— Ты вернулся! — Голос его был таким довольным, как будто он наконец увидел старого друга. — Назад к Инчу! — Но теперь я доктор Инч. Ты смеялся надо мной. Больше ты не будешь смеяться.Толстые пальцы рывком подняли его с пола. От резкого движения он провалился в темноту.Саймон попытался пошевелиться, но не смог. Что-то держало его за руки и за ноги, вытянув их до предела.Он открыл глаза и увидел перед собой круглое, как луна, изувеченное лицо Инча.— Маленький кухонный мальчик, ты вернулся. — Огромный человек наклонился ближе. Одной рукой он привязал кисть Саймона к чему-то, расположенному за его спиной, потом поднял другую, сжимавшую тяжелый деревянный молоток. Саймон увидел гвоздь, приставленный к его запястью, и не смог сдержать крика ужаса.— Ты боишься, кухонный мальчик? Ты занял мое место. Оно должно было быть моим. Ты обратил старика против меня. Я не забыл. — Инч поднял молот и с силой ударил по шапочке гвоздя. Саймон судорожно вздохнул и рванулся, но боли не было, только давление на запястье усилилось. Инч забил гвоздь глубже, потом откинулся назад, чтобы полюбоваться своей работой. Тут только Саймон понял, что они высоко над полом пещеры. Инч стоял на лестнице, которая упиралась в стену как раз под рукой Саймона.Но это была не стена, как увидел Саймон мгновением позже. Веревка на его запястье была прибита к огромному водяному колесу литейной. Его второе запястье и обе лодыжки тоже были привязаны к колесу. Он распластался в нескольких локтях ниже края колеса и в десяти локтях от земли. Колесо не двигалось, а поверхность темной воды казалась дальше, чем, как он думал, должна была быть.— Делай что хочешь. — Саймон сжал зубы, сдерживая готовый вырваться крик. — Мне все равно. Поступай как знаешь.Инч еще раз подергал запястье Саймона, проверяя надежность пут. Саймон уже начинал ощущать, как под тяжестью его веса врезаются в тело веревки, а суставы рук медленно нагреваются в преддверии настоящей боли.— Делать? Я ничего не делаю. — Инч положил тяжелую руку на грудь Саймона и нажал: юноша задохнулся. — Я ждал долго. Ты занял мое место. Я ждал и ждал, чтобы стать доктором Инчем. Теперь ты жди.— Ж-ждать чего?Инч улыбнулся, медленно раздвинув губы и обнажив сломанные зубы.— Ждать смерти. Никакой еды. Может быть, я дам тебе воды — так дольше. Может быть, я придумаю… что-нибудь еще. Не имеет значения. Ты будешь ждать, — он покивал, — ждать.Запихнув молоток за пояс, Инч спустился по лестнице.Саймон повернул голову, в оцепенении следя за его движением. Инч махнул рукой одному из своих подручных, чтобы тот унес лестницу. Саймон с отчаянием следил за этим. Даже если он каким-нибудь образом освободится, то неминуемо разобьется насмерть.Но Инч еще не закончил. Он прошел вперед, пока огромное колесо почти полностью не скрыло его, и потянул вниз тяжелый деревянный рычаг.Саймон услышал скрежещущий звук, потом почувствовал, как колесо дернулось, и это внезапное движение отдалось в его костях. Оно скользнуло вниз, содрогаясь, и плюхнулось в шлюз, отчего Саймон еще раз вздрогнул.Медленно… так медленно… колесо начало вращаться.Сначала это было почти облегчением, спуститься к земле. Тяжесть перешла от его рук к запястью, потом натяжение перешло к ногам, а комната перевернулась вверх ногами. Он катился все дальше, и кровь приливала к его голове, пока он не почувствовал, что она вот-вот хлынет из ушей. Когда он опустился на самый низ, вода была совсем рядом. Он почти касался ее кончиками пальцев.Огромные цепи над колесом уходили вверх, в темноту.— Долго не мог остановить его, — прогремел перевернутый Инч. — Воздуходувные мехи не работают. Черпаки не работают. И башня красной крысы колдуна не вертится. — Он стоял некоторое время и смотрел, как Саймон начинает медленно подниматься к потолку пещеры. — Оно много чего делает, это колесо. — Здоровый глаз чудовища сверкал в красноватом свете литейной. — Убивает маленьких кухонных мальчиков. — Он повернулся и неуклюже двинулся через литейную.Запястья Саймона были так крепко привязаны, и его так растянули на широком ободе колеса, что он почти не двигался. И было не так больно, как вначале. Он был голоден, и это оставляло его сознание достаточно ясным, чтобы думать; мысли его крутились гораздо быстрее, чем удерживающее его колесо. Он перебирал в голове события, которые привели его сюда, и дюжины разнообразных путей бегства.Может быть, Стенхельм придет, когда все заснут, и освободит его, говорил он себе. Если повезет, неуклюжий надсмотрщик даже не заметит, что он бежал. Но куда он денется? И с чего он взял, что Стенхельм еще жив или что он захочет рисковать жизнью ради спасения человека, которого едва знает?