Еще бы! а иначе кто бы в силах был снести вечную неудовлетворенность, от жизни неотъемлемую, раздается тут неизвестно чей голос, который время от времени вмешивается в наше повествование.
Потом Педро Орсе вернулся в пансион, а пес направился следом, но, поскольку вход ему был воспрещен, улегся на ступеньках, и перо мое бессильно описать ужас, обуявший хозяйку, когда при первых лучах восхода выпорхнула она, ранняя пташка, наружу, в радостном предвкушении нового трудового дня, отворила ставни навстречу рассветной прохладе, и тут с половика поднялся Немейский лев, разинул пасть - это был всего лишь зевок невыспавшегося существа - но и зевок способен повергнуть в оторопь и смятение, если обнажаются при этом чудовищные клыки и язык, такой красный, будто по нему струится кровь. Да, большой был крик, и большой вышел скандал, и постояльцы не столько мирно удалились, сколько были выгнаны взашей, и Парагнедых уже заворачивал за угол, а хозяйка, стоя на приступочке крыльца, все ещё поносила и проклинала безмолвного зверя: эти хуже всех, ибо если верно речение "Пес, что лает, не кусает", то справедливо и обратное, и если мощь челюстей и острота зубов находятся в прямой зависимости от молчания, то избави нас, Боже, от таких встреч. Путники со смехом вспоминали эту сцену, а Жоана Карда из женской солидарности заметила, что будь она на месте хозяйки, тоже перепугалась бы, да и вам не стоило бы рядиться в храбрецы, хуже нет отваги по обязанности глубоко копнула она этим замечанием: каждый мужчина втайне пытается совладать со своей трусостью, а Жозе Анайсо решил при первой же возможности поведать возлюбленной, какие страхи томят его душу, и правильно - что это за любовь, если всего не говорить, вот когда пройдет она, тогда пожалеешь о том, что выложил все как на духу, тем более, что духовник порою во зло употребляет оказанное ему доверие. Будем надеяться, что Жозе Анайсо и Жоана Карда устроятся так, чтобы избежать такого оборота событий.
Граница уже невдалеке. Успев привыкнуть к чудесным способностям своего проводника, путешественники как нечто само собой разумеющееся воспринимают то, что пес - пусть побудет он пока безымянным, в свое время мы выберем ему достойную кличку - без малейших колебаний, без заминки избирает на развилке двух дорог ту, по какой следовать, а ведь, помимо развилок, существуют ещё и перекрестки. Конечно, собачка однажды уже проделала этот путь в обратном направлении, с севера на юг, но приобретенный опыт мало чем может ей пригодиться, если мы вспомним, сколь многое меняется от перемены точки зрения, которая, как нам, к счастью, известно, все определяет. Люди постоянно живут рядом с чудесами, но узнают едва ли половину их, да и ту чаще всего понимают неверно, потому что, как Господь Бог наш, желают, чтобы этот и прочие миры всенепременно сотворены были по их собственному образу и подобию, причем им безразлично, кто эти миры сотворил на самом деле. Инстинкт ведет собаку, однако неведомо, что или кто ведет инстинкт, и если как-нибудь на днях придется нам давать объяснение некоей странности, то, вероятней всего, объяснение проскользит по поверхности, не затронув сути, если только не дадим объяснения самому объяснению, а тому - ещё одно, а этому - новое, и так до бесконечности, до того последнего мгновенья, когда уже не останется ничего, чтобы объяснить гору объясненного, и таким вот попятным движением доберемся мы до первоначального хаоса, но речь у нас идет сейчас не о том, как образовалась Вселенная - кто мы такие есть, чтобы рассуждать об этих премудростях? - а о собаках.
И о людях. О тех, кто следом за собакой движется к границе, до которой уже рукой подать. На склоне дня покинут они португальские пределы и только тогда, чему виной, должно быть, сгущающиеся сумерки, обнаружат исчезновение пса, и сейчас же растеряются как дети в дремучем лесу: что делать? Жоакин Сасса воспользовался случаем, чтобы подвергнуть сомнению пресловутую собачью верность, но мы это высказывание отметаем как заведомый вздор, а прислушаемся-ка лучше к здравому суждению умудренного житейской опытностью Педро Орсе: Он переплыл, наверно, реку и ждет нас на том берегу, и если бы люди проявляли настоящее внимание к тем звеньям и, извините, валентностям, которыми сцепляется не только одно вещество с другим, но и бытие с бытием, то сразу поняли бы - речь сейчас о Жоане Карде и Жозе Анайсо - поняли бы, говорю, что у пса побуждения могут быть такие же, как у скворцов, ибо не исключено, что именно здесь он переходил границу, когда шел с севера на юг, и, вероятно, не захотел вновь пережить те неприятные моменты, когда его, разгуливавшего без ошейника и намордника, приняли за бешеного и встретили ружейным огнем.
