-- Может, только чуть-чуть, на донышке стаканчика,-- сказала Айрина, делая робкий, неуверенный шаг от двери в комнату,-- типичная представительница белой России.
Лавджой закрыл за ней дверь.
После третьей чашки Сен Клер начал делать по такому случаю замечания по поводу русских.
-- Ни один другой народ в мире,-- говорил он, словно оратор,-- не мог бы себе такого представить, осмелиться на такое... Революция. Боже мой, да это же величайший шаг вперед после...
-- Они убили четырнадцать членов моей семьи,-- сказала Айрина,-- и сожгли три дома в деревне.-- Она расплакалась.
-- Никто, конечно, не станет отрицать,-- сказал Сен Клер, заботливо протягивая ей носовой платок,-- что старый режим все же был лучше. Церкви повсюду. Иконы. Горящие свечи. Царица. Балет. Светлая надежда всего человечества...-- Он красноречиво размахивал руками, а Айрина плакала, готовая благодарить его за ласковые слова.
-- Уже поздно,-- неуверенно сказал Лавджой, чувствуя, как у него звенит в ушах от выпитого виски "Джонни Уокер" и от крикливой беседы на повышенных тонах.-- Может, мне все же лучше проводить тебя...
-- Только до ворот, Стэнфорд, ты, дикий парень.
Айрина встала, закутавшись поплотнее в темную шаль, протянула обе руки братьям Калониусам, и они поцеловали их, бормоча себе под нос что-то такое, чего Лавджой не мог расслышать. Айрина, по-видимому, колебалась, не зная, как ей поступить, но потом, отняв от их губ свои руки, выскользнула с присущей ей грациозностью из столовой.
-- Только не возвращайся домой слишком поздно, ты, дикий парень,-напутствовал его Ролан.
Лавджой вышел вслед за Айриной в темноту. Он шел рядом в такой тихой, ясной, безлюдной ночи.
-- Айрина, дорогая,-- с беспокойством сказал он, обращаясь к этой безмолвной тени, передвигающейся рядом с ним.-- Понимаешь, этого никак не избежать. Некоторые американцы любят пошуметь, покричать. У них такая привычка. Но они никого не хотят обидеть. Завтра они уедут. Ты прощаешь меня, дорогая?
Она молчала. Подойдя к воротам своего дома, она повернулась к нему, и при лунном свете никак нельзя было разобрать выражения у нее на лице.
-- Я прощаю тебя, Стэнфорд,-- сказала она мягко, позволяя ему поцеловать ее и пожелать "спокойной ночи", несмотря на то, что до дома директора школы всего каких-то сто ярдов, и, само собой разумеется, существовала вполне реальная возможность, что их заметят.
Лавджой следил за ней, покуда она, эта легкая, почти невесомая фигурка, не исчезла в темноте, и, повернувшись, зашагал домой.
Из спальни доносился могучий храп. Братья Калониусы крепко спали, отдыхая от напряжения и стрессов своего обычного рабочего дня.
Лавджой огляделся по сторонам. Пустые бутылки, велосипеды, и миссис Буханан чешется в углу.
Он тяжело вздохнул, разделся и выключил свет.
Какой утомительный, возбуждающий день! Эти братья Калониусы, казалось, принесли с собой в его жизнь свободное дыхание всего мира, его блеск, великолепие, его авантюризм, его сердечный, искренний смех. В своей молодости, когда он еще был мальчиком и жил на скалистых холмах штата Вермонт, он мечтал, что когда-нибудь станет точно таким мужчиной, как они, эти братья,-- свободным, легким на подъем, чувствующим себя в своей тарелке в любой из четырех сторон света,-- таким, которого уже никогда никому не забыть, стоит только один раз с ним повстречаться. Теперь он по-новому глядел на свою жизнь,-- каждый день учить этих смуглых ребятишек английскому в одном и том же классе. Как это все спокойно, как монотонно. "Джонни Уокер" что-то звонко пел в его черепной коробке. В комнате от какой-то подушки до него долетал едва различимый запах духов Айрины. Мартышка сонно чесалась, и эти странные звуки напоминали ему о далеких джунглях.
В соседней комнате жутко храпели братья Ролан и Сен Клер Калониусы.
Лавджой, улыбаясь про себя в темной комнате, добрел до кровати и сразу же заснул.
Но ему плохо спалось. Через непроницаемую стену спячки, поздней, темной ночью, когда он никак не мог понять, то ли он спит, то ли бодрствует, он слышал где-то рядом с собой мягкий, хихикающий женский смех, смех чувственный, распутный, и он беспокойно ерзал на своей кровати, силясь открыть глаза, но это ему никак не удавалось, и он вновь проваливался в забытье.
Взошла луна и теперь ярко светила через окно прямо ему в глаза, и он вдруг резко проснулся, безошибочно чувствуя, что в его комнате кто-то есть, что в его комнате что-то происходит...
Лунный свет падал на хилую, скорчившуюся в углу фигуру. Она склонилась над чем-то, а руки ее неистово ходили ходуном, дергались, словно завязывая какой-то узел. Вдруг фигура выпрямилась, и Лавджой увидал, что перед ним стоит Ласло.