Кто-нибудь еще? Но кто? Никого из остальных литейщиков не волновало, жив он или умер, и Саймон не мог винить их за это. Как можно думать о другом человеке, когда каждое мгновение полно борьбой за глоток воздуха, невыносимой жарой и тяжелой работой по прихоти звероподобного надсмотрщика.И на этот раз с ним не было друзей, которые могли бы спасти Саймона. Бинабик и Мириамель, даже если бы они каким-то образом пробрались в замок, уж конечно, никогда не пошли бы в литейную. Они ищут короля — и, кроме того, у них нет никакой причины думать, что Саймон еще жив. Те, кто спасал его раньше — Джирики, Джошуа, Адиту, — были далеко в степях или маршировали к Наббану. Друзей, которые некогда жили в замке, больше нет. Даже если он как-то умудрится освободиться от этого колеса, куда он может пойти? Инч поймает его снова, и тогда ему может не прийти в голову другая такая же медленная пытка.Он еще раз потянул веревки, но они были крепкими и тяжелыми, предназначенными для литейных работ, и, конечно, не поддались. Он мог бы тянуть их целыми днями и только ободрал бы руки. От гвоздей, которыми веревка была прибита к краю колеса, тоже не было никакого толку — Инч тщательно вбил их между волокнами, чтобы веревка не порвалась.Жжение в руках и ногах усиливалось. Саймон чувствовал зарождающуюся барабанную дробь ужаса. Он не мог пошевелиться. Что бы ни случилось, как бы плохо ему ни стало, как бы долго он ни кричал, пытаясь освободиться, — он ничего не сможет сделать.Было бы почти облегчением, подумал он, если бы явился Прейратс и обнаружил, что Инч держит его пленником. Красный священник делал бы с ним ужасные вещи, но по крайней мере это будут другие ужасные вещи — острые боли, долгие боли, маленькие и большие. От того, что с ним происходит сейчас, Саймон в этом не сомневался, ему будет только хуже и хуже. Очень скоро голод тоже превратится в пытку. Прошел почти целый день с тех пор, как он в последний раз ел, и он уже думал о той миске покрытого хлопьями пены супа с сожалением, близким к безумию.Когда он в очередной раз перевернулся вверх ногами, желудок его сжался, мгновенно избавив Саймона от голода. Вряд ли за это можно было быть благодарным, но теперь ему нужно было совсем немного.Боль, которая жгла его тело, сплеталась с яростью, разраставшейся с каждой секундой. Эта бессильная ярость не могла найти выхода и потому сотрясала его разум, скатываясь в безумие. Подобно человеку, однажды виденному им в Эрчестере, который в приступе гнева выбрасывал вещи из окна своего дома, Саймон, которому нечего было бросать, швырял в своих врагов любовь, веру и самые дорогие воспоминания.Моргенс, Джошуа, Бинабик и другие использовали его, так он решил. Они взяли мальчика, который не умел даже написать собственного имени, и сделали его своим орудием. Благодаря их манипуляциям и ради их выгоды его выгнали из родного дома, сделали изгнанником, отняли многих дорогих ему людей и уничтожили прекрасные и невинные вещи. Не поинтересовавшись его собственными целями, его вели то одним путем, то другим и при помощи полуправды заставляли продолжать служить им. Ради Джошуа он дрался с драконом и победил — а Великий Меч отняли у него и отдали кому-то другому. Ради Бинабика он остался на Йикануке — а кто может утверждать, что Хейстен был бы убит, если бы они бежали раньше? Он пошел с Мириамелью, чтобы защищать ее в пути, — и страдал многие часы в туннеле и здесь, на колесе, где он, скорее всего, и умрет. Они все отняли у него, все, что у него было. Они использовали его.А Мириамель должна была бы ответить и за другие преступления. Она обращалась с ним как с равным, хотя и была дочерью короля. Она была его другом — или говорила, что была, — но не дождалась, пока он вернется с северных гор. Нет, вместо этого она ушла в одиночестве, не оставив ему даже весточки, как будто их дружба никогда не существовала. И она отдала себя другому мужчине, мужчине, который ей даже не нравился! Она целовала Саймона и позволила ему думать, что его безнадежная любовь имеет для нее какое-то значение, но потом обошлась с ним самым жестоким из всех возможных способов.Даже его отец и мать покинули его раньше, чем он успел узнать их, оставив его без семьи, среди горничных… Как они могли?! И как мог Бог позволить всему этому произойти? Он тоже предал Саймона, потому что Бога не было с ним. Говорили, что Он хранит все сущее на земле, но Он, видимо, совсем не заботился о Саймоне, последнем из своих детей. Как мог Бог любить кого-то и оставить его страдать, как страдал Саймон, виноватый только в том, что пытался поступать правильно?