Стражи границы рассеянно проглядывают документы, разрешают следовать, и видно, что они не слишком перегружены работой: люди, как мы имели возможность убедиться, ездят много, но все же по мере сил стараются страну не покидать, словно боятся потерять большой дом, то есть отчизну, даже если по доброй воле покинули малый - свое убогое обиталище. На другом берегу реки Миньо царит такая же скука, и слабую искорку любопытства высекает лишь присутствие среди трех португальцев испанского гражданина преклонного возраста, а случись такое в обычное время, в беспрестанной череде въездов-выездов, и на это никто не обратил бы внимания. Жоакин Сасса отъехал с километр, прижался к обочине и затормозил: Подождем, может, Педро прав, и пес знает, что делает, нагонит нас. Ждать пришлось очень недолго десяти минут не прошло, как ещё не успевший обсохнуть пес появился перед автомобилем. Прав, прав оказался Педро Орсе, и нам бы не сомневаться в его правоте, да задержаться бы на берегу, поглядеть на отважную переправу, да потом бы с удовольствием и пользой описать её, а не границы и пограничников, которые ничем, кроме цвета и кроя мундиров, друг от друга не отличаются и говорят одно и то же, хоть и на разных языках: Проходите, Можете следовать, тем все дело и кончилось, и даже искорка любопытства не более, чем убогий плод нашей фантазии, призванный хоть немного расцветить унылый эпизод.
Буйство фантазии, игра воображения весьма пригодились бы нам сейчас для рассказа о том, как свершали наши герои путешествие, длившееся два дня и две ночи, как ночевали в деревенских гостиницах, как по древним-древним дорогам неуклонно двигались на север, пересекая галисийские земли, как мочили их дожди, возвещая пришествие осени, но вот и все, что можно сказать об этом странствии, и выдумывать тут нечего. Что еще? - ночные объятия Жоаны Карда и Жозе Анайсо, постоянная бессонница Жоакина Сассы, рука Педро Орсе, свесившаяся с кровати на спину псу - в здешних краях его впускали под крышу. И опять дорога прямо к горизонту, который близко к себе не подпускает. Жоакин Сасса снова заговорил о том, что чистейшее безумие покорно следовать за дурацким псом неведомо куда, неизвестно зачем, на край света, на что Педро Орсе возразил ему не без обиды, а потому сухо: Перед тем, как добраться до края света, мы упремся в море. Следует отметить еще, что пес устал, бежит, понуро опустив голову, и хвост уже не полощется победным стягом, и подушечки лап, хоть и подбила их природа жесткой кожей, не выдерживают постоянного трения о каменистую почву, растрескались в кровь, что как-то вечером обнаружил Педро Орсе, отчего так неприязненно и ответил он Жоакину Сассе, который, наблюдая за этим со стороны, примирительно говорит: Перекисью бы надо промыть. Ага, поучи падре "Отче наш" читать, без тебя знаю, я, слава Богу, фармацевт по профессии. Впрочем, если не считать этого малозначительного инцидента, путешественники ладили между собой.
Когда добрались до Сантьяго-де-Компостела, пес взял северо-восточней. Должно быть, мы у цели - гляди, как он взбодрился, вскинул голову, отставил хвост, вновь пошел размашистой ровной рысью, Жоакину Сассе пришлось даже чуть пришпорить Парагнедых, чтобы не отстать, и, поскольку они оказались вплотную к своему проводнику, вскричала Жоана Карда: Глядите, глядите, нитка! Все взоры обратились к голубой шерстяной нитке, изменившейся разительно: она побурела от грязи настолько, что и не разберешь даже, каков её природный цвет, а теперь вновь блещет первозданной синевой, не похожей ни на небесную лазурь, ни на океанский ультрамарин, будто кто-то взял да выстирал её или заново спрял и выкрасил, если это она же, а не другая, и снова сунул собаке в зубы, сказав: Пошел! Дорога сузилась и вилась теперь вдоль холмов. Солнце спускалось к морю, которого отсюда не видно, природа большая мастерица устраивать зрелища, удивительно подходящие к тем ли, иным ли нашим обстоятельствам: ведь ещё утром и потом целый день с печального и хмурого неба сеялся галисийский мелкий дождичек, а вот теперь окрестные поля озаряет золотистый свет, и шкура пса сверкает и блещет как драгоценность, будто он не из мяса и костей, а из червонного золота. Даже Парагнедых преобразился и больше не похож на древний драндулет, а уж седоки в нем похорошели необыкновенно и едут в сияющем солнечном нимбе, как осененные небесной благодатью. Жозе Анайсо пробрал озноб при виде того, как красива Жоана Карда, Жоакин Сасса повернул и опустил зеркало, чтобы полюбоваться блеском своих глаз, а Педро Орсе рассматривает свои старческие руки - они вдруг помолодели, словно поколдовавший над ними алхимик дал им бессмертие, хотя прочим частям тела, оставшимся бренными, придется в свой срок помереть.
