– Мы занимаемся иным. Ступай. Вы несете стражу в глубоких местах.
Растерзяк, захныкав от какой-то непостижимой обиды, прыгнул вперед, взвалил обмякшую Мимолетку на загривок и скрылся в темном извилистом туннеле. Фритти попытался было окликнуть Мимолетку, но не смог. Его суставы сместились от усилия, когда он попробовал рвануться и побежать.
Темная фигура Баст-Имрета повернулась – котообразная, но растворявшаяся в липкой тьме, даже когда стояла в отблеске от спины Фритти. Хвосттрубой не мог взглянуть ему в морду, в темные пятна которые должны были быть глазами. Отведя взгляд он силился сдвинуться – и на миг преуспел. Ему чудилось, что лапы его растекаются, как вода, но он умудрился повернуться и, как в агонии, пополз от Костестража.
– Нет спасения, – прошелестел ветер.
«Нет, – подумал Фритти. – Это не ветер. Беги, дурак!» – Никакого спасения, – дохнул ветер, и он почувствовал, что слабеет.
«Это не ветер, должно быть спасение, должно быть спасение…» – Пойдем со мной. – То был не ветер, он это знал. Но продолжал ползти. – Я возьму тебя в дом Костестражей, – жужжал бесчувственный голос Баст-Имрета во мраке позади. – Свирели всегда звучат во тьме, и безликие, безымянные поют в глубинах. Нет спасения. Мои братья ждут нас. Идем. – Фритти с трудом дышал. Запах пыли, пряностей и земли кружил ему голову… проникал в него… – Мы танцуем во тьме, – монотонно пропел Баст-Имрет, и Фритти ощутил, как его мускулы твердеют. – Мы танцуем во тьме и внемлем музыке безмолвия. Дом наш глубок и покоен. Ложе наше – земля.
Свет, казалось, сделался ярче. Хвосттрубой почти сумел добраться до поворота в туннель. Заморгал, изумленный. Неожиданно темная фигура Баст-Имрета появилась перед ним, загородив конец прохода. От Костестража, казалось, веяло сухим ядовитым воздухом. Потрясенный Хвосттрубой опустился на пол, неспособный даже ползти. Тварь встала над ним, отдаленный голос тихо выпевал незнакомые слова.
Его захлестнуло ужасом, жаркой паникой, и он нашел где-то силу, чтобы нырнуть вперед. Рванувшись, ощутил пыльную шкуру, отразившую его толчок. Баст-Имрет сжался, испустив звук, подобный хрусту хвороста, и схватил Фритти, когда тот пытался, собрав последние силы, проскользнуть мимо. За порогом туннеля растекалась лужица света. Он изо всех сил потянулся к ней – она означала свободу.
Но Костестраж не отпускал, и взметенная во тьме пыль и приторный запах окутали обоих, словно еще одна тень. Фритти ощутил, как лапы Костестража – хрупкие, но сильные, точно древесные корни, оплетающие скалу – обвились вокруг его шеи. Шелушащаяся, сухая пасть искала его горла. Хвосттрубой, взвизгнув напоследок от омерзения, вырвался.
Когда он выдирался из лап твари, раздался ужасный вспарывающий звук. Большие легкие лоскуты скомканной шерсти и кожи взлетели из-под его когтей и зубов, и, метнувшись к свету, он различил тупое подмигивание старых коричневых костей – ухмыляющийся череп Баст-Имрета.
Карабкаясь по короткому проходу, Фритти почувствовал палящую боль. Место меж глазами пульсировало и горело. Он добрался до нависающего серо-голубого кружка неба, на миг обернулся – и увидел позади жуткое существо. Оно стояло в тени возле туннельного основания – пасть скелета разевалась и захлопывалась.
– Я буду помнить тебя, покуда не умрут звезды, – проклял его отдаленный, невыразительный голос. Пламя в голове Фритти вспыхнуло вновь, потом исчезло.
