– А все-таки вы, ребята, совсем удивительные люди! Кому строите? Не себе. Для кого стараетесь? Не для себя. Вы совсем забыли, что уже больше не ученики здесь. И забыли, что школа теперь не ваша. А почему так трудитесь?
Ребята переглянулись, засмеялись и даже смутились как-то и не знали, что ответить.
– Потому, что мы нашу школу любим! – сказал наконец Шумилин. – А что, теперь каждый шаг считать? Авось не развалимся!
– Да мы об этом даже и не думаем, – пожал плечами Петухов.
Костя усмехнулся:
– Это какой-то странный вопрос!.. Даже как и ответить – не знаем…
– А ответить так можно, – по-прежнему задумчиво сказал Романыч, – это все потому, что новые люди на землю пришли. Новые люди, вот что! И на таких новых людей старому человеку смотреть удивительно. Удивительно смотреть… и хорошо!
Романыч докурил свою трубку и взял ружье:
– Пойду волков попугаю. А вы ложитесь, там у меня в избушке нары широкие и сена много. Всегда думаю: а вдруг какой человек ночевать придет!
Тихо потрескивал костер. Синяя ночь стояла кругом…
– Чудно это сказал Романыч, – усмехнулся Костя. – Почему это мы не для себя стараемся? Как же не для себя? Я, однако, из Алтайского края уезжать никуда не собираюсь. Выучусь – и вернусь. Сады буду сажать. Раз для своей Родины, значит, для себя… А как же еще?
– А я? – сказал Шумилин. – А я разве куда-нибудь собираюсь? Да тоже никуда дальше Алтая не денусь. А что, тут делать нечего, что ли?.. Вот буду электротехником, буду на гидростанции работать. Сейчас, глядите, как у нас начали колхозы гидростанции строить – в Камлаке строят, в колхозе «Большевик» уже построили. В «Красной заре» исследовательские работы ведут, место для плотины подыскивают… И так по всему краю. Ну что же, разве здесь электротехники не нужны, что ли?
– Ой, ребята, а мне что думается!.. – вздохнул Манжин. – Даже сказать не могу.
– Ну что, что? – заинтересовались ребята. – Говори, чего ты!..
– Мне вот думается: стать бы таким ученым, археологом… чтобы курганы копать. И потом на горах у нас разные надписи есть. И рисунки какие-то… Очень древние всякие надписи и рисунки – вот бы их разбирать научиться! Много бы узнать можно про наш Алтай…
– Да, правда, – сказал Костя, – это интересно, это очень даже интересно! Я тоже очень люблю историю… А вот, ребята, я в одной книге читал, что была когда-то в старину у алтайцев междоусобная война. И один начальник, Чаган-Нараттан, убежал с поля боя и спрятался в пещере. Его потом нашли… Но я не про него хотел. Я про эту пещеру. Она где-то на горе Тарлык. Говорят, в этой пещере всякие кости находили, наверно – жертвенных животных. Однако вот что интересно: стены в этой пещере потеют. Если эту сырость снять, она сразу застывает, темно-серая такая и похожа на селитру. И будто бы в старину люди варили этот порошок в воде с углем и серой и делали порох… Вот интересно бы в ту пещеру сходить! И ведь недалеко, где-то возле Узнези…
– А что, – подхватил Шумилин, – соберемся да сходим!
– Давайте! – согласился Манжин. – И еще на курган съездим – говорят, большой курган сейчас копать начали…
– И я поеду! – послышался голос Репейникова, жадно слушавшего разговор старших товарищей.
– Петухов, а ты что задумался? – легонько толкнув в бок Ваню, сказал Шумилин. – Ты что в огонь уставился, что там увидел?
– У него свои думы, – возразил Костя и подмигнул ребятам. – Вот выучится, станет учителем и поедет куда-нибудь в большие города…
– Почему это? – вскинулся Ваня. – А что, в больших городах без меня учителей не хватает? Или у нас на Алтае учителя не нужны? Ого! Еще как нужны-то!
