Мягкое сиденье оберегало от толчков. Чечек казалось, что так мчаться она могла бы и день, и ночь, и еще день, и еще ночь… Но ребята, которые ревниво следили за правильной дорогой, закричали в один голос:
– Дядя, поворачивай, поворачивай! Тут потише: кочки… А тут ровно – давай!..
– А вон озеро!
– Останавливай, дядя! Болото!
Машина остановилась. У подножия зеленой горы лежало тихое, неподвижное озеро, синее, как синее небо, задумчиво сиявшее над ним. Ни одна птица не оживляла его, ни одно деревце не шумело над его гладкой, тяжелой водой.
– Это возьмем… – сказал седой режиссер. – Андрей Никитич, ну что скажешь? Разве не красота?
– Это красота… – задумчиво согласился Андрей Никитич. – Но что делать мне с моим сердцем? Грустно мне от этой красоты. Дико здесь, пустынно. И вся природа словно боится обрадоваться, ну вот так, как она радуется в Уссурийской тайге, – роскошно, глубоко, щедро! А тут она всегда словно в раздумье. Словно не верит в счастье, словно вспоминает о чем-то… Улыбнется солнечным лучом и тут же готова закрыться дымкой дождя или тумана, замкнутая, неласковая.
– В этом ты, пожалуй, прав, – согласился седой режиссер, – природа здесь суровая. Но ты попробуй посмотреть с другой стороны на эти безмолвные леса и долины. Ты вспомни, что в этой тайге полно жизни, что тут бродят медведи, лисы, дикие козлы, благородные маралы… что в этих долинах пасутся бесчисленные колхозные стада – тысячи овец, тысячи лошадей, тысячи голов рогатого скота… что всюду, где есть реки, уже шумят гидростанции… что молотилки на токах уже молотят электричеством, что электрические лампочки засветились в горах. И всюду в долинах на черной земле растут хлеба… и что алтайцы, извечные кочевники, нынче пашут колхозные поля, и не той рогулькой, которую мы видели в музее, но плугами и тракторами… Да что говорить – сады разводят! Это здесь-то, где сроду яблони не видели!
– Мы тоже около школы сад посадили, – ввернула словечко Чечек.
– А, видишь? Вот посмотри на эту Чечек. Она уже в аиле жить не будет. Она учиться пойдет, будет одной из тех, которые пробуждают природу всюду, где бы они ни были! Такие и дороги прокладывают, и электростанции строят, и сады сажают! Вот с этой стороны посмотри на Горный Алтай – может, ты и почувствуешь, что не так уж тут дико и пустынно!.. – И добавил, подавая Андрею Никитичу аппарат: – Давай крути! Запечатлевай эти тихие горы и безмолвие. Скоро настанет время, когда ты этого безмолвия даже и в алтайских долинах не найдешь!
Когда засняли все, что хотелось седому режиссеру, то взобрались на гору и оттуда глядели на озеро.
– Так расскажите же, что за чудеса такие знаете вы про это озеро? – спросил режиссер. – Ну, кто знает, ребята?
– Я знаю про озеро! – крикнул черноглазый Нуклай и поднял руку, как в школе.
– А я тоже знаю, – сказала Чечек, – мне бабушка рассказывала.
– Тебе бабушка рассказывала, а я сам видел, – сказал Колька Манеев.
Только маленькая Чоо-Чой молчала. Она тоже знала и видела, но плохо говорила по-русски, потому и не хотела рассказывать.
– Ну, рассказывайте все по очереди, – сказал Андрей Никитич.
А седой режиссер вынул записную книжечку и карандаш. И вот что он записал в своей книжечке.