Хвосттрубой подтянулся к краю дыры. Свет был так ярок, что перед глазами у него поплыли пятна. Спотыкаясь, почти валясь вперед, он выбрался из дыры – выбрался из Закота.
Мир был белым. Все было белым-бело.
Потом все стало черно.


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

О сон волшебный!
Птица-утешитель,
Что реет над бурунами ума,
Пока они не стихнут, не смирятся!
Джон Китс


Слабость и боль боролись под шкурой Фритти. Высоко в небе холодным пылающим камнем повисло солнце. Мир был окутан снегом; ровный белый покров спеленал деревья, камни и землю. Иголочки холода покалывали лапы, покуда он ковылял сквозь Лес Крысолистья.
Придя в сознание, он, шатаясь, побрел почти вслепую, лишь бы увеличить расстояние меж собою и Холмом. Знал, что нужно найти укрытие до Подкрадывающейся Тьмы, когда из туннелей поднимутся ужасные существа, преследуя его.
Снег позади него был испятнан красным.
Сумерки застали Фритти все еще в беспомощном, безотчетном бегстве. Он быстро слабел. Ничего ведь не ел с того самого времени, которое, наверное, было вчерашним утром, да и тогда – как все туннельные рабы – лишь чуточку подкрепился.
Хвосттрубой вступил теперь в глубокий лес. Колонны деревьев подпирали лесную кровлю; земля всюду была скована льдом. От усталости и непривычного света воспаленные глаза его слезились, и время от времени ему мерещилось, будто он видит какое-то движение. Он беспрестанно останавливался, с бьющимся сердцем припадая к холодному снежному одеялу, и ничего не видел – ничего, кроме недвижного мира.
Жизнь старого леса теперь вытеснялась разраставшейся близ него опухолью, – во всяком случае, Крысолистье безмолвствовало, но беззвучно слушало скрип его шагов – не шевелилось, но неподвижно наблюдало за его усилиями.
День шел к концу; болезненное покалывание в носу, ушах и лапах унималось, сменяясь недоуменной опустошенностью, а обманчиво неуловимое движение и не думало исчезать. Уголком глаза Фритти ловил чье-то мелькающее, неясное присутствие; однако, поворачивая голову, видел только заваленные снегом деревья.
Он уже подумывал, а не спятил ли он с ума, не стал ли таким же одержимым, как старик Гроза Тараканов, когда поймал случайным взглядом блеск глаза. Глаз тут же скрылся за веткой, откуда сверкнул; но то был глаз – он не сомневался.
Когда через минуту его внимание снова привлекло движение сбоку, он уже не повернулся, а продолжал идти вперед, подкарауливая невидимку с какой-то бессознательной хитростью. В нарастающей слабости он даже и не задумывался, что это мог быть подкрадывающийся враг. Словно котенок, играющий с дразнящим стебельком – сперва робкий и безразличный, но в следующий миг делающий убийственный прыжок, – он думал лишь о движущемся предмете: поймать, положить конец игре…
Опустив голову – малиновые капли пятнали теперь снег уже не так равномерно, – Фритти заметил короткий промельк чего-то темного на деревьях справа от себя. Как бы ни о чем не подозревая, он неровным шагом стал слегка поворачивать в ту сторону, пока не казался примерно в прыжке от края подлеска.
Еще один всплеск оживления прямо впереди – он с трудом удержался от прыжка.
Осторожнее, теперь – осторожнее…
На миг он остановился, пригнулся, облизал кровоточащую лапу, не переставая напрягать мускулы, не замечая приступов боли, выжидая… выжидая еще одного движения… вот!
Хромая, почти падая, Фритти, молотя лапами, пробился через подлесок. Что-то упало с низко нависших ветвей и замельтешило перед ним. В приливе сил – прыгнул.