– Ребята, – сказал долго молчавший Андрей Колосков, – помните, как Анатолий Яковлевич еще давно как-то сказал: «Зашумит наш Алтай – в Москве будет слышно!»? А что? Ведь уже и начинает шуметь! На реках уже турбины вертятся… Скоро и горы откроются, руда пойдет, железная дорога ляжет.
– И сады зацветут, – добавил Костя, – в каждом колхозе – сад! Я думаю, наши альпинисты братья Троновы тоже много помогут садоводам…
– Вот герои! – покачал головой Шумилин. – Подумайте, ребята, ведь каждый год они на Белуху взбираются, на Катунские, на Чуйские белки… Ведь это же неприступные высоты – ледники, снег, мороз… Сколько же сил положить надо на это дело!
– А что они, рекорды берут? – спросил Репейников. – Кто выше влезет, да?
Ребята рассмеялись.
– Ты, однако, Алешка, чудак! – сказал Костя. – Видно, газет совсем не читаешь. Ну, а на что советским людям такие пустые рекорды? Ведь братья Троновы не просто альпинисты, они ученые, изучают ледники, изучают наш алтайский климат… Вот тоже интересная работа – климат изучать, а потом управлять им, а? И как же много у нас всяких интересных работ!
Подняв голову, Костя поглядел на звездное небо, на черные конусы гор, мирно спящих кругом, и вздохнул:
– Нет, ребята, все-таки лучше нашей стороны, наверно, нет на свете!..
Костер медленно догорал. Шорохи и шелесты бродили в тихой долине. Дрема начинала туманить глаза… Федя Шумилин сладко зевнул:
– Пойдемте спать, ребята!
Костя, наработавшись за день, с наслаждением растянулся на свежем сене. Ребята еще попробовали разговаривать, но умолкали один за другим – сон прерывал их на полуслове. Крепкие запахи таежных трав забирались в открытую дверь хижины, где-то недалеко фыркали лошади, и огромная, нерушимая тишина стояла над горами…
Под утро Косте приснился сон: будто вошел в хижину странный седой старик и начал дуть Косте в лицо. Костя отворачивался, а старик смеялся и опять дул на него и трогал его за уши холодными руками.
«Уходи, уходи! – ежился Костя. – Я знаю, кто ты: ты Хиус!..»
«Да, я Хиус, Хиус, Хиус!» – завыл старик, и Косте показалось, что снег сыплется с его белой бороды и летит по всей хижине…
Костя поежился и проснулся. Еще не открывая глаз, он почувствовал, что озяб.
«Вот еще – на дворе июнь месяц, а я мерзну хуже старого!» – подумал он.
И вдруг сердце его заныло, словно почуяв недоброе: «Хиус, Хиус…»
Костя откинул тужурку, которой прикрылся на ночь, и вскочил.
Ясный рассвет сиял над тайгой. А ведь склон, вся трава и деревья были подернуты белым инеем. Злой Хиус не снился Косте, нет, он носился здесь и леденил долину своим дыханием.
– Сад! – криком вырвалось у Кости. – Яблоньки!
– Ты что? – спросил Манжин, приподняв взлохмаченную голову. – Что там?
– Встань, погляди! – ответил Костя.
Манжин вскочил.
– О-о! – протянул он. – Вот так ударило!
Костя торопливо натягивал тужурку. Манжин удивленно смотрел на него:
– Ты куда?
– Домой, в школу.
– Думаешь… сад?
– А кто знает…
– Там пониже. Туда не дойдет!
– Э, не дойдет! Как знать – может, и дойдет!
Манжин тоже принялся одеваться:
– А ребят будить?
– Давай побудим.
Ваня Петухов, как только услышал, что в долине мороз, вскочил не раздумывая. Но остальных ребят трудно было добудиться. Шумилин все повторял, что он на охоту не пойдет, что у него еще лыжи не готовы. Андрей Колосков пробурчал, что нельзя уходить, пока изгородь не достроена. А другие говорили, плотнее закутываясь:
– Это только здесь, наверху, мороз, а внизу мороза нет. Зря проходим… – и снова засыпали.