Внезапно пес останавливается. Солнце присело на зубчатый гребень гор, за которым угадывается море. Дорога, петляя и кружа, идет вниз, туда, где с двух сторон поджидают, готовые стиснуть ей горло, отроги гор, да нет, это оптический обман - это издали так выглядит. Впереди, на склоне, большой, просто и без затей выстроенный старый дом, вроде бы заброшенный, хотя поля вокруг него возделаны. Часть его уже погружена в тень, дневной свет тускнеет и меркнет, и весь мир, кажется, в обморочном одиночестве. Жоакин Сасса затормозил. Все вышли. Безмолвие полнится каким-то подрагивающим, словно замирающее эхо, гулом, конечно, может быть, это всего лишь далекое море бьет о скалы, отличное объяснение, ведь даже в поднесенной к уху раковине звучит память о рокоте валов, но, похоже, здесь другой случай здесь звучит именно тишина, и нельзя умирать, пока не узнаешь, что это такое: Ну что, слышал, как звучит тишина, понял, каково это, можешь отправляться, свободен. Эта минута, впрочем, ни для кого из четверых пока не наступила. Они знают, что целью их странствий был этот дом, к нему привел их чудесный пес, неподвижно, как статуя, и настороженно усевшийся в стороне. Жозе Анайсо стоит рядом с Жоаной Карда, но не прикасается к ней, понимает, что не должен дотрагиваться до нее, и она это понимает, ибо бывают такие моменты, когда и любовь должна знать свое место, смириться со своей малостью, уж простите, что таким вот манером верховное человеческое чувство, в иных обстоятельствах становящееся чуть ли не всем, низводится почти до полного ничтожества. Педро Орсе вышел из машины последним и, едва ступив на землю, тотчас ощутил, что её подрагивание усилилось до степени пугающей. Здесь уж точно зашкалили бы стрелки всех сейсмографов, а вершины холмов приходят в движение, подобное тому, в каком за горной грядой пребывают мельтешащие, налезающие друг на друга волны морские, плывущий каменный плот отталкивает их от себя, а они, гонимые могучими подводными течениями, все бьются о него.
Солнце скрылось. Почти невидимая голубая нить затрепетала в воздухе, словно ища поддержки, коснулась рук и щек. Жоакин Сасса ухватил её случайно или так суждено ему было, выяснять сейчас не станем, хотя имеется у нас множество весьма основательных резонов подвергнуть сомнению и одну гипотезу, и другую - и что теперь ему делать с нею: в машину не сесть, рука сжимает и вытягивает к себе нить, не давая ветру пронести её по всем изгибам дороги. Что мне с нею делать? - спрашивает он, но спутники не знают, что ему ответить, а пес уверенно сходит с дороги и начинает подъем по пологому откосу, за ним идет Жоакин Сасса, перебирая пальцами вдоль голубой шерстинки, словно он прикасается к птицам, раскинувшей крылья у него над головой. Прочие сели в машину, и Жозе Анайсо, не сводя глаз с Жоакина Сассы, тронул её с места, двинулся вверх по шоссе - медленно, чтобы не обогнать товарища, но и не отстать от него, и то, насколько плотно и прочно приладится одно к другому, зависит сейчас от его чувства времени, от умения сохранять равновесие тех минут, в которые все и должно произойти, и попасть нужно не загодя, но и без опоздания, теперь вы понимаете, почему нам так трудно достичь совершенства.
Когда остановились на площадке перед домом, Жоакин Сасса находился в десяти шагах от него - дверь была открыта. Пес вздохнул совсем как человек и лег, уткнув морду в передние, вытянутые лапы, когтями вытащил из пасти обрывок голубой нити, стряхнул его на землю. В темном проеме двери появилась женщина. В руке она держала нить - ту самую, другой конец которой по-прежнему был зажат в пальцах Жоакина Сассы. Она шагнула с единственной ступеньки и сказала: Войдите, вы, наверно, устали с дороги. Жоакин Сасса шел первым, вокруг запястья у него была обмотана голубая нитка.
Однажды, рассказала Мария Гуавайра, вот в это же примерно время, и свет был такой же, появился перед домом пес, изможденный, словно проделал долгий-долгий путь, со свалявшейся от грязи шерстью, со сбитыми в кровь лапами, появился и толкнулся в дверь лбом, а я подумала, что это один из тех нищих попрошаек, что бродят с места на место, стучат в дверь своим странническим посохом, а как откроешь им, говорят "Подайте, милая сеньора, Христа ради", отворила, но увидела перед собой собаку, до того измученную, будто целый свет прошла, и земля была окроплена кровью из-под её растрескавшихся лап, но вот что странно - я нисколько не испугалась, хотя, если не знать её кроткий нрав, такое страшилище любого вгонит в столбняк, а она, бедняга, чуть только увидела меня, сразу повалилась наземь, будто только и ждала, когда я выйду, и вроде бы даже заплакала, знаете - как тот, кто хочет да не может сказать, и все то время, что она провела тут, ни разу не залаяла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46