Когда лапы сомкнулись, он стукнулся головой о ствол дерева и, оглушенный, перекатился на бок; что-то небольшое и теплое билось под ним. Удерживая это – что бы там оно ни было – передней лапой, он приподнялся и тряхнул головой. Ран он не чувствовал, думал – цел, только устал, уж так устал…
Поначалу он глядел на свою добычу, как сквозь туман. Это была белка – глаза ее выкатились от ужаса, губа вздернулась над длинными плоскими зубами.
«Рикчикчик, – подумалось ему. – Что такое насчет Рикчикчиков… Они не годятся в пищу? Ядовитые? – Он чувствовал, что голова его словно зарыта в снег. – Почему так холодно? Почему я не могу думать? Мне надо бы что-то сказать этой белке?» Он напряг мозги. Каждая мысль, казалось, дается трудней другой. Глянул на небольшое тельце и дрожащий ощетиненный хвост, и что-то шевельнулось в памяти. Фритти приподнял лапу с Рикчикчика, который лежал неподвижно, уставившись на него сверкающими от страха глазами.
– Мррик… Мрррикаррик… – старался припомнить нужные звуки Фритти. Он знал, что должен это сказать. – Мурр… Муррик… – Толку не было. Он почувствовал на спине увесистый мягкий груз, сжавший ему ноги. – Помогите мне… – выдавил он Едином Языке. – Помогите мне… лорд Щелк велел сказать вам… Мрриррик…
Хвосттрубой рухнул на снег возле перепуганной белки.
– Эй, ты-ты, кош-кош: ты говоришь «бррртек», а почему знать-знать брат-имя лорд Щелк? Сказать-сказать!
Над головой у Фритти, вцепившись в ствол дерева висел щекастый старый самец-белка с изогнутым хвостом и блестящими глазами. За ним, выказывая куда меньшее мужество, глядела на Фритти пятерка Рикчикчиков.
– Сказать же-сказать! – пропищал беличий вождь. – Откуда лорд Щелк знать? Сказать-сказать!
– Вы говорите, лорд Щелк – ваш брат? – спросил Хвосттрубой, стараясь стряхнуть паутину со своих мозгов.
– Весьма даже да! – протрещал вождь с легким отвращением. – Щелк – брат Хлопа. Лорд Хлоп – это я. Поймешь, столь-глупый кош?
У Фритти все смешалось в уме.
– Я хотел сказать вам кое-что, лорд Хлоп… то есть ваш брат лорд Щелк велел мне сказать вам… как же это… – Лорд Хлоп раздраженно затрещал. – Я попытаюсь! – пробормотал Фритти. – Мрряуврр… нет, не то… Мрриррик… Мяуврррик… О Харар Великий! Не могу вспомнить!
Хвосттрубой заметил, что свита лорда Хлопа, казалось, почти утратила страх перед ним и, в сущности, развлекалась, болтая. Фритти был огорчен, пристыжен и утомлен; с минуту разум его где-то блуждал… И вдруг:
– Клянусь мешочками для запасных пятых когтей, что достались мне от предков! Вспомнил! – Он болезненно рассмеялся. – Мррикаррикарекщелк! Верно ведь?
В этот миг торжества голова у него закружилась. Лорд Хлоп подался вперед и остановил на нем свой агатовый глаз.
– Верно. Обет Щелка Святому Дубу. Мы чтим-чтим. Странные-странные времена. Ты мож идешь, столь-странный кош?
Хромая, Хвосттрубой последовал за группой Рикчикчиков в чащу внутреннего Крысолистья. Ковыляя позади болтающих, торопливых белок, Фритти мельком уловил красный свет заходящего солнца. Что-то шевельнулось в глубине его рассудка, вынуждая обратить внимание на сгущающуюся тьму… но голова болела: думать было слишком трудно. Он следил лишь за паром своего дыхания. Поскрипывал по снегу вслед за суетливыми Рикчикчиками.
Группа остановилась. Хвосттрубой стоял в каком-то отупении, пока лорд Хлоп и два других Рикчикчика спускались с деревьев, чтобы встать с ним рядом. Поглядывая на их выгнутые хвосты и круглые спины, он благожелательно улыбнулся и сказал:
– Знаете, я ведь был в Холме.
