До свидания. (Указывая на носки Таты.) Одинаковые носки, пожалуйста, миссис Блэйни.
Миссис Блэйни. Ну что ж, пошли.
Тата (Мальвиде). Это как заноза, да?
Мальвида. Будьте хорошими детьми. (Уходит.)
Июнь 1856 г
Тихий домашний уют, поздний вечер. Герцен и Огарев сидят в креслах. Ольга, легко укрытая, спит на диване. Натали сидит на полу подле дивана у ног Герцена.
Натали. Это то, о чем молилась Натали перед смертью. Твоя жена была святая, Александр. Именно потому, что она была святая, она оказалась беззащитна перед злом. (Огареву.) Не смотри на меня так. Александр понимает меня… Я не доверяла этому немецкому глисту с той минуты, когда увидела его… У нее было невинное и открытое сердце, мы все это знаем… и этот человек предал тебя.
Герцен выходит из комнаты.
Огарев. Дорогая моя… когда он вернется, не забудь напомнить ему, что его мать и сын утонули.
Натали. Разве нельзя говорить о том, что полностью изменило его жизнь? Что это за дружба?! Ему надо об этом говорить.
Огарев. Я помню Колю в то последнее лето в Соколове. Счастливое маленькое существо, он даже не знал, что он глухой.
Входит Герцен с небольшой фотографией в рамке.
Ну вот, я был у врача. Он сказал, что я слишком много пью. На меня это произвело впечатление. Он же никогда в жизни до этого меня не видел.
Герцен отдает фотографию Натали и возвращается в свое кресло.
Герцен. Тебе.
Натали. О!.. Я ее помню именно такой!
Герцен. Она действительно была святая. Замечательная жена и товарищ, преданная мать, прекрасная душа…
Натали. Это правда.
Герцен. И после всего – потеря Коли! – маленького Коли… Натали повторяла снова и снова: «Ему должно было быть так холодно и страшно, когда он увидел этих рыб и крабов!»
Натали бросает взгляд на Огарева; Герцен вытирает глаза.
Так нельзя, так нельзя. Шесть лет без настоящего друга рядом! Ох, дорогие мои. (Огареву. J Ты тоже чуть не пропал. (Беретруку Натали в свои руки. Она преданно смотрит на него.) Ты спасла его.
Огарев. Спасла, да. Она взяла женатого человека, который стремительно катился в пропасть. Но вот нате же! – моя жена умерла, а я снова женат и снова качусь вниз, на этот раз уже без всякой спешки.
Натали. Ты был свободным мужчиной и попусту терял время на жену, которая сбежала от тебя с другим.
Герцен. Что ж, хватит терять… Пора ему браться за дело. (В возбуждении.) Да! – новое издание. Не толстое и дорогое, как «Полярная звезда», и не три раза в год – а дешевый листок, который можно будет легко провозить контрабандой, – тысячи экземпляров – печатать один или два раза в месяц… писать о злоупотреблениях, не стесняясь имен… Как же его назвать? Я ждал тебя, сам того не зная. Герцен и Огарев! Мы сможем ясно видеть сны, которые снятся нашему народу.
Натали (восхищенно глядя на Герцена). Видеть сны, которые снятся твоему народу!
Герцен. A потом разбудить его – словно колокол.
Огарев. Колокол!
Герцен. Колокол!
Натали. Ш-ш-ш! (Успокаивает Ольгу.) Когда они маленькие – они любят быть со взрослыми. Я понимаю детей, хотя своих у нас быть не может. (Целуя Огарева.) Ну, это же не секрет. Признаюсь, когда Ник мне об этом сказал, – было тяжело; но в этом есть свои преимущества, особенно когда Мария не давала ему развод и мы думали, что никогда не поженимся…
Герцен (смеясь). Твоя жена – замечательная женщина. Можно мне ее поцеловать?
Огарев милостиво взмахивает рукой. Герцен и Натали целомудренно целуются. Герцен берет Ольгу на руки.
Огарев. Вот она жизнь – просыпаешься в собственной кровати и не знаешь, как там оказался.
