Потом напряжение вроде бы на мгновение покинуло ее, Мидж посмотрела на землю, отводя глаза от меня.
— Я люблю тебя точно так же, Майк, и ничто этого не изменит. Но мне нужно выяснить...
Я крепче сжал ее локоть:
— Тебе нечего стыдиться.
— Ты выслушаешь меня?
Я овладел собой.
— Я только пытался заставить тебя взглянуть на вещи здраво, разве ты не понимаешь? Знаешь, что я думаю? Я думаю, ты чувствуешь себя виноватой в своем счастье. Нынче у тебя — у нас — было его столько, что ты каким-то безумным образом могла заключить, будто твоя мать умерла, чтобы тебе его обеспечить. Это и скребет тебе сердце, Мидж.
Она неистово замотала головой:
— Глупости!
— Разве? Ты обрела свободу, когда она умерла...
— Совершила самоубийство, — упорно поправила Мидж.
— Ладно, совершила самоубийство. Ты была молодой, у тебя был огромный талант, и, может быть ты задумывалась, как бы все шло без этих уз, без ответственности. Но я сказал лишь «задумывалась», ты никогда не «желала» этого. Никогда. И вот теперь ты засомневалась в этом — все было так давно, что ты уже не уверена, насколько сильно тогда задумывалась. И я не удивлюсь, если это вкрадчивый Майкрофт посеял в тебе подобное сомнение.
— Он не...
— Что ты собираешься сделать? Попросить у них прощения? Когда мы впервые приехали сюда, ты как-то сказала мне, что тебе хотелось бы сообщить родителям о своем счастье. Помнишь? Но каким-то образом эта мысль исказилась, и теперь ты ищешь искупления за это проклятое счастье! Что направило твои чувства в эту сторону? Не случилось ли это, когда ты одна ходила в Храм? Когда я уезжал в Лондон?
Мидж попыталась вырваться, но я держал крепко.
— Он помог мне понять! — крикнула она. — Ты его не знаешь...
— И знать не хочу, черт бы его побрал! Я лишь хочу узнать, зачем он сделал это с тобой.
На этот раз ей удалось вырваться. Мидж гневно взглянула на меня, и ее тело чуть изогнулось в талии, как у упрямого ребенка.
— Этой ночью ты сказал, что в Грэмери есть что-то необычное. — Это прозвучало почти обвинением. — Это не твои слова, но ты это подразумевал. Иты предположил, что в этом замешана я, что я участвую в этом.
Я смутно припомнил, что говорил что-то подобное, но не мог точно вспомнить свою гипотезу.
— Ты принимаешь меня за полную дуру, Майк? Думаешь, я сама не замечаю, что происходит вокруг?
— Так почему же ты не...
— Потому что это слишком тонкий предмет для обсуждений! Да, признаюсь, до какой-то степени я сама воздвигла в себе барьер, но лишь потому, что боялась утратить... утратить...
Она расстроенно покачала головой, не в состоянии подыскать слово. Не в состоянии, подозреваю, прояснить свои чувства Я шагнул к ней, но Мидж отшатнулась.
Ее руки сжались в кулачки:
— Майкрофт — единственный, кто может мне помочь.
— Нет! — на этот раз перешел на крик я.
— Он понимает. — Ее руки разжались и повисли вдоль тела. Как уже вошло у нее в привычку, Мидж больше не хотела спорить.
Она проскользнула мимо меня, и я услышал, как ее босые ноги шлепают по каменным ступеням у коттеджа, а потом громко скрипнула деревянная ступенька Я уже было бросился следом, но и в самом деле не хотелось спорить. Для этого слишком болела голова.
* * *
— Мистер О'Мэлли?
— Слушаю.
— Это Майк Стрингер.
— Мистер, м-м-м, Стрингер?
— Вы работали у нас в коттедже. В Грэмери.
— А! Мистер Стрингер. — Потом чуть медленнее: — Да... Грэмери. У леса. Чем могу служить снова?