Костя, Манжин и Ваня Петухов одни ушли из заимки. Тревога гнала их по хрустящей дороге, и сердце сжималось от страха и жалости: «Неужели и листва на деревьях померзнет? Неужели и по хлебам ударило?..»
Тринадцать километров от заимки до школы пробежали часа за два. Спускаясь все ниже и ниже, к берегам Катуни, ребята с надеждой поглядывали по сторонам: может, вот за той горой уже все по-другому – ни мороза, ни инея? Может, если пройти ту долину, там уже спокойно зеленеет трава и цветы раскрываются, пробужденные солнцем.
Но километр за километром пробегали они по узким долинам, через некрутые горы и перевалы – и везде видели следы ночного мороза. Вот почернели и поникли нежные ветлы у ручья, вот еще лежит под лиственницами, под выступом скалы серебряный клочок инея, вот этот иней каплет холодными каплями с густых веток сосны…
На сердце становилось все тяжелее. Утром, выходя с заимки, Костя надеялся, что ребята правы, что мороз ударил только здесь, наверху, но теперь надежды становилось все меньше и меньше.
– Да нет, не может быть! – бормотал Ваня Петухов. – Кандыков, ты что думаешь?
– Я тоже думаю, что не может быть!..
А Манжин молчал. Он от своих – отца и деда – знал, что в Горном Алтае может быть всё: и среди зимы можно остаться без снега, и в летние дни может выпасть снег…
Спустившись к Гремучему – оттуда были видны и деревня и школа, – ребята приумолкли. Больше сомневаться было нельзя: беда их не миновала. Видно было, как в колхозных огородах толпился народ, слышались тревожные голоса. Густой защитный дым от горящего навоза висел над долиной.
– Картошка померзла! – догадался Петухов. – Ребята, я сейчас… Я только домой сбегаю, посмотрю, как там у нас.
Костя молча кивнул – он бежал в школьный сад. Манжин следовал за ним. Над садом тоже тянулись белые волокна дыма. Слабая надежда как искорка тлела у Кости в душе: а может, уберегли, отстояли?..
В саду двигался народ – школьники, учителя. Вот Марфа Петровна стоит, нагнувшись над яблонькой. Вот прошел Анатолий Яковлевич… В углу сада ребятишки из пятого старательно разворачивают горящую кучу старой соломы, чтобы гуще клубился дым. Много народу ходило и суетилось в саду, но ни веселых криков, ни смеха, ни возгласов… Это молчание красноречивее всего говорило о том, что в саду беда.
«Вот так и отец говорил!» – подумал Костя.
Первой увидела Костю Эркелей.
– Гляди – почернели! – сказала она, беспомощно глядя на свои увядшие яблоньки. – Я их всё грею – может, оживут? – И она приложила к маленькой яблоневой вершинке свои теплые ладони и стала дышать на обвисшие листочки.
– Костя, Костя, иди сюда! – закричала Мая Вилисова, увидев его. – Погляди, что сделалось! – И вдруг заплакала, слезы безудержно катились по ее щекам. – Все утро греем их, дышим на них – и ничего… и ничего не помогает!
Костя подошел к Анатолию Яковлевичу.
– Ты что прибежал? – удивился директор.
Его узкие черные глаза сегодня совсем не смеялись, и от этого лицо казалось немножко чужим.
«Когда экзамены были, он так же глядел», – подумал Костя и сказал:
– Я увидел, что мороз, вот и побежали мы. Думали – успеем… поможем как-нибудь.
– Да, – задумчиво произнес Анатолий Яковлевич, – восемнадцатое июня… Кто же мог подумать, что лето еще не наступило!..
Подошел Манжин:
– Анатолий Яковлевич, а что, все погибли или нет?
– Да нет… – ответил директор, – вот этот край только. Открыто здесь! А там, под горой, остались: Чейнеш-Кая заслонила. Пойдемте посмотрим.
