Благодаря ей я знаю, через какие страны можно идти без опаски, а в каких жестоко преследуют бродяг. Тебе достался не худший спутник.
– Так почему же ты говоришь, что мне было бы лучше здесь? – Элиза кивнула на монастырь, тянущийся к дороге готическими флигелями, словно жук – жвалами.
– Некоторые сказали бы, что я должен был предупредить раньше: ты пустилась в путь с человеком, которого в большинстве стран могут схватить и повесить без разбирательства.
– О-о-о! Ты ужасный преступник?
– Лишь отчасти – но не поэтому.
– Так почему же?
– Я принадлежу к определенному типу – дьяволов бедняк.
– Ой.
– Стыдно признаваться, однако в опьянении от боя и бренди я показал тебе другой мой секрет и не думаю, что могу упасть в твоих глазах ещё ниже.
– Что такое дьяволов бедняк? Ты сатанист?
– Если бы! Нет, это английское выражение. Есть два вида бедняков – Божьи и дьяволовы. Божьим беднякам – вдовам, сиротам и бежавшим из плена смазливым белым невольницам – можно и нужно помогать. Чертовым беднякам помогать бесполезно – только деньгам перевод. Разницу между этими двумя категориями признают все цивилизованные страны.
– Думаешь, тебя повесят прямо здесь?
Они остановились на холме над поймой Дуная. Внизу лежал Линц. После ухода войск он сжался раз в десять, до своих обычных размеров: на земле остался шрам вроде розовой кожицы на месте отпавшего струпа.
– Сейчас тут должно быть более или менее ничего – много солдат возвращается через этот край. Всех не перевешаешь – верёвки в Австрии не хватит. Я насчитал полдюжины висельников на деревьях у городских ворот и ещё столько же голов на стенах – умеренно низкое количество для города такого размера.
– Тогда на рынок, – объявила Элиза, сверкая глазами.
– Ага. Въезжаем в город, находим улицу торговцев страусовыми перьями и идём от лавки к лавке, выбирая, кто больше даст?
Элиза сникла.
– В том-то и беда с редким товаром, – сказал Джек.
– И что ты думаешь делать?
– О, любой товар можно продать. В каждом городе есть улица, где купят что угодно. Мое дело – знать эти улицы.
– Джек, какую цену даст скупщик краденого? Мы очень сильно прогадаем.
– Зато у нас будет в карманах серебро, девонька.
– Может, потому ты и дьяволов бедняк, что, заполучив ценную вещь, пробираешься в город, как человек, которого ждёт наказание, и идешь к последнему барыге, который работает даже не на самого перекупщика, а на его посредника.
– Заметь, я жив, свободен, при ботфортах, сберёг почти все части тела…
– И приобрёл французскую хворь, которая сведёт тебя с ума, а затем и в могилу за несколько лет.
– Это больше, чем я прожил бы в таком городе, выдавая себя за купца.
– Я клоню к другому – ты сам сказал, что наследство для сыновей надо скопить сейчас.
– Что я и предлагаю. Или у тебя есть предложение получше?
– Надо отыскать ярмарку, на которой мы сумеем сбыть перья непосредственно торговцу роскошью – такому, который отвезёт их в Париж и продаст знатным дамам и господам.
– О да. Такие торговцы всегда рады вести дела с бродягами и беглыми невольницами.
– Ой, Джек, надо просто одеваться, а не издеваться.
– Есть некоторые чуткие ранимые люди, которые сочли бы это замечание обидным. По счастью, я…
– Ты не задумывался, почему каждое мое движение сопровождается шелестом и шуршанием? – Элиза продемонстрировала.
– Воспитание не позволяло мне осведомиться о фасоне твоего белья, но коли ты сама завела этот разговор…
– Шёлк. Под бурнусом на мне намотано с милю шёлка. Я украла его в лагере вазира.
– Шёлк. Слыхал о таком.
– Иголка, немного ниток, и я стану знатной дамой с головы до пят.
– А я кем? Придворным недоумком?
– Моим слугой и телохранителем.
– О нет…
– Только для видимости! Небольшой спектакль ради дела! Всё остальное время я буду твоей преданной слугой, Джек!
– Что ж, знаю, ты любишь сказки, и не прочь разыграть с тобой короткий спектакль. Только прости, пожалуйста, но разве на то, чтобы сшить наряд из турецкого шёлка, не требуется долгое время?
– Джек, много на что требуется время. Это займёт всего несколько недель.
– Несколько недель… А ты знаешь, что в здешних краях бывает зима? И что сейчас октябрь?
– Джек?
– Элиза?
– Что твоя аргоговорящая сеть сообщает о ярмарках?
– Они по большей части проводятся осенью и весной. Нам нужна лейпцигская.
– Правда? – На Элизу эти слова, видимо, произвели впечатление. Джеку стало приятно – дурной знак. Если для тебя единственная радость – произвести впечатление на конкретную девушку, значит, пиши пропало.
– Да, потому что там восточные товары, привезённые из Турции и России, меняют на западные.
– Скорее на серебро – кому нужны западные изделия!
– Правда твоя. Старые бродяги тебе скажут, что парижских купцов лучше грабить по пути в Лейпциг, когда они везут серебро, нежели на обратном пути, когда они нагружены товаром, который ещё поди сбудь. Хотя молодёжь возражает, что серебро теперь вообще никуда не возят: расчёты совершаются в обменных векселях.
– В любом случае Лейпциг – то, что нам надо.
– За исключением одной мелочи: осенняя ярмарка закончилась, а до весенней надо пережить зиму.
– Помоги мне пережить зиму, Джек, и весной в Лейпциге я выручу тебе вдесятеро против того, что ты получил бы здесь.
Настоящий бродяга так не поступил бы. Ошибка многократно усугублялась перспективой провести столько времени с одной определённой девушкой. Однако Джек сам загнал себя в ловушку, когда упомянул сыновей.
– Всё обдумываешь? – спрос ила Элиза некоторое время спустя.
– Давным-давно бросил, – отвечал Джек. – Сейчас я пытаюсь вспомнить, что знаю о местности отсюда до Лейпцига.
– И что же ты пока вспомнил?
– Только что мы не увидим никого и ничего старше пятидесяти лет. – Джек двинулся к парому через Дунай. Турок следовал за ним. Элиза ехала молча.

