Наша способность к эмпатии не позволяет нам укрыть свои чувства, и это к лучшему. Но ты, Сиринкс, всегда должна помнить о равновесии, ведь именно равновесие – это цена, которую нам приходится платить, чтобы оставаться людьми: позволять себе чувствовать всегда опасно. Мы идем узкой горной тропой. По одну сторону от нас пропасть опасности скатиться к животному состоянию, по другую – высокий склон, вскарабкавшись на который легко вообразить, что мы чуть ли не боги. И то, и другое манит нас, искушает. Но не будь этих двух притягивающих душу, постоянно бередящих ее сил, ты просто не смогла бы любить. Понимаешь, именно они – эти противоборствующие стороны – будят наши души, пробуждают страсти. И то, что случилось, послужит тебе уроком, ты должна учиться гордиться Тетисом и тем, что он сделал, и чувство гордости поможет тебе подавить горе. Я знаю, это очень тяжело, а для капитана это труднее, чем для кого бы то ни было. Мы единственные, кто способен по-настоящему открыть свою душу другому, мы чувствуем глубже всех, но и страдаем сильнее всех остальных. И, зная это, зная, что тебе, возможно, предстоит пережить за долгую жизнь, я все равно предпочла родить тебя, поскольку кроме страданий жизнь сулит еще и много радостей.

Круглый дом, расположенный в уютной долине, ничуть не изменился. Здесь по-прежнему было полно ребятишек, за которыми присматривали чуть усталые взрослые и беспокойные домашние шимпы-биотехи. Как будто Сиринкс никогда его и не покидала. При восемнадцати детях, и пока всего сорока двух внуках, одиннадцати правнуках, и двух недавно родившихся потомках уже четвертого поколения Афина являлась главой семейства, которое не давало ей ни минуты отдыха. Девяносто процентов взрослых обитателей дома было так или иначе связано с космическими полетами, а это означало, что долгие отлучки являются нормой. Но, возвращаясь, они знали, что все равно их дом здесь, и они всегда сначала навещали Афину, а уже потом решали, оставаться им или отправиться куда-либо еще.
– Это вообще какая-то то ли ночлежка, то ли бордель, то ли ясли «У Афины», – не раз шутила по поводу своего семейного гнезда пожилая экс-капитан.
Младшие дети отнеслись к появлению Сиринкс восторженно, с радостными возгласами обступили ее, каждый требовал своей доли поцелуев и рассказов о планетах, которые она посетила, в то время как взрослые сдержанно приносили соболезнования. Оказавшись среди них, зная и чувствуя, что ее сердечную боль разделяет еще кто-то, она чувствовала себя легче. Немного.
После ужина Сиринкс отправилась в свою прежнюю комнату, попросив, чтобы ее несколько часов не беспокоили. Рубен и Афина вышли в патио, удобно устроились в металлических креслах и углубились в конфиденциальный мысленный разговор. Их грустные лица выдавали глубокую тревогу.
Сиринкс прилегла на постель, глядя сквозь прозрачную крышу на лениво извивающиеся склоны долины, освещенные последними лучами постепенно темнеющей осевой световой трубы. За семь лет, прошедших с тех пор, как «Энон» достиг зрелости, деревья изрядно вымахали, а кусты стали гуще, совершенно изменив облик знакомых ей по дням детства зеленых зарослей.
Она слышала мысли сидящего на причальной складке «Энона», с которого счищали обгорелый слой защитной пены. Помятый тороид экипажа сейчас охватывали подвижные стрелы обслуживания, давая возможность техникам привести его в порядок. Теперь, когда космоястреб наконец завершил процесс подпитки, его мысленный голос стал возвращаться к норме. Он наслаждался тем, что находится в центре внимания, деловито обсуждая с ремонтными бригадами все подробности предстоящих работ. Два биотехника склонились над выжженным сенсорным пузырем с портативными пробоотборниками и брали образцы тканей.
– Папа!
– Я здесь, малышка. Я же говорил тебе, что всегда буду с тобой.
– Спасибо. Я никогда в этом и не сомневалась. Как он?
– Счастлив.
На сердце у нее стало немного легче.
– Так он готов?
– Да. Но потеряно много, особенно из последних лет жизни. Мы сложили все, что было возможно. Основа личности жизнеспособна, но остального не хватает. Он остается ребенком, сохранилось именно то, что ты любила в нем больше всего.
– А я могу с ним поговорить?
– Можешь.

Она стояла босиком в густой прохладной траве у широкого ручья, а над головой у нее, как нить плененного солнечного света, ярко сияла осевая осветительная труба. Вокруг нее высились деревья, сгибающиеся под тяжестью свисающих с их ветвей лиан, усыпанных каскадами ниспадающих до самой земли цветов, нижние из которых плескались в прозрачной воде. В неподвижном воздухе лениво порхали бабочки, соревнуясь с пчелами за место на цветах, все кругом наполнял птичий щебет.