— Боюсь, некоторые проблемы вернулись.
В его акценте слабо послышалась певучесть:
— Не могу представить какие, мистер Стрингер. Мы выполнили там все как следует.
— Да, н-но... Стена в спальне разошлась снова. И некоторые двери плохо закрываются...
— Одну секунду, мистер Стрингер. Я найду наряд на ваше здание.
Раздался стук — это трубку положили на стол.
Я стоял в маленькой прихожей над лестницей, засунув свободную руку в карман джинсов, и ждал, когда же три таблетки парацетамола, принятые двадцать минут назад, наконец подействуют и снимут головную боль. И духота тоже не помогала делу.
— Значит, Грэмери, давайте-ка глянем... — снова послышался голос ирландца. Помехи на линии заставили меня на секунду оторвать трубку от уха. — А, нашел! Мы на совесть поработали над той стеной в спальне. Удивлен, услышав, что она снова разошлась. Вы с тех пор не проводили в доме никаких строительных работ, мистер Стрингер?
— Никаких.
— Понятно. Да, странно. И еще что вы упомянули?
— Двери. Они, видимо, снова покоробились.
— В моем списке ничего про двери нет.
— Надо было обстрогать их перед окраской.
— Нет, нет, ничего такого не записано. Мы, конечно, перед покраской ошкурили их, пригладили как следует. Да, теперь припоминаю, вы упоминали об этом, когда мы определяли фронт работ. Двери стенных шкафов, да?
— Да.
— Ну, и мой бригадир сказал, что двери в порядке. Ничего делать с ними не надо, только прошкурить поверхность. Несколько оконных рам совсем прогнили, и мы их заменили. Это все было в накладной, мистер Стрингер.
Над головой у меня что-то зашумело.
— М-м-м, могли двери покоробиться в теплую погоду, мистер О'Мэлли?
— Всякое бывает. От прямых солнечных лучей или от сильной сырости. Конечно, вы живете в очень старом доме, и деревянные части уже не такие новые.
— Я также заметил, что номер дома снаружи не совсем в порядке. Кажется, он немного облупился.
В трубке послышался продолжительный вздох, скорее усталый, чем удивленный.
— Это совершенно путает наши планы. Я могу послать кого-нибудь для осмотра, но боюсь, что в ближайшую неделю никого не смогу выделить. Сейчас у нас горячая пора, пока такая хорошая погода.
— И боюсь, еще кое-что требует немедленного внимания.
— И что же?
— Каменная балка над кухонной плитой. Там тоже трещина, и я заметил, что балка стала проседать посередине. Трещинка маленькая, но все выглядит весьма угрожающе.
— Значит, это еще один пункт. Как я уже сказал сейчас у нас нет времени...
— Балка была в моем первоначальном списке. Мы заметили трещину, когда еще не въехали.
— Не припоминаю... а, минутку! Правильно, я вспомнил все детали. У вас был целый ряд ремонтных работ, мистер Стрингер, которые вовсе не требовали внимания. Потому и цена оказалась ниже указанной суммы. Мои люди не нашли и половины упомянутых изъянов.
— Это какое-то недоразумение.
— И мне так кажется. Мой бригадир тогда заметил, что, может быть, вы перепутали перечень работ с другим, составленным для другого дома, который вы хотели приобрести. Любая другая фирма, более склонная к штукам Тома Микса...
— Что?
— Так говорят. Другая фирма взяла бы деньги за все и ни словом не проговорилась бы, что этих работ не выполняла. Как бы то ни было, мне придется кого-то послать для осмотра, но, боюсь, не сейчас. Как насчет следующего вторника? Вас устроит?
— Балка представляет опасность...
— Да разве вы пользуетесь этой плитой? Полагаю, нет. Подоприте камень и не суйтесь туда, вот и все, мистер Стрингер. Вот, я записываю. Осмотрят все, что нужно сделать, и скоро вы снова будете в полном порядке. До свидания, мистер Стрингер, надеюсь, вам нравится в той чудесной части леса.