Спутники беличьего лорда, заверещав, отпрянули, но сам он и с места не двинулся; его темные блестящие глаза стали задумчивы. Он беззвучно сделал другим знак вернуться; всем гуртом они добились, чтобы Фритти вошел в дупло расщепленного молнией пня. Внутри укрытия не было снега. Раза три споткнувшись, привычно воззвав к Первородным, Хвосттрубой рухнул как подкошенный. Стайка Рикчикчиков натаскала сосновых игл и коры, укрыв его от носа до кончика хвоста.
– Мы толк-толк со следующ солнцем, столь-странный кош, – сказал Хлоп. – А теперь ты-ты будь-будь заснуть, да?
Но Хвосттрубой уже перевалил через границу сонных полей.
Тьма, кишевшая той ночью выслеживающими фигурами, благополучно просквозила мимо, оставив ночлег Фритти нераскрытым и нетронутым.
В глубинах сна Хвосттрубой стоял на краю широкой водной равнины, волнующейся, но безмолвной. Широкая сияющая поверхность простиралась, насколько хватал глаз, а в сером небе кружились и щебетали силуэты крылянок .
Когда он наконец проснулся, прошла уже половина короткого зимнего дня. К концу Коротких Теней он снова оказался перед лордом Хлопом, который в сопровождении двора вернулся к дуплу дерева, где спал Хвосттрубой. Беличий лорд величаво отметил, что они долго ждали, когда же встанет гость-кот, и в конце концов отказались ждать и удалились за продовольствием.
Хвосттрубой, после долгого сна почувствовавший себя неизмеримо лучше, только сейчас понял, какое множество разных частей тела у него болит и пульсирует. К тому же он был страшно голоден. Рикчикчики явно почувствовали это, потому что даже лорд Хлоп выказал большую сдержанность, чем накануне. Со своей стороны, Хвосттрубой горячо желал как-нибудь ускользнуть и поохотиться, но ввиду ненадежного союза с Рикчикчиками, своей естественной добычей, решил выждать – не удастся ли уползти как-нибудь незаметнее. Так, с урчанием в животе, он и уселся, терпеливо выслушивая, как лорд Хлоп пространно подводит итоги утренних событий.
– Вот… как-раз-сейчас время для открытого толк-толка, да? – прощебетал дородный беличий лорд. – Зачем ты здесь-здесь, столь-внезапный кош? Зачем сказал-сказал о плох-местах?
Фритти собрал все силы, чтобы объяснить, какие обстоятельства привели его в Лес Крысолистья. То был, естественно, долгий рассказ, занявший добрую часть уходящих послеполуденных Часов. Когда он рассказал о том, как спас миссис Чикли, а впоследствии удостоился особой аудиенции у лорда Щелка, слушатели ответствовали пронзительным шумом одобрения. Потом Рикчикчики тревожно, но и восхищенно внимали его описанию кишмя кишащей кошачьей столицы, Перводомья. А когда он наконец рассказал о Закоте и своем ужасном заточении, нескольким юным белочкам чуть не стало дурно, и спутникам пришлось обмахнуть их своими распушенными хвостами.
Лорд Хлоп слушал невозмутимо, прерывая рассказчика лишь для уточнения некоторых сведений о Холме и его обитателях.
– А потом я нашел вас… вернее, вы нашли меня, – закончил Хвосттрубой. Лорд Хлоп величественно кивнул. – А вот чего я действительно не понимаю, так это почему вы еще здесь. Я думал, все покинули Крысолистье. – Он вопросительно взглянул на беличьего вождя.
– Много Рикчикчик ушло. Много бежать-бежать, – ответил лорд. – Но Хлоп не бежать. Не могу-не могу. Гнездо рода со времен Корня-В-Земле. И немножко младших тоже остаться-остаться. Жить или умереть.
Фритти понимающе кивнул, и на миг необычное сборище примолкло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42