Это была полянка в лесу неподалеку от дома, полянка, где она провела столько счастливых детских дней. Оглядев себя, она увидела, что на ней простое хлопчатобумажное летнее платье в мелкую бело-голубую клетку. Длинные распущенные волосы доходили до худеньких бедер. Ее телу было тринадцать лет, и, услышав, как кричат и смеются дети, она поняла, почему. Сейчас она достаточно юная, чтобы принимать участие в детских забавах, и в то же время достаточно взрослая, чтобы ее слушались, чтобы иметь возможность держаться чуть на отшибе и при этом не быть отвергнутой.
Они выскочили на поляну – шесть десятилетних мальчишек в шортах и футболках, голые до пояса и в плавках, улыбающиеся и смеющиеся, в теплом свете мелькали сильные руки.
– Сиринкс! – Он был в самой их гуще, светлые волосы развеваются, при виде ее на лице расцветает улыбка.
– Привет, Тетис, – сказала она.
– Идешь с нами? – запыхавшись, спросил он.
Плот, на скорую руку смастеренный из силиконовых листов, балок из пористого алюминия и пустых пластиковых бутылей – знакомый настолько, что на глазах у нее появились слезы, – лежал наполовину на берегу, наполовину – в воде.
– Не могу, Тетис. Я просто пришла убедиться, что с тобой все в порядке.
– Конечно, в порядке! – Он попытался пройтись перед ней колесом, но не удержался и со смехом шлепнулся на траву. – Мы собираемся проплыть до самого резервуара с соленой водой. Вот смеху-то будет – мы ведь никому ничего не сказали, а хабитат нас не заметит. А по пути мы можем встретить кого угодно – пиратов там, или каких-нибудь чудовищ. А можем, например, найти сокровища. Тогда я привезу их домой и стану самым знаменитым капитаном во всем хабитате. – Он снова вскочил, глаза его засверкали. – Пожалуйста, ну поплыли с нами, Сиринкс! Пожалуйста!
– В другой раз, обещаю.
Тем времени остальные мальчишки, наконец, с криками окончательно столкнули плот в быстрый ручей. Несколько секунд он качался на быстрине с боку на бок, затем постепенно выправился. Мальчишки начали грузиться.
Тетис смотрел то на Сиринкс, то на плот, его раздирали противоречивые желания.
– Так ты обещаешь? Правда?
– Правда. – Она обхватила ладонями его головку и чмокнула брата в лоб.
– Сиринкс! – Он возмущенно вырвался и, услышав насмешливые вопли остальных мальчишек, густо покраснел.
– Вот, держи, – сказала она и сняла с себя тонкую серебряную цепочку с подвеской из куска яшмы размером с виноградину, сплошь покрытого затейливой резьбой. – Это тебе. Всегда носи его, и тебе будет казаться, что я с тобой. А когда я приеду в следующий раз, ты мне все расскажешь
– Идет! – И он бросился к плоту, на бегу надевая цепочку и поднимая высокие фонтаны брызг. – Только смотри, обязательно возвращайся. Ты обещала!
– И как далеко он уплывет? – спросила она Сайнона, когда приятели втащили промокшего Тетиса на плот.
– Так далеко, как захочет.
– А сколько это будет продолжаться?
– Столько, сколько он захочет.
– Папа!
– Прости, я не хотел, чтобы мои слова прозвучали легкомысленно. Возможно, лет десять или пятнадцать. Понимаешь, детство со временем поблекнет. Игры, в которые не принимаются взрослые и друзья, которые составляют целый мир, – все это очень хорошо, но основное, к чему стремится десятилетний, – это желание стать взрослым. Поведение ребенка является имитацией того, что он считает взрослым поведением. Есть старинная поговорка: мальчик – отец мужчины. Поэтому, когда он пресытится приключениями и начнет понимать, что ему этим мужчиной никогда не стать, что в этом смысле он стерилен, его личность постепенно растворится во всеобъемлющей личности хабитата. Как, впрочем, со временем растворимся и все мы, малышка, даже ты.
– Ты хочешь сказать, он потеряет надежду?
– Нет. Потеря надежды – это смерть, все же остальное – просто отчаяние.
Дети уже гребли, осваивая управление плотом. Тетис, наконец оказавшийся в привычной среде, сидел впереди, отдавая команды. Он оглянулся, улыбнулся и помахал сестре рукой. Сиринкс тоже подняла руку.
– Адамистам не на что надеяться, – сказала она. – И капитан «Димазио» тоже потерял последнюю надежду. Поэтому он и пошел на такое.