-- Ласло, это ты? -- с облегчением вздохнул он.-- Где же ты был? -Ласло резко повернулся. Глаза его дико сверкали в лунном свете. Большими шагами он подошел к его постели.
-- Послушайте, вы,-- хрипло сказал он.-- Прошу вас, не шумите, пожалте...
-- Парень...-- Лавджой осекся. В сжатом кулаке Ласло сверкнуло холодное лезвие длинного ножа.
-- Не думайте, джентльмен,-- сказал Ласло скрипучим, действующим ему на барабанные перепонки голосом,-- что я стану колебаться и не прибегну к своему острому оружию.
-- Послушай, что это ты...-- Лавджой, еще не преодолев своей усталости, сел в кровати, чувствуя, как похолодела, как увлажнилась простыня, окутывающая его ноги.-- Что ты там делаешь?
-- Джентльмены...-- Ласло поднес свой нож очень близко к горлу Лавджоя, по-видимому, память обо всех этих гнусных убийствах, совершенных на Балканах, не давала ему покоя, стучала в жилах, как кровь.-- Джентльмены, ведите себя тихо!
Лавджой тихо сидел на кровати.
Ласло вернулся к своему занятию в угол, и только сейчас в первый раз Лавджой увидел, что там делает этот венгр.
Миссис Буханан лежала на полу с выпученными, как у обезумевшего животного, маниакальными глазами на ее грубой, безобразной морде; во рту у нее торчал кляп из обрывков полотенца, а лапы и лодыжки связаны бечевкой. Над ней стоял Ласло с угрожающим, торжествующим видом.
-- Что...-- начал было снова Лавджой.
-- Ну-ка, замолчите! -- зарычал Ласло. Он, отмотав еще немного бечевки, при ярком свете луны смастерил сложную, отличную петлю, на зависть любому палачу. Лавджой чувствовал, как все его тело покрылось потом, как одеревенело у него горло, и он ощутил солоноватый привкус во рту. Он, не веря своим глазам, часто заморгал, когда Ласло, набросив петлю на шею обезьянке, второй конец веревки перебросил через висевшую над ним "мостовую" лампу.
-- Неужели вы на самом деле...-- вымолвил он с трудом, тяжело дыша.
Ласло, проигнорировав его слова, потянул за веревку. Лавджой закрыл глаза. Впервые он присутствовал при казни через повешение обезьяны и думал, что ему не вынести такой ужасной картины. Он не открывал глаза до тех пор, покуда не услыхал голос Ласло,-- одновременно и глухой, и громкий, торжествующий.
-- Вот тебе,-- сказал Ласло,-- больше ты не будешь на меня писать!
Лавджой понял, что теперь можно открыть глаза, посмотреть. Миссис Буханан висела, дергаясь, в петле, как и полагается любой умирающей обезьянке. Ласло стоял перед ней -- воплощенная месть.
-- Ласло,-- осторожно, чуть слышно прошептал Лавджой.-- Как ты мог такое сотворить?
Ласло стремительно, большими шагами подскочил к нему.
-- Предупреждаю вас, уходите отсюда поскорее, пока еще есть время.
-- О чем ты это толкуешь?
-- Там, в той комнате,-- Ласло выбросил вперед свой жесткий палец, словно предостерегал его,-- там, в той комнате, вы пригрели двух дьяволов.
-- Почему ты так считаешь, Ласло? -- Лавджой даже попытался усмехнуться.-- Это простые американские парни, отважные и мужественные. Что тот, что другой.
-- В таком случае,-- сказал Ласло,-- не портите мне впечатление об Америке. Дьволы, говорю вам. Я их просто ненавижу, всю троицу, этих братцев Калониусов и их миссис Буханан. К несчастью, нельзя повесить самих братцев.-- С мрачным удовлетворением он поглядывал на трупик обезьяны, слегка покачивающийся на ночном ветру.-- Вот что я скажу вам. Если вам дорога своя жизнь, то убирайтесь подальше от них, да поскорее, даже если вам придется ковылять пешком.
-- Я понимаю,-- возразил Лавджой,-- что они дурно с тобой обращаются.
Ласло засмеялся, и его смех, такой ужасный, напоминал звуки разбиваемого на мелкие осколки стекла. Тем самым он давал Лавджою понять, насколько тот далек от истины.
-- У меня была хорошая работа в Будапеште,-- начал он.-- Я продавал кружева. Собирался жениться. И вот встречаю братьев Калониусов. Через пару дней они продали мне велосипед... за сорок фунтов. Позже мне удалось выяснить, что тот человек, которого они взяли с собой в Страсбурге, от них убежал. Он не мог больше выносить их издевательств. Они сказали мне, что едут в Америку. Они нарисовали передо мной заманчивую картину. Пятьсот долларов в неделю в Радио-Сити. Я стану американским гражданином. Забуду навсегда свою Венгрию. Забуду этот бизнес с кружевами и тесьмой. У меня было в кармане сотня фунтов наличными. И я сказал -- прощайте! И вот началось наше путешествие по разным городам. И в каждом из них,-- их бесчинства, мужья, преследующие их с пистолетом в руке, полиция. Скандалы на таможне. Забеременевшие от них женщины. Это было все равно, что путешествовать по Европе на корабле, на котором кишмя кишат пираты. Теперь у меня нет ни цента, у меня нет работы, и я нахожусь в самом пустынном месте, и вот когда они приказали мне бросить обед и идти в ванную комнату мыться,-- я понял, что все, конец...