…Жил здесь когда-то молодой богатырь. Один раз проезжал этот богатырь мимо озера Аранур, захотел напоить коня и влетел на коне прямо в озеро. Влетел, а обратно не выплыл – вода утащила, сразу на дно пошел. Только крикнуть успел. А потом выплыл, но не здесь, а в Телецком озере. А Телецкое озеро очень далеко отсюда…
Озеро Аранур всегда тихое. А однажды вдруг заволновалось. И пастухи увидели, что ворочается в озере рыба не рыба, кит не кит. Ну, что-то огромное! Побежали на коннозавод, рассказали директору. Собрался народ. И все видели: ворочается какая-то зверюга в озере, едва помещается. Захотели поймать. Вбили на берегу два столба. На крепкую рукоятку насадили железную «кошку», а на «кошку» – мясо. Привязали «кошку» тросами к столбам и пустили в воду. Стали ждать. Час ждут, два… пять часов ждут. Ничего. Все тихо. Директор ушел – к нему кто-то из треста приехал. И народ к ночи по домам разошелся. А утром пришли – что такое? Один столб покривился, другой столб вырван, трос оборван… А «кошка» с куском мяса пропала, пропала в неизвестной глубине. И снова стало тихо на озере Аранур. Откуда появилась огромная рыба? Куда ушла?..
И стали люди думать, что у этого озера дна нет. Может, оно под землей соединяется с Телецким озером? А может, и с океаном?.. Были на Арануре и исследователи-геологи. Они решили измерить глубину озера. Спустили лот на тысячу восемьсот метров, но дна так и не достали – лота не хватило.
И еще: есть недалеко от этого озера четыре речки, у которых нет устья. Текут, текут, а потом вдруг исчезают, уходят под землю. И люди думают, что здесь есть подземная пещера.
И еще удивительное явление видели на озере Аранур. Зимой, в сильный мороз, озеро замерзает на целый метр. И вдруг, среди зимы, неизвестно почему озеро взрывается со страшной пальбой, и лед взлетает вверх со столбом воды. А потом лед падает обратно, озеро снова замерзает. И опять все тихо.
Люди не любят это озеро, в нем никто не купается. И рыбу не ловят. И ни одна водяная птица не садится на это озеро…
– А наш учитель купался, его не стащило, – добавил Нуклай ко всем этим рассказам, – только он тоже дна не достал.
– Интересно… – задумчиво сказал седой режиссер. Поставил точку и закрыл книжечку.
А Андрей Никитич вынул из кармана горсть конфет и роздал ребятишкам:
– Вот вам! За рассказ.
– Андрей Никитич, а дальше куда поедете? – спросила Чечек, спрятав конфетку в рукав: это бабушке Тарынчак.
– А дальше отвезем вас всех домой и поедем в Улаган. А потом на Телецкое озеро.
Чечек задумалась, глядя на дальние вершины. Вот бы и она поехала, посмотрела бы это озеро… И весь Алтай посмотрела бы! И весь мир посмотрела бы!
– Андрей Никитич, – попросила она, – напишите мне письмо.
– Письмо? – засмеялся Андрей Никитич. – С удовольствием. А что тебя интересует?
– Когда будете в Телецком, посмотрите: правда, что там яблони растут, или нет? И тогда напишите. Пожалуйста!
– Хорошо, – ответил Андрей Никитич, – обязательно посмотрю и обязательно напишу.
Снова на Катуни
Костя Кандыков уже начал скучать в тайге со своим кроличьим стадом. День ото дня становилось тревожнее, беспокойнее от забот и дум. Ему казалось, что сад без него заброшен, что Анатолию Яковлевичу не до яблонек: сейчас горячая пора в колхозе, а он секретарь партийной организации – должен и проверять, и помогать колхозу. Ребята почти все разъехались по своим деревням, а те, кто остался, кажется, не очень болеют за молодой сад. Может, забегут, поглядят, выдернут травинку-другую да и опять забудут про яблоньки… А их, наверно, поливать надо – погода стоит жаркая.
