворочает горы. Тебе предстоит то же самое. Не забывай, что ты мужчина, а в будущем - хозяин собственной семьи, ее защита, опора, ее, наконец, кормилец.
О т е ц: Главное в жизни - обрести духовность. В сфере материального производства, дорогой сынок, я имею в виду рабочих, тоже встречаются проявления духовности. Интеллект рабочего резко возрос, но, что ни говори, подлинная, глубинная духовность процветает лишь среди интеллигенции. Это доказано историей, подтверждено опытом.
М а т ь: В конце концов мы с папой не зря выбивались из простых семей и теперь не можем вернуться обратно! Милый Олежек, что делать!
Чувство меры и вкуса изменяло раньше всего Светлане Петровне. Может, оттого, что она была по-женски менее осмотрительна?
К десятому классу Олегу наняли двух репетиторов: по русскому и по литературе. Подтянуть математику и физику ему помогал отец. Светлана Петровна занялась историей. Чем ближе выпускные экзамены, тем короче, лапидарнее и афористичнее фразы родителей в этом домашнем спектакле.
О т е ц: Или ты поступаешь в вуз, или я за твое будущее не дам и ломаного гроша.
М а т ь: Олежек, я создаю тебе все условия. Что ты хочешь на завтрак, на обед, на ужин? Только занимайся, дружочек, не отвлекайся ни секунды. Ты должен, должен, должен! В конце концов отец - преподаватель этого университета.
На последней прямой Олег все же взбунтовался, как мог: бунт на коленях. Он сказал родителям:
- Я не собираюсь поступать в университет, где работает мой отец. Я хочу поступить в институт международных отношений.
Это было как шок. Но возражать трудно. В конце концов Олег выбрал чрезвычайно престижный институт, а кроме того, у него к тому времени был любимый предмет - английский. А это уже что-то. Но для страховки ему наняли репетитора по английскому.
Круг сужался. Центром круга родители назначили день, когда Олег станет студентом. И вот этот круг сужался - времени до институтских экзаменов оставалось все меньше.
Школьные экзамены Олег сдал вполне пристойно, получив за аттестат общую пятерку: сказалось, что в школе своей он учился десять лет без всяких переходов, родителей его учителя хорошо знали, семья считалась образцовой - родительское сверхзаботливое отношение к сыну, когда не только двойка беспокоит взрослых, и даже не тройка, а четверка вызывает звонок, визит, длительный разговор с учителем, заканчивающийся непременной просьбой - вызвать Олега немедленно, завтра же, если нет возможности, он останется после урока, но четверка должна быть заасфальтирована, как временная выбоина на дороге. Если эту выбоину оставить, любили повторять учителям Аркадий Андреевич и Светлана Петровна, - какой ухаб, провал в знаниях может она повлечь?
Что мог возразить учитель? Школа воевала с двойками, тут предлагалось исправить четверку. В душе какого учителя столь взыскательная требовательность родителей вызовет отрицание?
Олег поправлял четверку на пятерку. Даже если пятерку приходилось натягивать. Благой порыв следует поддержать, не так ли? К тому же всякая школа гордится своими отличниками.
Итак, школьные экзамены Олег сдал превосходно, и единственная четверка по алгебре не снизила общего балла. Светлана Петровна вздохнула было с некоторым, хоть и частичным, облегчением, но Аркадий Андреевич резко подкрутил в ней расшатавшиеся болты:
- Ты что, это лишь полпути, притом самые легкие, и не смей расслаблять Олега: ему предстоит взять главный барьер.
Круг сужался, и - справедливости ради надо сказать - родители явственно ощущали, что сужается он и для них. Любовь к сыну вполне естественно-оборачивалась повышенной ответственностью их самих, принятием на себя волнения, правда, чрезмерного, и до такой степени, что неясно было: вступительный экзамен приближается, и в худшем случае непоступление в институт или суд, когда Олега то ли оправдают, то ли дадут долгий срок за полным отсутствием вины?
Желание счастья для собственного сына оборачивалось взвинчиванием - и не только его, но и самих себя. Взвинчивание это, неистовая лихорадка усиливались еще и тем, что никак не находилось дорожек к институту международных отношений. Ну хоть бы словечко кому замолвить, попросить, на колени стать, коли потребуется, - примите, сделайте милость, не ломайте судьбу нашему единственному сыну. Но, как на грех, знакомства и дружества Аркадия Андреевича касались лишь точных дисциплин, а какая в международном точность - разве на экономическом факультете, но Олег замахнулся на чистую дипломатию, а тут требовались историки, филологи, англичане.
Надо отдать должное, упорство отца оказалось серьезной силой. Используя некоторые связи знакомых своих знакомых, он все же пообщался с кем следует, кажется, в достойном такого дела месте, с отличными цыплятами табака и "Киндзмараули" в микроскопическом охотничьем зальчике ресторана "Баку" - но прошу без всяких подозрений: ничего гадкого не было, просто сказал о такой вот беде, о такой проблеме - сын хочет стать дипломатом, но известно, как трудно, даже отличнику, поступить в такой престижный вуз.
Уклончиво - как же иначе - в обтекаемых формах ему обещали приглядеть, присмотреть, постараться, но ясное дело: никаких гарантий быть не может, все зависит от Олега, от поступающего, от его знаний - если уж завалит, тут сам господь бог не в силах, и все такое.
Аркадий Андреевич кивал головой, сокрушался:
- Ну вот хочет дипломатом, нет чтоб куда в другое место.
И ловил себя на неожиданной мысли: а хочет ли Олег непременно в дипломаты-то? Сказал однажды, они не переубедили, так и пошло международный, международный... Но так, чтобы Олег повторял это или рисовал им, родителям, картинки своей будущности, этого не было, нет. Странное дело: обычно, когда человек выпивает, голова его становится тяжелее, мысли туманнее, а тут, в охотничьем зальчике, с Аркадием Андреевичем все было наоборот: мысль оттачивалась, становилась острее.
"Да хочет ли Олег в дипломаты на самом-то деле? - думал он. - Ведь это, пожалуй, мы со Светланой захотели, схватились за первую его идею. В чем дело? Не захотел в университет, потому что я там? Обдурил нас? Но ради чего, коли родители желают добра?"
Какое-то смутное предчувствие терзало Аркадия Андреевича, и, впрягшись в дело, со всем возможным упорством педанта, он распалял себя возможностью провала. Из-за необъяснимого протеста, тихого бунта собственного сына!
Возможно ли?
Аркадий Андреевич вернулся из ресторана с твердым намерением выяснить правду. Вначале поговорил с женой.
С его точки зрения, она по-бабьи глупо стала округлять глаза и ужасаться странным предположениям мужа. Нет, Светлана порой действительно дурела от своей неуемной материнской любви, подумал он, решив с известной долей печали, что опять ему одному придется брать на себя всю ответственность за будущее сына.
Аркадий Андреевич глубоко вздохнул. Этому вздоху суждено стать решающим, в какой-то степени историческим - по крайней мере для судьбы Олега.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77