И все-таки, как ни сильна была его злость на своих так называемых друзей, злоупотребивших его доверием, еще больше он ненавидел врагов. Инч, жестокое животное — нет, хуже любого животного, потому что животные не пытают друг друга; король Элиас, ввергнувший мир в хаос и наводнивший его ужасом, голодом и смертью; Утук'ку в серебряной маске, натравившая своего охотника на Саймона и его друзей и убившая мудрую Амерасу; священник Прейратс, убийца Моргенса, в черной душе которого не было ничего, кроме сжигающей все вокруг змеиной злобы.Но самым главным виновником всех страданий Саймона, по-видимому, был тот, чья жадная ненависть была так велика, что даже могила не могла вместить ее. Если кто-то и заслуживал страшной, кровавой расплаты — это был Король Бурь. Инелуки принес гибель в мир, уничтожил жизнь и счастье Саймона.Иногда Саймону казалось, что именно ненависть и поддерживает в нем жизнь. Когда страдания становились слишком сильными, когда он чувствовал, что жизнь ускользает или по крайней мере выходит из-под его контроля, желание выжить и отомстить было тем, за что он мог уцепиться. Он будет бороться со смертью столько, сколько сможет, чтобы вернуть хоть мизерную часть своих страданий всем, кто обижал его. Ему заплатят за каждую несчастную, одинокую ночь. За каждую рану, каждый страх, каждую слезу. Вращаясь в темноте, теряя рассудок и снова обретая его, Саймон давал тысячи клятв, что когда-нибудь отплатит болью за боль.Сперва это показалось ему светлячком, трепещущим где-то па краю сознания. Что-то маленькое, сияющее без света, точка нечерного в мире тьмы. Саймон, мысли которого блуждали в приливе боли и голода, не мог этого понять.Пойдем, прошептал чей-то голос. Саймон слышал голоса весь свой второй — или это был третий день? — на колесе. Что ему было до нового голоса и нового пятнышка танцующего света?Пойдем.Внезапно он оказался на свободе — не было колеса, не было веревок, сжимавших его запястья. Он тянулся за искоркой и не мог понять, как ему удалось так легко убежать… пока не огляделся.Тело висело на медленно кружащемся ободе, обнаженная белокожая фигура, повисшая на веревках. Огненные волосы на лбу слиплись от пота, голова упала на грудь.Кто это? — быстро подумал Саймон… но он знал ответ. Он с неприязнью посмотрел на собственное тело. Так вот как я выглядел? Но ведь там ничего не осталось — это как пустой горшок.Я умер, эта мысль пришла к нему внезапно.Но если это так, почему он все еще смутно ощущает веревки, все еще чувствует, как растянуты его руки? Почему кажется, что он одновременно и внутри и вне своего тела?Свет снова двигался перед ним, призывая и маня. Почти против воли Саймон следовал за ним. Как ветер в длинной темной трубе, они вместе двигались сквозь хаос теней, предметы касались его и проходили сквозь него. Его связь с висевшим на колесе телом становилась все слабее. Он чувствовал, как мерцает свеча его существования.Я не хочу потерять себя. Дайте мне вернуться! Но искра, которая вела его, летела дальше.Бурлящая тьма расцвела светом и цветом, потом постепенно обрела форму и звук. Саймон был у входа в огромный шлюз, вертевший водяное колесо, и наблюдал, как темная вода падает вниз, в глубины под замком, в литейную. Потом он увидел безмолвный пруд в покинутых залах Асу'а. Вода лилась туда сквозь трещины в потолке. Туманы, плывущие над широким водоемом, пульсировали жизнью, как будто эта вода каким-то образом оживляла нечто, что долгое время спало. Неужели мерцающий свет хотел показать ему именно это? Что вода из литейной питает пруд ситхи? Что он снова готов вернуться к жизни?Другие образы неслись мимо. Он видел темную фигуру, возвышающуюся у основания лестницы в Асу'а, живое дерево, которого он почти коснулся и чьи чуждые мысли так полно ощущал. Сама лестница была спиральной трубой, которая вела от корней дышащего дерева к Башне Зеленого ангела.Подумав о башне, он внезапно обнаружил, что смотрит на нее, возвышающуюся над Хейхолтом, как огромный белый зуб. Шел снег, и небо было покрыто тучами, но каким-то образом Саймон мог видеть сквозь них ночное небо. Низко над северным горизонтом одиноко парила яркая искорка с крошечным пятном хвоста — Звезда завоевателя.Почему ты привела меня сюда? — спросил Саймон. Светлая точка повисла перед ним, словно прислушиваясь. Что это значит?Ответа не было. Вместо этого что-то холодное брызнуло на его лицо.Саймон открыл глаза, внезапно снова почувствовав себя полным хозяином своего измученного тела. Искривленная фигура свешивалась с потолка, вися, как летучая мышь.Нет. Это был один из надсмотрщиков Инча. А Саймон как раз висел вниз головой в самой нижней точке вращения колеса, прислушиваясь к скрипу оси. Надсмотрщик выплеснул в лицо Саймона еще один полный ковш воды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76