Все трое прошли по рядкам саженцев. Подошла Марфа Петровна. Понемножку собрались девочки, младшие ребятишки. Здесь на яблоньках листья были живые, только чуть повисли и опустились.
– Эти, пожалуй, будут жить, а? Что скажете, ребята?
Костя немножко смутился: Анатолий Яковлевич разговаривает с ними, как со взрослыми, советуется. Они уже не школьники!
– По-моему, будут жить, Анатолий Яковлевич! – ответил Костя.
– Не все будут, – покачав головой, сказал Манжин.
Марфа Петровна ниже надвинула белый платок. И так долго стояли они над увядшими яблоньками, и каждый думал свои думы. А думы были у всех одни: «Всё зря: труды, радость, надежды…» И еще думали так: «Вот что будут говорить в деревне? Скажут: „Мы вас предупреждали, чтобы напрасно трудов не тратили… Не послушались! Доказать хотели! Ну вот, доказали“».
– Значит, так? – сказала Марфа Петровна. – Значит, сада у нас не будет?
– Значит, не будет, – грустно подтвердила Ольга Наева, которая стояла тут, подперев рукой подбородок.
– Такая наша сторона, – добавил Манжин, – садов любить не может.
Анатолий Яковлевич молчал, сдвинув черные брови, не спуская с яблонек своих заугрюмевших глаз. И все ждали, что он скажет. Анатолий Яковлевич сказал:
– Ну что же, ничего сразу не делается. Видно, надо нам набраться мужества да и взяться за это дело снова!
Костя, посмотрев на всех открытым, твердым взглядом, вдруг достал из нагрудного кармана свой комсомольский билет и раскрыл его. Там, между крышкой и оберткой, лежал атласный розоватый лепесток, тонкий, полупрозрачный.
– Вот Манжин говорит: такая наша сторона! Однако, ото неправда. Наша сторона не такая! – сказал он. И было что-то такое бодрое, такое уверенное в его голосе, что все обернулись к нему.
– Нет, наша сторона не такая! – повторил он. – Наша сторона может любить сады. Вот какие цветы цветут у Михаила Афанасьевича! Видите? Разве вот этот цветок я сам выдумал? Я его в горно-алтайском саду взял.
– Горно-Алтайск намного ниже, – ответил Манжин, – там может…
– Горно-Алтайск ниже, а Телецкое озеро выше. А разве вы не слышали, что даже на Телецком озере и то сад есть?
– Дай руку, Кандыков, – сказал Анатолий Яковлевич. – Ты молодец, парень! Так ты говоришь: будут у нас сады цвести?
– Будут! – ответил Костя и, краснея, пожал широкую руку директора.
Знакомое выражение появилось на лице Анатолия Яковлевича. Узкие глаза засветились, заулыбались.
– Сами виноваты – проворонили! – сказал он. – Надо было настороже быть. Ведь говорили люди, что плохой ветер дует. Надо бы подежурить. А мы доверились: июнь наступил. Вот тебе и июнь! Ну, что делать, на ошибках учимся. Будем крепче помнить, что от алтайского климата всего ожидать можно.
– А что, Анатолий Яковлевич, может, и правда снова посадим? – сказала Марфа Петровна.
– Да, и посадим, – ответил Анатолий Яковлевич, – если еще у нас юннаты на это дело рукой не махнули.
– Мы не махнули! Нет, не махнули! – со всех сторон закричали школьники. – Давайте снова посадим! Мы теперь умеем!
– Разрешите, я с ребятами в Горно-Алтайск съезжу, – попросила Анна Михайловна, которая до сих пор молча стояла в сторонке. – Вам ведь, Анатолий Яковлевич, сейчас некогда.
– Да, вы правы, – озабоченно сдвинув брови, согласился Анатолий Яковлевич, – не время мне сейчас уезжать. Не время! В «Красной заре» еще сев не закончили – туда надо съездить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23