Герцен уносит Ольгу. Огарев и Натали обмениваются долгими взглядами. Огарев с болью, а Натали – вызывающе.
Натали. Что?
Огарев. Наташа! Наташа!
Она падает к Огареву на колени и начинает рыдать.
Январь 1857 г
Улица. Герцен и Блан одеты в траур, вместе укрываются от дождя.
Блан. Думаете, все заметили, что я опоздал?
Герцен. Вы опоздали?
Блан. Я вошел не в те ворота, а кладбище такое огромное…
Герцен. Не знаю. На меня все это наводит тоску.
Блан. Похороны наводят на вас тоску. Это ничего, нельзя же всегда быть оригинальным.
Герцен. Я имею в виду эмигрантов… Умирающие хоронят своих мертвых. Неудача, помноженная на смерть.
Блан. Ворцель не был неудачником… Правда, он умер до того, как достиг своей цели, но он исполнил свой долг.
Герцен. Какой?
Блан. Он принес себя в жертву своему делу, как положено мужчине.
Герцен. Почему так положено?
Блан. Потому что это наш человеческий долг – приносить себя в жертву ради благополучия общества.
Герцен. Мне неясно, каким образом общество достигнет благополучия, если все только и делают, что приносят себя в жертву и никто не получает удовольствия от жизни. Ворцель прожил в изгнании двадцать шесть лет. Он отказался от жены, от детей, от своих поместий, от своей страны. Кто от этого выиграл?
Блан. Будущее.
Герцен. Ах да, будущее.
Они пожимают руки.
Блан. Надеюсь, мы увидимся до следующих похорон. Особенно если эти похороны будут ваши.
Блан уходит. Входит Натали.
Герцен. Натали… как ты?… Разве Ник не с тобой?
Натали качает головой.
(Пауза.) Я вечно попадаю не на те похороны. Колю так и не нашли. Спасли девушку – служанку моей матери. Почему-то у нее в кармане оказалась одна Колина перчатка. Вот и все, что у нас осталось. Перчатка.

Действие второе
Май 1859 г
Сад в доме Герцена. Зайти в сад можно как «с улицы», так и из дома.
Герцен (47 лет) сидит в удобном дачном кресле. Рядом на траве полулежит Саша, теперь уже молодой человек (20 лет) с номером герценовского журнала «Колокол». «Взрослая» Тата, которой почти 15, бежит через сад и перекрикивается с Няней. У той под присмотром девятилетняя Ольга и коляска, в которой спит младенец (Лиза); Няня идет за Татой. Данная сцена напоминает сон Герцена в начале пьесы.
Герцен (Саше). Мы теперь переправляем в Москву пять тысяч экземпляров!
Миссис Блэйни. Тата! Тата!
Тата. Вот хочу и буду! Вы не моя няня!
Миссис Блэйни. Посмотрим, что скажет на это мадам Огарева!
Герцен (продолжая говорить Саше). Саша, ты слушаешь? «Колокол» читают десятки тысяч учителей, чиновников.
Тата забегает в дом, который может быть виден или нет, и оттуда немедленно доносится ее спор с Натали.
Ольга (между тем). Я не хочу чаю!
Миссис Блэйни. Только ты не начинай дурить…
Герцен (Саше). Мы с Огаревым были первыми социалистами в России, еще до того, как сами узнали, что такое социализм.
Огарев, возвращающийся с прогулки, заходит в сад. В его облике есть что-то неблагополучное.
Ольга (начинает плакать.) Меня нельзя заставлять…
Герцен. Мы читали все, что могли достать. Мы много позаимствовали у Руссо, Сен-Симона, Фурье…
Тата с гневом выбегает из дома.
Тата. Я покончу с собой!
Огарев. (Тате). Что случилось?
Герцен…Леру, Кабе…
Тата. Она считает меня ребенком.
Миссис Блэйни. Не груби!
Тата. He вы – она!
Огарев. Тата, Тата… Дай я вытру тебе лицо…
Тата. И вы тоже!
Миссис Блэйни. Ты разбудишь Лизу.
Герцен. Позже мы взялись за Прудона, за Блана…
Тата, не задерживаясь, убегает.