Богемия
осень 1683

В трёх днях езды от Дуная дорога сузилась до колеи в тощей древесной поросли, заглушаемой высоким бурьяном. Бурьян кишел насекомыми и шевелился от невидимых зверьков. Джек вытащил янычарскую саблю из одеяла, в которое та была завернута с самой Вены, и смыл в ручье засохшую кровь. Стоя в ярком солнечном свете, по колено в бурой воде, он нервно тёр саблю и встряхивал ею в воздухе.
– Что тебя тревожит, Джек?
– С тех пор, как паписты перебили всех приличных людей, в этих краях живут лишь разбойники, гайдуки и вагабонды…
– Я уже догадалась. Я хотела сказать, что-то насчёт сабли?
– Её невозможно вытереть: трогаешь – сухая, а на солнце струится, как вода.
Элиза отвечала стихами:

Булат струйчатый – мир его называет.
Напоённый ядом, врагов в смятенье повергает,
Стремительно разит, кровь всюду проливает.
И в мраморных чертогах лалы и яхонты сбирает. «Тысяча и одна ночь», пер Е. Романовой.



…во всяком случае, так сказал поэт.
– Кто сочинил такую дичь?
– Поэт, разбиравшийся в саблях лучше тебя. Ибо это почти наверняка дамасская сталь. Вероятно, сабля стоит больше, чем Турок и страусовые перья вместе взятые.
– Стоила бы, если б не это. – Джек уместил подушечку большого пальца в выщербину на клинке, ближе к острию. Сталь вокруг была чёрной. – Не поверил бы, что такое возможно.
– Это здесь он врубился в мягкое подбрюшье твоего мушкета?
– Мягкое?! Ты видела только деревянную часть. Однако в неё был упрятан железный шомпол. Сабля разрубила дерево – ничего примечательного, – разрезала шомпол и надсекла ствол. Когда порох наконец вспыхнул, пуля дошла только до этого места, и тут дуло разорвало. Что и погубило янычара, поскольку лицо его находилось…
– Я видела. Или ты отрабатываешь рассказ, чтобы потом развлекать друзей?
– У меня нет друзей. Я собираюсь устрашать врагов. – Джек рассчитывал, что слова прозвучат грозно, но Элиза только взглянула на горизонт и подавила вздох.
– Или, – сказала она, – таким рассказом можно привлечь человека, который скупает на рынке легендарные клинки.
– Сделай милость, выкинь из головы мысли о рынках. Как убеждает пример великого визиря, все богатства мира не впрок, коли не можешь их защитить. Это сокровище и средство защиты, слитые воедино, – совершенство.
– По-твоему, человек с конём и саблей достаточно защищен в таком месте?
– Ни один уважающий себя разбойник не станет селиться в безлюдье.
– А что, все леса в христианском мире такие? По матушкиным сказкам я ожидала увидеть деревья-исполины.
– Два-три десятилетия назад здесь зрела пшеница. – Джек ятаганом срезал несколько спелых колосьев, выросших на солнечном пятачке у ручья, спрятал саблю в ножны и понюхал зерно. – Добрые селяне приходили сюда в страдную пору, неся на плечах серпы. – Джек стянул ботфорты и вошёл в ручей, ощупывая дно босыми ступнями. Через мгновение нагнулся, вытащил длинный, зазубренный от камней серп – изъеденный полумесяц ржавчины на сломанной чёрной рукояти. – Точили серпы на окатанных водой камнях. – Он поднял голыш, несколько раз провёл им по серпу и снова бросил на берег. – За этим занятием они не прочь были промочить горло. – Джек снова пошарил ногой в воде, нагнулся, достал глиняный кувшин и вылил оттуда желтовато-бурую струю болотной воды. Кувшин он бросил на берег. Затем, по-прежнему держа в руке ржавую дугу серпа, двинулся к замеченному ранее экспонату. Он нашел, что хотел, и чуть не упал, стоя на одной ноге, как фламинго, и шаря другой по дну. – Так шла их простая, счастливая жизнь, пока не случилось нечто…
Джек медленно и (он надеялся) драматично провел серпом над водой, изображая смерть.
– Чума? Голод?
– Религиозная рознь! – объявил Джек и вытащил из воды побуревший человеческий череп, явно со следом от сабли на виске. Элизу (ему показалось) потряс фокус: не череп (она видела вещи похуже), но ловкость исполнения. Джек замер с серпом и черепом, растягивая мгновение. – Когда-нибудь видела моралите?
– Матушка про них рассказывала.
– Предполагаемая публика: вагабонды. Цель: вложить в их убогие умишки некую идиотскую мораль.
– И в чём же мораль твоей пьесы, Джек?
– О, моралей в ней много: держитесь подальше от Европы. Или: когда приходят люди с оружием, бегите. Особенно если в другой руке у них Библия.
– Разумный совет.
– Даже если это означает определённые жертвы.
Элиза рассмеялась, как девчонка.
– А, вот теперь-то, чую, мы переходим к настоящей морали.
– Смейся сколько хочешь над бедолагой, – сказал Джек, потрясая черепом. – Если бы он бросил урожай и дал дёру вместо того, чтобы цепляться за домишко и землю, то мог бы дожить до сего дня.
– А бывают восьмидесятилетние бродяги?
– Вряд ли, – согласился Джек. – Они просто выглядят вдвое старше своих лет.