В соседней комнате кто-то зашевелился, и Ласло одним прыжком опасливо нырнул в тень.
-- Я вас предупредил,-- прошептал он едва слышно и тут же исчез.
Лавджой смотрел на миссис Буханан, которая заметно одеревенела, свисая с фонаря. Он отвернулся к стене, но так и не смог заснуть.
Когда Лавджой встал рано утром, выпил кофе и собрался идти в школу, до него все еще доносился из спальни мирный, ритмичный храп. Братья Калониусы все еще спали без задних ног.
Лавджой, конечно, чувствовал себя неважно. В голове у него что-то то судорожно сжималось, то разжималось, пару раз или даже больше за одно утро у него в глазах двоилось, и пронзительные голоса учеников-арабов впервые действовали ему на нервы, вызывая звон в ушах.
А когда директор школы Свенкер вошел в класс посередине урока по сочинению на английском для продвинутых учащихся и предложил Лавджою вместе сходить на ланч, по спине его побежали мурашки. Наступило неловкое томительное ожидание. На продолговатом, угловатом, холодном и строгом лице директора ничего нельзя было прочитать, и теперь Лавджой был уверен, что тому стало все известно о пьянке у него на квартире.
Последние два часа утренних занятий Лавджой вообще не слышал, что происходит в классе, и, пытаясь скрыть свою неловкость, придумывал всевозможные извинения и формулы прощения, для чего ему приходилось сильно напрягать свой мозг. Он чувствовал, как в голове его глухо пульсирует кровь.
Но за непритязательным ланчем, состоявшим из салата из бобов и консервированных ананасов (директор школы был вегетарианцем, и вместе с ним миссис Свенкер и молодой Карлтон Свенкер чинно сидели в тишине, похрустывая зелеными листочками), директор набросал ему план организации нового класса для изучения Библии под общим названием: "Новый Завет в свете современной американской жизни, или Иисус глазами американского налогоплательщика". Предполагалось, что это будет вечерний класс для взрослых, и Лавджой, осознав, что никакого разговора о пьянке не будет, просто загорелся энтузиазмом и с радостью принял предложение директора, хотя это означало, что у него таким образом отнимают два драгоценных вечера в неделю, и он не сможет встречаться с Айриной, не говоря уже о многочасовой подготовке к такому сложному классу.
Удовлетворенная улыбка появилась на угловатом лице директора, который сразу заметил искреннее удовольствие, промелькнувшее в глазах подчиненного.
-- Ну,-- сказал директор, постукивая своей костистой рукой Лавджоя по запястью,-- наш новый класс будет знаменовать собой начало образовательного курса по всемирной истории у нас, в Алеппо. Возьмите еще бобового салата...
После ланча у директора Лавджою пришлось сразу же возвращаться в школу на вечерние занятия, и поэтому он смог вернуться домой не раньше шести часов вечера.
Он остановился у подножия лестницы, ведущей к его квартире на втором этаже, и внимательно оглядел снизу вверх всю лестницу. Он почувствовал, как где-то внутри него происходил нервный тик, затрудняя дыхание. Все было тихо, за исключением каких-то странных глухих ударов, доносившихся до него из окон, да легкого подрагивания толстых грязных стен. Сглотнув слюну, Лавджой медленно стал подниматься по лестнице и, подойдя к своей двери, открыл ее.
Полуголые Ролан и Сен Клер валялись на полу, сцепившись в гигантской борцовской схватке. Сен Клер оказался наверху и колотил головой брата об пол, что теперь вполне убедительно объясняло природу этих странных тупых звуков.
В комнате стоял такой спертый запах, который обычно бывает в спортивном зале с паровым отоплением после завершения упорного баскетбольного матча. У двери стоял евнух Ахмед, и глаза его блестели от восторга.
-- Джентльмены,-- преодолевая отчаяние, сказал Лавджой.
Вдруг, неожиданно резким мощным движением Ролан оторвался от пола, и в то же мгновение сидевший на нем брат полетел через всю комнату к стене, о которую шмякнулся с такой силой, что, казалось, весь дом задрожал. Ахмед бросился прочь от испуга, а Сен Клер, отпав от стены, упал на колени и, постояв немного, чтобы в голове немного развеялся туман, спокойно встал на ноги и заулыбался.
-- Очень ловкий прием, Ролан,-- по достоинству оценил он действия брата.
-- Джентльмены,-- с упреком сказал Лавджой.
Братья Калониусы посмотрели на него как-то странно, словно не понимая, кто он такой и откуда взялся. Но потом улыбка озарила лицо Сен Клера.
-- Да этот парень здесь живет,-- объяснил он Ролану.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45