– Ну что я тут с ними сижу? – с нарастающей досадой говорил Костя, глядя на кроликов. В тайге, в одиночестве, он привык вслух разговаривать сам с собой. – Ну какой от меня толк? Подумаешь – накосить охапку травы да бросить за изгородь! Это и Алешка мог бы…
Костя не хотел сознаться даже самому себе, что он не полюбил кроликов. Хоть и заботился о них и даже гладил иногда тех, которые в руки давались, но с тоской чувствовал, что они с каждым днем все больше и больше надоедают ему.
– Дело делать надо, а я тут сижу с ними! Хоть бы уж скорее покос начинался – все-таки работа была бы!..
Иногда, устав от книг и от кроличьей суеты, он начинал бродить по долине Кологоша.
– Вот тут хорошо бы посадить яблони, – прикидывал он, – склон солнечный… А вон там – ягодники… Хорошо! Лес кругом, никаких лесозащитных полос не надо. Может, «персиковую викторию» развести, как у Лисавенко, – она же так легко размножается! А какая ягода – чуть ли не в кулак! Да тут бы ее корзинами собирать можно, возами! Эх, жалко, однако, в Барнаул уезжаю!.. А что жалко? – продолжал рассуждать Костя. – Разве навек? Выучусь, так ведь опять же сюда приеду. Эх, выучусь – что мы тогда вместе с Анатолием Яковлевичем наделаем! И с ребятами!
У Кости даже дух захватывало, когда он заглядывал в будущее. Бродя по тайге со своим острым садовым ножом, он, чтобы набить руку, делал прививки: прививал осину на сосну, березу на лиственницу. Он хотел научиться прививать так, чтобы даже самый опытный садовник не мог привить лучше. И потом все-таки любопытно: а что получится, если береза приживется на лиственнице? Какая ветка вырастет?..
Но вот наконец наступил и покос. В Кологош пришли повозки, приехали все школьные технички с косами-литовками. Приехал старый Романыч. Приехал Толька Курилин – сын школьной уборщицы Анны Курилиной, и Романычева внучка Зина приехала…
Но кого же первым увидел Костя около своего кроличьего загона? Чья белая взъерошенная голова торчала над плотным лиственничным забором?
– Алешка! – обрадованно закричал Костя. – Неужели покосничать приехал?
Алеша Репейников соскочил с изгороди.
– И покосничать, – ответил он, – и вот… тебе помочь… с кроликами.
Костя положил ему руку на плечо.
– Знаешь что, – сказал он, – ты уж возьмись сам за это дело. А я косить пойду. Ты видишь, какие у меня мускулы? – Костя сжал кулак и согнул руку. – Ну, потрогай!
– О! – с уважением протянул Алеша, потрогав Костины мышцы. – Как железные!
– Ну вот! Ну что мне с такими руками – разве с кроликами нянчиться? Уж это скорее твое дело. Ты возьмешься?
У Алеши просветлело лицо.
– Ладно, – сказал он, глядя на Костю благодарными глазами, – я возьмусь, и я справлюсь. Ты, Костя, не беспокойся! – И, взвизгнув от радости, как девчонка, вприпрыжку побежал к иве, по которой можно было перелезть в загон.
– Э-э, подожди! – спохватившись, закричал ему вслед Костя. – А как там наши яблоньки?
Но Алеша даже не остановился.
– Хорошо, – прокричал он, – растут!
– Буйнопомешанный! – проворчал Костя с улыбкой. – Совсем на своих кроликах помешался.
Так и решили: Алеша ухаживал за кроликами, а Костя косил. А когда кончился покос, Костя, договорившись с Анатолием Яковлевичем, уехал из Кологоша, а Репейников остался вместе с Романычем доживать лето на заимке.
А летние месяцы проходили быстро, не оглянешься. Прошел июль – од-дай – с долгими днями… Вот уж и август – бичень-чабаттан-ай – тронулся в путь. День убавился, как говорят алтайцы, на дверную накладку (запор), а работы целая гора. Дожди помешали вовремя закончить покос. А как блеснули погожие дни, то подоспело все сразу: и сено сушить, и хлеб убирать.