Путники углубились в мёртвую Богемию по заросшим дорогам и звериным тропам. Зверья здесь расплодилось видимо-невидимо. Джек оплакивал утрату Бурой Бесс, из которой можно было настрелять сколько хочешь оленей – или по крайней мере напугать их до родимчика.
Порой они спускались с лесистых холмов и пересекали равнины – бывшие пастбища, заросшие колючим кустарником. Джек сажал Элизу в седло, чтобы колючки, крапива и насекомые не портил и её внешность. Не из жалости; просто Элиза существовала для того, чтобы Джеку было чем любоваться. Иногда он без всякого уважения к дамасской стали рубил саблей кусты.
– Что вы с Турком видите? – спрашивал он, поскольку сам видел лишь пожухшие осенние листья.
– Справа вздымается уступ, за ним – высокие чёрные горы, на уступе крепость, совсем не такая изящная, как мавританские, однако недостаточно прочная, чтобы устоять перед разрушившей её неведомой силой.
– Это артиллерия, девонька, – рок старых крепостей.
– Значит, папистская артиллерия пробила в стенах несколько брешей, образовав каменные осыпи в сухом рву. Остатки раствора белеют на камнях, как осколки костей. Потом внутри вспыхнул пожар, и сгорело всё, за исключением нескольких балок. Стены над окнами и бойницами покрыты копотью – очевидно, замок пылал много часов, словно алхимическая печь, в которой целый город очищался от ереси.
– У вас в Берберии есть алхимики?
– Они есть у вас в христианском мире?
– Очень поэтично, как и прежние твои описания разрушенных замков, – но меня больше волнует практическая сторона. Ты видишь дымки костров?
– Я их упомянула. А также тропы в кустах, проложенные людьми или лошадьми. О них я тоже сказала.
– Ещё что-нибудь?
– Слева озеро – с виду довольно мелкое.
– Едем к нему.
– Турок сам к нему свернул – хочет пить.
Они нашли несколько озёр, и после третьего и четвёртого (все – под развалинами замка) Джек понял, что это пруды, вырытые или по крайней мере расширенные тысячами бедолаг с лопатами и кирками. Один цыган в Париже как-то рассказывал ему о прудах далеко на востоке, ближе к Румынии, где рыб разводят, как скот. По рыбьим скелетам на берегу Джек видел, что другие уже бывали здесь и вкушали от чешуйчатых стад, взращённых мёртвыми реформатами. У него потекли слюнки.
– За что паписты так возненавидели этот край? – спросила Элиза. – Матушка рассказывала, что протестантских стран много.
– Я вообще-то стараюсь в такое не вникать, – отвечал Джек, – но случилось, что под Вену я пришёл почти из такого же опустошённого края, где каждый крестьянин готов вновь и вновь пересказывать историю последних войн. Край тот зовётся Пфальц, и правители его несколько поколений назад были протестантскими героями. Один из них женился на англичанке по имени Елизавета, сеструхе Чака Первого.
– Карл Первый – это тот, который рассорился с Парламентом, и ему отрубили голову на Чаринг-Кросс?
– Он самый. Его сестрице, как ты скоро узнаешь, повезло немногим больше. Потому что здесь, в Богемии, протестанты устали от папистов, выбросили их из окон замка в навозную кучу и провозгласили страну свободной от папизма. В отличие от голландцев, которые прекрасно обходятся без монархов, богемцы не могли представить себе страну без короля, поэтому пригласили Елизавету и её муженька. Те и заняли престол – на одну зиму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40