– В этом смысле адамисты существа неполноценные. Мы-то ведь знаем, что наша жизнь продолжится и после смерти тела; какая-то частица нас будет в определенном смысле существовать еще сотни тысяч лет. Лично я даже представить себе не могу, что покину свой сегмент коллективной личности, да еще при том, что свидетелями тому станешь ты, мои другие дети и внуки. Возможно, через десять или пятнадцать поколений, когда чувство привязанности потеряет для меня всякий смысл, и я начну подумывать о том, чтобы, наконец, окончательно слиться с хабитатом и таким образом перенести свою привязанность на всех эденистов. Но это случится очень не скоро.
– У адамистов есть свои религии. Я думала, их боги дают им надежду.
– Да, дают, самым набожным. Но представь, в каком невыгодном положении находится обычный адамист. Какое-то мифическое Божье Царство – вот и все, чем может быть их рай небесный, и притом он совершенно непостижим. В конце концов оказывается, что бедным смертным грешникам очень трудно сохранить такую веру. Наша же послежизнь ощутима и вполне реальна. Для нас она не является вопросом веры – она факт.
– Это не относится только к Тетису.
– Даже он выжил.
– Лишь часть его, имитация жизни. Плавание по бесконечной реке.
– Любимое, ценимое, желанное, вечное.
Плот исчез за излучиной ручья, за ивовой рощицей. Издалека доносились высокие детские голоса. Сиринкс, наконец, уронила руку. «Я еще навещу тебя, большой брат, – сказала она, обращаясь к опустевшему журчащему ручью. – И буду приходить к тебе снова и снова, каждый раз, когда буду оказываться здесь. Я заставлю тебя предвкушать мои визиты и мои рассказы. Я дам тебе то, о чем можно мечтать и на что можно надеяться. Обещаю».
Оказавшись в своей комнате, она подняла голову и бросила взгляд на темнеющее небо. Осевая труба светилась неярким лунным светом, пробивающимся сквозь первые вечерние дождевые облака.
Сиринкс закрыла свои мысли от других эденистов, от космоястребов, летающих снаружи, и даже от хабитата. Оставался лишь «Энон» – возлюбленный, который только и способен понять ее, поскольку они единое целое.
Из путаницы сомнений и печали стало постепенно вырастать смутное желание, чтобы адамисты в конечном итоге оказались правы и чтобы на самом деле существовали такие вещи, как Бог, загробная жизнь и душа. Тогда Тетис не был бы потерян. Во всяком случае, не навсегда.
Но эта была лишь слабая тень надежды.
Мысли «Энона» коснулись ее сознания, утешая и сочувствуя.
– Бог, если ты и в самом деле где-то есть, и если вправду где-нибудь существует нетронутая душа моего брата, прошу тебя, позаботься о нем. Ему будет так одиноко.

7


Ненасытный Джулифф питался более чем от тысячи становящихся полноводными в период дождей притоков, морщинистой сети рек и речушек, раскинувшихся на площади в полтора миллиона квадратных километров. И все они несли свои воды в главное русло в течение двухсот девяноста пяти дней лалондского года, наряду с невообразимыми количествами ила, гниющей растительности и обломков деревьев. Ярость и сила могучего потока были таковы, что на протяжении последних пятисот километров вода приобретала цвет и консистенцию кофе с молоком. К тому времени, когда река наконец докатывалась до океанского побережья, ширина ее достигала семнадцати километров, а само количество воды, приносимой двухтысячекилометровым руслом, было просто невероятным. Устье выглядело так, будто одно море вливается в другое.
На последнем стокилометровом отрезке берега с северной стороны попросту не существовало, а прямо от реки в глубь континента на сто пятьдесят километров тянулись болота, названные Халтейнскими болотами в честь одного из членов первой и самой отчаянной экологической экспедиции, который отважился углубиться в них на несколько жалких километров; они представляли собой негостеприимную местность, сплошь заросшую тростником и водорослями и кишащую острозубыми аналогами земных рептилий различных размеров. Ни один исследователь-человек ни разу не пытался пройти их насквозь. При проведении экологической оценки планеты все заинтересованные стороны вполне удовольствовались кратким отчетом Халтейна и сделанными со спутников снимками. Когда ветер дул с севера, он приносил с собой сильный запах гниения, через реку достигавший Даррингема. Для жителей города Халтейнские болота, очевидно, стали чем-то вроде мифа, вместилищем несчастий и дьявольских созданий.
Зато южный берег Джулиффа был довольно высоким, на двенадцать метров возносясь над кипящими бурыми водами. Поэтому раскинувшийся вдоль реки Даррингем находился в сравнительной безопасности от весенних половодий Джулиффа. Зажатый между космопортом и рекой город являлся ключом к колонизации всего речного бассейна.
Для Компании Освоения Лалонда Джулифф стал крупнейшим естественным и самым доступным путем во внутренние районы Амариска. Поскольку притоки огромной реки проходили буквально по каждой долине в центральных областях материка, не было необходимости прилагать непомерные усилия по прокладке в джунглях дорогостоящих дорог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88