Костя не видел дней – все они проходили на колхозных полях. Его уже вместе со взрослыми косцами посылали на луга. Отец его, лучший стоговщик в колхозе, учил сына укладывать стога, и бригадир поговаривал, что Костя – парень смекалистый, надо бы ему жнейку попробовать.
Ну что ж, если доверяют, почему же Косте не поучиться на жнейке работать? И наступил такой день, сухой и палящий, когда он, прислушиваясь к равномерному стрекоту жнейки, вывел ее на ячменное поле.
Дружная работа кипела в колхозе. Все – и маленькие и большие, – все, кто мог хоть чем-нибудь помочь, вышли в поле. Торопились убрать урожай, пока сияют погожие дни.
Тихо и безлюдно в эту пору было в деревне. Только в яслях и в детском саду прибавилось голосов, и шуму, и хлопот. Кто в обычное время дома управлялся с детьми, так нынче и те сдали ребят на руки колхозным нянькам.
Председатель колхоза, запыленный, почерневший, с красными от бессонных ночей глазами, все торопил и поторапливал. Его озабоченные глаза уже видели, как незаметно пробираются из-за гор серые облачка, как тянется легкая дымка над Катунью, цепляясь за темную хвою тайги.
Костя, захваченный веселым круговоротом горячих дней, пропахший мазутом и свежей соломой, помнил только одно: скорей, скорей!.. А когда поздним вечером приходил домой, то не мог даже доужинать – тут же и засыпал, опершись локтями на стол, и почти не слышал, как мать, смеясь и подтрунивая, отводила его на постель.
Ненастье наступило сразу. Костя сквозь сон услышал дробный стук дождя по тесовой крыше, но ему чудилось, что это где-то глухо и легко рокочет трактор. Еще не открыв как следует глаза, он вскочил:
– Что же вы меня не будите?!
Мать, с ухватом в руках, румяная от огня, выглянула из-за печки.
– Эге, проспал! Все проспал! – засмеялась она. – Уж люди давно в поле – ишь погода-то какая! Разве можно в такую погоду спать?
Только тут Костя увидел, что за окном льет мелкий, сплошной дождь.
– Смеешься все!.. – пробормотал он, немножко смутившись, и сам улыбнулся. – А что смеешься? Может, все-таки что-нибудь помогать надо!
– Нет, сынок, – ответила мать, – ничего не надо. Отец сказал, чтобы ты отдохнул немножко… Ведь тебе уезжать скоро. Может, подготовиться нужно. А в колхозе главные дела сделаны. Теперь и без тебя управятся.
Костя уловил легкую грусть в голосе матери. Та же грусть при мысли об отъезде слегка сжала и его сердце. Так уж устроен человек: всякий отъезд, даже и желанный, заставляет с сожалением оглянуться на то, что оставляешь…
– Полежи еще, сынок, – сказала мать, – подремли до завтрака. А после завтрака в баню сходишь.
Костя снова улегся на постель, с наслаждением потянулся и только сейчас почувствовал, как он устал за эти дни. Теплая дремота начала охватывать тело. Но вдруг радостная мысль огнем ударила в сердце.
– Матушка, – спросил он, широко раскрыв глаза, – какое число сегодня?
– Двадцать пятое, сынок. Август кончается.
Костя опять вскочил. И уже никакой дремоты не было.
– Матушка, да ведь скоро Яжнай приедет! Может, завтра… А может, нынче.
– Да, – улыбнулась мать, – я их каждый день поджидаю… – И добавила, потихоньку вздохнув: – Хорошо, хоть Чечек со мной останется! Я вот посмотрю как, а то, может, к себе ее возьму на зиму…
К полудню, когда дождь перемежился, Костя накинул армяк и вышел из дому. Небо чуть-чуть посветлело, но дождевая пыль тепло серебрилась в воздухе.
– Костя, куда? – крикнула с той стороны улицы Ольга Наева. Она с непокрытой головой и в галошах на босу ногу кормила кур около своего крыльца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23