Младенец начинает плакать. Огарев наклоняется над коляской и успокоительно гукает. Сердитая Натали выходит из дома.
Миссис Блэйни (в коляску). Вот смотри, папочка пришел.
Натали. Свекла! Вы видели?
Герцен (Саше). У Прудона мы взяли уничтожение власти…
Натали (Миссис Блэйни). А с ней что такое?
Миссис Блэйни. Говорит, что не будет пить чай.
Ольга (сердито). Я сказала, что не стану пить эту жирную гадость!
Герцен (Ольге). Иди, поцелуй меня.
Натали. Не дам я тебе никакого жира. Перестань плакать, а то я тебе клизму поставлю.
Герцен. У Руссо – благородство человека в его первооснове…
Огарев здоровается с Натали, которая порывисто его обнимает и начинает рыдать.
(Саше.) У Фурье – гармоничное общество, уничтожение конкуренции…
Миссис Блэйни увозит коляску в дом. Натали прерывает объятие и следует за миссис Блэйни.
Натали (Ольге). Пойдем, ты устала, вот и все! Пораньше ляжешь спать!
Ольга. Я не устала! Не устала! (Непокорно отступает в сад и исчезает из виду.)
Герцен (между тем). У Блана – центральную роль рабочих…
Огарев. Перестань морочить голову бедному мальчику; он будет врачом.
Герцен. У Сен-Симона…
Огарев (ностальгически). Ах, Сен-Симон. Оправдание плоти.
Саша. Это как?
Огарев. Нам всем возвращают наши тела, которых нас лишило христианское чувство вины. Да, это было отлично придумано, сен-симоновская утопия… устройством общества занимаются ученые, и сколько угодно этого самого, ну сам знаешь чего.
Герцен. Прости меня, но там было развитие всей человеческой природы, нравственной, моральной, интеллектуальной, художественной, а не только нашей чувственности… в отношении которой некоторым из нас не требовалось особого поощрения.
Огарев. Да, но без стыда, без исповедей и клятв никогда больше этого не делать.
Герцен. Я имел в виду тебя.
Огарев. Я тоже имел в виду себя.
Герцен. Будь другом, принеси мне бокал красного вина.
Огарев. Когда доходило до любви, я был вполне исправимым романтиком. И рюмку водки.
Саша смотрит на Герцена, который пожимает плечами; Саша уходит.
Герцен. Это не я. Это Натали. Она винит себя за тебя и притом не считает нужным это скрывать.
Огарев. Послушай, Саша, не спрашивай ты все время у Натали, сердится она или нет. Если у нее недовольное выражение, не обращай внимания, тогда, может быть, дело пойдет лучше.
Герцен (задумчиво). Да. Хорошо.
Огарев (задумчиво). С другой стороны, если не обращать внимания, то может выйти еще хуже. Я не знаю, это трудный вопрос.
Герцен. Ну да, ты прав. Я не могу уследить за ее логикой.
Огарев. Но мы должны ее успокаивать, мы должны ей помочь.
Герцен. Ты прав. Но и ты тоже хорош. Когда ты напиваешься, она говорит, что мы испортили твою жизнь. Я не знаю, что ей нужно. Сначала она хотела тебя, потом меня, потом пять минут она сходила с ума от счастья, что мы все любим друг друга, потом она решила, что ее любовь ко мне была чудовищна и она должна быть за нее наказана. Во сне она видит меня с другими женщинами, и мне приходится это отрицать, хотя это был вовсе не мой сон, а ее. Она истерична. Единственное, что ее успокаивает, – это интимные отношения. Если бы только она не забеременела.
Огарев. Если бы только ты не сделал ее беременной.
Герцен. Да, ты прав. Хочешь знать, как это случилось?
Огарев. Может, пожалеешь меня?
Герцен. Это было в ту ночь, когда мы узнали, что царь созвал комитеты по отмене крепостного права – и сделал так, чтобы об этом все узнали! – в России, где все происходит по секрету. Это означало, что мы одержали победу. Раскрепощение было делом решенным, оставалось договориться о мелочах, но сдержать это было уже нельзя, это должно было совершиться. Я чувствовал себя каким-то завоевателем.
