Он вскочил - бешено, с перебоями колотилось сердце - пытаясь понять, что это за грохот, и не сразу понял, что двигатель заглох. От внезапной тишины он проснулся окончательно, но тело, ещё погруженное в сонную одурь, продолжало искать более натуральных причин для своего пробуждения какое-нибудь морское чудовище, столкновение, удар грома. На суше и на море случается, что моторы отказывают: об одном таком мы уже знаем - в душе у него что-то повредилось непоправимо, и поставили его под навес, открытый всем ветрам, и оставили ржаветь. Однако наш одинокий мореплаватель - не чета тем автомобилистам: он человек сведущий и понимающий, у него есть все необходимые детали, купленные в последний раз, когда нога его касалась суши, а рука - женщины, он разберет его, проберется, докуда только будет можно, доберется до причины неисправности. Неутешителен будет итог его стараний, ибо выяснится, что лошади, дававшие двигателю лошадиные свои силы, загнаны до смерти, и воскресить их нельзя.
Отчаяние, как всем нам хорошо известно, - свойство, присущее исключительно человеку: истории естествознания случаи отчаяния у животных неизвестны. Однако человек, неотделимый от отчаяния, выучился жить с ним, сдерживать его натиск на последней линии обороны, и мореплаватель, у которого в открытом море вышел из строя двигатель, не станет рвать на себе волосы, взывать к небесам, молить их о помощи или, наоборот, проклинать то и другое одинаково бесполезно - понимая, что остается только ждать и надеяться, что тот, кто поднимает ветер, пошлет его вновь. Но ветер не вернулся. Шло время, настала и минула тишайшая ночь, родился новый день, а море было все так же неподвижно: опусти вниз легчайшую шерстинку - не шелохнется, отвесно протянется к земле, и ни малейшей зыби на воде, и корабль подобен каменному утесу на каменной плите. Одинокий мореплаватель не слишком обеспокоен - ему уже случалось попадать в такие вот мертвые штили, но радио почему-то тоже не действует, слышно только легкое гудение аккумуляторных батарей, и принимает оно одну тишину, словно за пределами этого круга густо запекшейся воды мир, затаив дыхание, стараясь не проронить ни звука, внимательно следит откуда-то из укрытия за тем, как мореплаватель будет впадать во все большее беспокойство, как сойдет он с ума, как в конце концов умрет здесь, в море. У него достаточные запасы провианта и питьевой воды, но часы идут, и каждый следующий тянется дольше, чем предыдущий, корабль обвит шелковистыми змеиными кольцами безмолвия, и мореплаватель время от времени стучит багром по палубе, чтобы услышать ещё что-нибудь, кроме шелеста крови по жилам и стука сердца, о котором он время от времени забывает и тогда просыпается уже после того, как решил, что проснулся, ибо ему приснилось, будто он уже умер. Парус натянут так, чтобы закрывал от солнца, но зной и жар копятся в неподвижном воздухе, лицо одинокого мореплавателя обгорело на солнце, и губы растрескались. Минул этот день, а наставший за ним следом был точно такой же. Мореплаватель бежит в сон, спускается в свою маленькую, раскаленную как кузнечный горн каюту, где стоит единственная койка, чья ширина свидетельствует, что наш моряк и вправду странствует в одиночку, и там, раздевшись донага, и сначала плавая в поту, а потом ощущая, как дыбом стал на пересохшей коже каждый волосок, борется со снами, видит ряд высоченных деревьев, плавно и дружно качающих ветвями под ветром то в одну сторону, то в другую, в одну и в другую, в одну и в другую, и так без конца. Мореплаватель просыпается от жажды, допивает остаток воды, вновь проваливается в сон. Деревья больше не шевелятся, но на мачту присела чайка.