Раздались короткие гудки, разговор на этом закончился. По крайней мере с О'Мэлли проблема решена.
И снова странный шум сверху.
Сделав два шага, я вытянул голову, чтобы посмотреть на лестницу. Мне были знакомы эти звуки.
Но теперь послышался другой шум. Снизу.
Я внимательно вслушался, в нерешительности, что обследовать раньше — не хотелось идти ни вверх, ни вниз.
Снова снизу. Скребущие звуки, потом шелест бумаги.
— Мидж?
Может быть, она вернулась из деревни. Никакого ответа. Впрочем, она, может быть, все еще дуется на меня.
— Мидж, это ты?
Кто-то там определенно был, но не отвечал. Я встал на верхнюю ступеньку лестницы и неуверенно заглянул за поворот, вниз, в кухню. Самое мое любимое место.
На буфете загремели чашки (я не оставил на столе ни одной).
Я отказывался соображать, меня уже тошнило от страха, и я героически пошел вниз (действительно хромая: укус шмеля так и пульсировал в ноге).
Добравшись до кухонной двери, я в изнеможении осел на пол.
— Румбо, глупенький ты попрошайка!
Со своего насеста на полке он тоже выбранил меня за то, что я так напугал его. На столе лежала разорванная пачка печенья, ее содержимое рассыпалось, частью погрызенное.
— Хоть ты нас не бросил, — сказал я, подобрал обломок печенья и протянул Румбо, который схватил его, не прекращая громких жалоб.
— Так куда сегодня все подевались? — перебил я его. — Тоже ощутили в Грэмери дурные флюиды? Поэтому птицы не явились на завтрак?
Но Румбо, видимо, был так же озадачен.
— Впрочем, тебя пугает не только это, верно? Должен тебя предупредить: здесь все уже не так, как было, и я сам немножко напуган. Что-то присутствует в атмосфере — ты чувствуешь? Как будто что-то подкрадывается, но тут же прячется, как только обернешься. Ты меня понимаешь?
Думаю, он не понял. Он только отгрыз кусочек печенья, как обычно, по-собачьи, вздернул головку, но не придал особого значения моим словам. Впрочем, чего стоило ожидать от белки?
* * *
Дверь в мансарду заклинило (хотя поначалу мне пришло в голову, что ее держит кто-то изнутри).
Я стоял на ступеньке, поворачивал ручку и одновременно надавливал на дверь другой рукой. Румбо, так же, как и я, заинтересованный исходившими сверху странными звуками, составил мне компанию в моей рискованной экспедиции по винтовой лестнице. Каждый раз, когда доносился звук — между ними были долгие, долгие паузы, — беличья головка вздергивалась, как на стержне, и Румбо рывками осматривался по сторонам. Звуки отдавались музыкальным гулом — вот почему они показались мне знакомыми.
Такие звуки производит большой палец, двигаясь по струнам гитары.
Но этот звук был тише, слышался только резонанс, медленно затухающие колебания, оставляющие после себя задумчивую тишину, пока струн не коснутся снова.
К счастью — поскольку моего геройства хватило лишь на спуск в кухню — я догадался о причине этих звуков. Какая-то птичка, а может быть, страдающая бессонницей летучая мышь, каким-то образом пробралась в мою музыкальную студию и, пролетая мимо, крыльями задевала гитару. Или семейство обычных мышей могло устроить себе в гитаре гнездо, и члены семьи задевали струны при входе и выходе из норки. Оба объяснения казались мне убедительными, я все еще верил в логику (даже после всего случившегося).
Я налег сильнее, и дверь приоткрылась. В комнате на минуту воцарилась тишина.
Тогда я навалился на дверь плечом, дверь скрипнула по полу и открылась. Держась за ручку, я не дал ей распахнуться настежь и тихонько придержал.