Огарев. Да, да, достаточно, вопрос исчерпан. (Пауза.) И вот Лизе почти уже год.
Герцен. Что ж, мы знали, что договориться о мелочах будет трудно.
Входит Саша с бокалом красного вина, аккуратно доставая рюмку водки из кармана. Он протягивает Герцену вино, а Огареву – водку. Огарев пьет залпом. Саша кладет пустую рюмку в карман.
Огарев (между тем). Крестьяне не могут ждать, пока у Лизы появятся внуки. И «Колокол» тоже не может…
Герцен. Мы заявили свою позицию – отмена пером или топором, только топор приведет к катастрофе.
Огарев. Мне эта позиция не кажется предельно ясной…
Саша. Там Натали с каким-то гостем.
Из дома выходит Тургенев; он в цилиндре и с бутоньеркой в петлице смокинга.
Тургенев. Друзья!
Герцен. Тургенев!.. Возвращение скитальца.
Тургенев. О, мне всегда казалось, что я русский путешественник. Как вы поживаете, господа? Саша уже совсем молодой человек… А Ольга с нами? Нет, не с нами. Так что я не смогу отправить ее в дом…
Герцен. Какие новости? Рассказывай немедленно.
Тургенев. Прежде всего успокойте меня, скажите, что ружье, которое я заказал у Ланга, было доставлено к вам в целости и сохранности.
Герцен. Оно здесь. Мы его даже не вынимали из ящика.
Тургенев. Ну, слава богу. Я беспокоился, учитывая вашу привычку переезжать с места на место, будто за вами гонится полиция.
Огарев. Саша, может быть, предложишь гостю выпить…
Тургенев. Нет, ничего не нужно. (Саше.) У меня поручение от Натали. Она просит разыскать Тату, живую или мертвую, и тогда больше ни слова не будет сказано сам знаешь о чем.
Саша. Я не знаю о чем. (Смеется.) Тату?
Тургенев. Я только цитирую… И Ольгу, если увидишь.
Саша. Она всегда прячется. Вы собираетесь в оперу?
Тургенев (сбит). В оперу?… Почему?
Огарев. Он имеет в виду твой наряд.
Тургенев. А…
Огарев. Как обстоят дела с твоей оперной певицей?
Тургенев. Огарев, это несколько бесцеремонно.
Огарев. Ну, я несколько пьян. (Саше.) Он собирается в свой клуб.
Тургенев (Саше). Живую или мертвую.
Саша уходит, зовя Тату.
(Конфиденциально.) Небольшое затруднение, связанное со свекольным соком на щеках. (Огареву.). Я езжу в клуб. Я состою членом в «Атенеуме». Полагаю, вы согласитесь, что никому из ваших курьеров не удавалось заметать свои следы с таким шиком. Я оставил в доме пакет с письмами и последний номер «Современника», хотя, видит Бог, удовольствия он вам не доставит. Каким образом журнал, основанный Пушкиным, попал в руки этих литературных якобинцев? А на прошлой неделе, в Париже, я познакомился с Дантесом, убийцей Пушкина. И никогда не угадаете где. На обеде в российском посольстве! Вот что наши властители думают о литературе.
Огарев. Ты оттуда ушел?
Тургенев. Ушел? Нет. Да, следовало бы. Мне это не пришло в голову. Может быть, зайдем в дом? Здесь сыро.
Герцен. В доме тоже сыро. Брось, с тобой все в порядке.
Тургенев. Откуда ты знаешь? У тебя же нет моего мочевого пузыря.
Огарев. Сколько ты был в Париже?
Тургенев. Почти нисколько; я был… за городом, охотился. (Огареву.) Да, с моими друзьями – Виардо.
Огарев. Ходят слухи, знаешь ли, что она тебе ни разу не позволила… Это возмутительно! (Уходит по направлению к дому.)
Тургенев. Что с ним такое?
Герцен. Ему нужно выпить.
Тургенев. Сомневаюсь.
Герцен. Какие новости из дома?
Тургенев. Собираюсь отдать свой новый роман Каткову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29