На горизонте, заполняя его сплошь, возникает что-то темное. По мере приближения становятся видны дома, протянувшиеся вдоль пляжей, и воздетые белые пальцы маяков, и тонкая линия пены, а в широком устье реки - большой город, расползшийся по холмам, красный мост, соединяющий оба берега, издали кажется, будто все это прочерчено тонким перышком. Мореплаватель спит, все глубже погружаясь в оцепенение, но вот возвращается сон: от стремительного порыва ветра вздрогнули ветви деревьев, корабль закачался на волне и, проглоченный рекой, вплыл в нее, теперь море ему не страшно, оно ещё неподвижно, чего не скажешь о земле. Одинокий мореплаватель костями и мышцами ощутил установившееся равновесие, открыл глаза, подумал: Ветер, ветер вернулся, сполз с койки, выбрался на палубу, ему казалось, будто он каждую минуту умирает, но все ещё может воскреснуть, солнце бьет в глаза, но теперь это свет земли, он несет с собой все, что сумел собрать с зелени древесной листвы, с темной глубины пашни, с окрашенных в мягкие тона стен домов. Спасен, хоть и не знает, как это произошло, ибо воздух по-прежнему неподвижен, а порыв ветра ему привиделся. Не сразу понимает он, что его спас остров, называвшийся когда-то полуостровом, плывший ему навстречу и раскрывший ему объятия своей реки. Все это представляется таким немыслимым, что и сам одинокий мореплаватель, давным-давно услышавший про геологический сдвиг, знавший, что находится как раз на пути этого каменного ковчега, все же не мог поверить, что будет спасен таким вот чудом, неслыханным с тех пор, как гибнут в море суда и тонут люди. Но никого нет ни на суше, ни на палубах стоящих на якоре кораблей, и безмолвие царит такое же, как в беспощадном море. Это Лиссабон, пробормотал тогда мореплаватель, а куда же все подевались? Сверкает и дробится свет в оконных стеклах, стоят машины и автобусы, большую площадь, окруженную колоннадой, венчает в глубине триумфальная арка, украшенная каменными фигурами и бронзовыми коронами да, по цвету похоже, что бронзовые. Одинокий мореплаватель, который знает Азоры, может отыскать их и на карте, и в море, вспомнил в этот миг, что острова находятся в той точке, куда неумолимо движется полуостров, то, что спасло его, погубит острова, то, что погубит острова, погубит и его, если он не уберется отсюда как можно скорей. Но стоит безветрие, и мотор заглох, ему не подняться вверх по реке, и единственное спасение - бросить якорь, чтоб корабль не отнесло течением, надуть резиновую лодку, на веслах добраться до суши. Появляется надежда - прибывают силы, это уж как водится.
Одинокий мореплаватель оделся тогда: брюки, рубашка, шапка с помпоном, башмаки - все белоснежное, первого срока, как полагается для берега. Подвел свою резиновую лодку к берегу, пологими ступенями спускавшемуся к морю, помедлил ещё несколько мгновений, оглядываясь вокруг и ожидая прилива сил, но прежде всего давая время кому-нибудь выплыть смутной тенью из-под колоннады, а машинам и автобусам - возобновить движение, и людям заполнить площадь, и, быть может, даже - появиться улыбающейся женщине, слегка - не слишком, а в меру - покачивающей бедрами с призывным намеком, от которого застилает взор и отнимается язык у мужчины, особенно если он только что сошел на берег. Но пустыня так пустыней и оставалась. И тогда одинокий мореплаватель понял то, что давно следовало понять: все покинули город, спасаясь от удара об острова. Он оглянулся назад, увидел свой корабль на середине реки, понял, что видит его в последний раз, потому как даже броненосцу не уцелеть в таком страшном столкновении, что уж говорить о парусной скорлупке, к тому же покинутой экипажем. Он пересек площадь, чуть пошатываясь, потому что отвык ходить по суше, а выглядел форменным чучелом: обгоревший на солнце, с торчащими из-под шапки патлами, в болтающихся на ногах башмаках. Поднял глаза, приблизившись к высокой арке, увидел буквы, складывающиеся в слова Virtutibus Majorum ut sit omnibus documento P.P.D.24, и, хоть не был обучен латыни, сообразил, что памятник поставлен, чтобы увековечить подвиги предков здешнего народа, и двинулся вперед по узкой улице, зажатой рядами одинаковых домов, покуда не вышел на другую площадь, поменьше, в глубине которой стояло здание в греческом или римском духе, а перед ним бил фонтан, украшенный фигурами обнаженных женщин - вода текла и струилась, и он ощутил нестерпимую жажду и неодолимое желание погрузиться в эту воду, в эту наготу. Он идет, вытянув перед собой руки, будто в забытьи, или во сне, или в трансе, и что-то бормочет, а спроси его - что, сам не сможет ответить, самому невдомек, он знает только, чего хочет.
На углу появился патруль - пятеро рядовых и некто с нашивками. Они увидели безумца - действия его были нелепы, речи - бессвязны, так что и без приказа было ясно, что с ним делать. Одинокий мореплаватель остался лежать на земле, откуда далеко ещё было до воды. Женщины, как нам известно, железные.
В эти самые дни настал третий исход.
Первый, о котором в должном месте представлены были исчерпывающие сведения, начали иностранные туристы, в панике устремившиеся прочь от того, что теперь по прошествии времени, кажется опасностью столь ничтожной трещина рассекла тогда пиренейские горы от вершин до самого моря, и очень жаль, что она не остановилась на этом, и что дело этим не кончилось: представьте себе, как тщеславилась бы Европа, получив каньон, по сравнению с которым Ниагара - не более, чем жалкий ручеек. Во втором исходе приняли участие, главным образом, власть и деньги имущие - это случилось после того, как стало ясно, что полуостров, хоть и медленно, но неотвратимо отделяется от континента, доказывая при этом довольно убедительно, сколь шатки и непрочны идеи и структуры, почитавшиеся незыблемыми. Именно тогда стало очевидно, что конструкция нашего общества при всей своей сложности это карточный домик, который только с виду кажется надежным: дуньте - и рассыпется он по столу. И продолжая сравнение, скажем, что стол в данном случае и впервые в истории взял да и стронулся сам, своей волей, и что же нам остается, Господи Боже, как не бежать, спасая драгоценное достояние наше и не менее драгоценную жизнь?!