На первый взгляд мансарда с низким потолком казалась пустой. И на второй в ней не наблюдалось никаких перемен. Но я застонал, увидев, в каком состоянии находятся мои акустические гитары. Я бросился внутрь и упал рядом с ними на колени, а мой стон превратился в крик боли.
Гриф одной, стоящей на подставке у затененной стены, нагнулся ко мне, словно в поклоне, а вторая, испанская концертная, лежала рядом на полу. Очевидно, она упала, когда этого не было слышно, и ее гриф изогнулся вверх, как шея тощего человека, силящегося встать. На обеих гитарах первая и вторая струны лопнули, а остальные туго натянулись в диком, прямо-таки осязаемом напряжении. Я не понимал, как такое могло случиться: на инструменты не попадал прямой солнечный свет, отчего дерево могло бы покоробиться, да и от этого струны ослабли бы, а не натянулись. На обеих гитарах струны не были перетянуты, я всегда держал их в умеренном состоянии и приспускал, когда знал, что в ближайшее время не буду играть. Нейлоновые струны на испанской гитаре могли при сильном перепаде температур сжаться и лопнуть. Но стальные на первой? Вряд ли.
Я покачал головой, в недоумении и расстройстве. Наверное, такую же печаль испытываешь, когда грузовик задавит твою любимую собаку.
Я ощутил свежее дуновение из окна, которое оставил накануне приоткрытым, чтобы проветрить комнату (может быть, более сильное дуновение и опрокинуло классическую гитару). Ветерок заиграл в перетянутых струнах, колебания отразились и усилились резонаторами. Эхо скорее напоминало стонущий вздох, чем музыку.
Я ударил себя кулаками по бедрам и выругался, потом выругался еще раз. Хотя гитары были безвозвратно погублены (грифы можно заменить, но это дорого, и нет никакой гарантии, что звук станет прежним), я тем не менее повертел в руках оба инструмента и ослабил струны. С некоторой дрожью я открыл футляр и осмотрел свою электрогитару (с чувством, будто открываю гроб, чтобы проверить, в порядке ли лежащий там труп). Слава Богу, инструмент для заработка был в порядке.
После этого мне оставалось лишь сесть на пол и смотреть на покалеченные — нет, смертельно изувеченные — инструменты, тогда как Румбо, не обращая внимания на мою скорбь, весело скакал по комнате. Я не мешал ему, радуясь, что хотя бы один из нас не чувствует никаких забот.
Так я мрачно сидел некоторое время, и сам не знаю, что наконец подняло меня — может быть, щебетание белки или ощущение движения над головой. Отдаленный шум только возник, и меня не удивили и не встревожили дальнейшие звуки. И конечно, теперь источник этих звуков был очевиден — это копошились летучие мыши.
Но не любопытство к этим тварям заставило меня выдвинуть стул на середину комнаты, под крышку люка. В тот же день, когда мы обнаружили чудовищное превращение картины с изображением Грэмери, я зашвырнул мазню на чердак — просто приподнял крышку и засунул лист туда, с глаз долой, из сердца вон. Сжечь картину слишком напоминало бы ритуал. Все еще озадаченный ее преображением, теперь я хотел снова взглянуть на творение Мидж. Может быть, мне подумалось, что пейзаж вновь обрел свой нормальный вид, — идиотский оптимизм, конечно, но в этом месте все казалось возможным. Как бы то ни было, мне захотелось теперь поподробнее рассмотреть картину.
Я балансировал на стуле, прижав одну руку к крышке люка, а в другой держа фонарик, который теперь хранил в мансарде специально для лазанья на чердак (обычно туда лазила Мидж, чтобы проверить, как поживает охраняемая законом порода) Выпрямив колени, я нажал на крышку, волнуясь перед встречей с нашими ночными друзьями, но надеясь, как мне не раз напоминали, что они совершенно безвредны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43