А третий исход, о котором мы повели речь прежде чем упомянуть вкратце о двух предыдущих, состоял из двух компонентов или, если угодно, проходил в два этапа, столь различных меж собой по самым основополагающим признакам, что, по мнению иных, следует считать их не частями единого целого, но отдельными явлениями - исходом третьим и исходом четвертым. Завтра - то есть в отдаленном будущем - историки, посвятившие себя изучению процессов, не в переносном, а в самом буквальном смысле преобразивших лицо земли, установят окончательно, есть ли основания для разделения, на котором кое-кто с жаром настаивает уже сегодня, и нам остается лишь уповать на взвешенность грядущих суждений и беспристрастие оценок. А нынешние критики уверяют, что было бы совершенно некорректно валить в одну кучу такие несопоставимые по природе и масштабу вещи, как бегство миллионов людей с побережья вглубь страны и отъезд нескольких тысяч за границу, на том лишь основании, что процессы эти совпали по времени. В этом научном споре мы не собираемся становиться на чью-либо сторону и уж подавно - выносить свое просвещенное суждение, ограничившись лишь тем, что заметим: участники третьего и четвертого исходов обуяны были одним и тем же страхом, но многоразличны были способы и средства борьбы с ним.
В первом случае мы имеем дело прежде всего с людьми неимущими, которые под давлением суровых обстоятельств и не менее суровых властей принуждены были перебраться в иные края, спасая прежде всего жизнь, причем весьма традиционными способами - уповали на то, что им повезет, а кривая вывезет, фортуна улыбнется, Господь не попустит, царица же небесная примет под свой покров, верили в счастливую звезду, в удачу, в чудо, в освященную ладанку на шее и во многое другое, что мы за неимением места перечислять не будем и что в конечном итоге сводилось к емкой формуле: Еще не пришел мой час. Были и другие - они располагали доходом средним и высоким, а главное - таким, который легко обратить в наличность, а во вторую волну не попали, потому что решили выждать и посмотреть, как все обернется, теперь же, осознав, что ждать больше нечего и надежд на благоприятный оборот не остается, до отказа заполнили самолеты нового воздушного моста, каюты и палубы лайнеров, танкеров, сухогрузов и всего, что могло плыть своим ходом, а обо всем том, что при этом происходило, мы лучше умолчим, набросив завесу сострадания на творившиеся козни, интриги, предательства, прямые преступления - известно, что были случаи убийства с целью завладения билетом - и описывать в подробностях эту безрадостную картину не станем, ибо помним, что мир таков, каков он есть, и верхом наивности было бы ждать от него чего-либо иного. И все же, по зрелом размышлении, все оценив и взвесив, предполагаем мы, что в трудах грядущих историков отмечены будут именно четыре, а не три исхода - и не потому, что силен будет зуд классификаторства, а по очевидной необходимости не смешивать божий дар с яичницей.
Оговоримся, впрочем, что в нашем кратком анализе могло, пусть и помимо нашей воли, проявиться известное воздействие манихейства - то есть обнаружиться склонность к идеализации низших классов и недоброжелательство по отношению к верхам общества, к которым злорадно приклеивается без достаточных на то оснований ярлык богатых и могущественных, а это порождает злобу и ненависть, равно как и то недостойное чувство, которое называется завистью и служит источником всех зол и бед. Да, конечно, есть на свете бедные, с этим очевидным фактом не поспоришь, но не следует переоценивать их, тем более, что они не являются и никогда не являлись образцом смирения, терпения, сердцем воспринятой порядливости. И тот, кто находясь вдали от здешних мест и событий, вообразит, будто все эти покинувшие родные очаги иберийцы, сгрудившиеся вповалку в больницах, школах, пакгаузах, казармах, бараках и времянках, в палатках, которые удалось реквизировать для них или были предоставлены армией, эти люди вкупе с ещё более многочисленной толпой вовсе не нашедших себе пристанища и ночующих под мостами, под деревьями, в брошенных автомобилях, а то и просто в чистом поле - вообразит себе, говорю, будто они - чистые ангелы, к которым нисходит сам Господь, много знает, вероятно, о Господе и об ангелах, но о том, что такое люди, не имеет ни малейшего понятия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46