– Ну, милый мальчик, негр есть негр, вы так не считаете?
– Нет, – ответил Мун.
– Вообще-то я не верю в тонкие различия, если только они не касаются меня лично. Какой именно негр О'Хара, для меня ничего не значит. Скажем, что он негр-кучер. – Он доверительно наклонился к Муну. – Если честно, я положил глаз на кучера цвета бледной слоновой кости, потому что представлял его в иссиня-черном и полагал, что это будет довольно эффектно, понимаете, но тот, на кого я имел виды – бледный, как лилия, мальчик с чудесным характером, – боялся высоты. Как только он оказывался на козлах, то начинал плакать и у него шла носом кровь, к чему я вовсе не стремился, – это же все равно что разъезжать по городу в компании плаксивого индейца. А потом я сообразил, что чернокожий будет вполне прилично смотреться в горчичном одеянии, и повысил О'Хару до его нынешней должности, и все бы ничего, если бы только лошади не пытались чуточку больше его понять. Ему, разумеется, придется оставить этот пост… Уж не знаю, кто будет следующим. Вы не считаете, что какой-нибудь китаец будет выглядеть слишком желтым в черном с серебром?
– Но О'Хара… я хочу сказать, что вы из него делаете… например, то, как он говорит?… все выходит наперекосяк, понимаете, я пытаюсь уловить… Он действительно католик, или иудей, или кто?
– Ну вот опять вы взялись за свои тонкие различия…
– Но на самом деле никто так не говорит, это непоследовательно.
– Разумеется, ведь он же негр, не так ли?
– Африканский?
– Нет-нет, он ирландский негр, – ответил девятый граф. – Мой отец выиграл его в Дублине на конской выставке.
– Выиграл?
– В нарды у печально известного графа Силлены. Разумеется, тогда он был немногим старше юнца.
– Сколько ему сейчас?
– Сейчас он уже умер.
– О'Хара?! – чуть ли не в слезах воскликнул Мун.
– Нет-нет, печально известный граф Силлена. Тогда он только-только унаследовал титул, но был печально известен с двенадцати лет.
– Чем?
– В основном нардами. Вы лучше все это записывайте, пока я говорю. Ничто не звучит более веско, чем повторенный экспромт.
– Но О'Хара, – упорствовал Мун. – Вы говорили, что он кокни.
– Кокни? Боже правый, нет, в О'Харе нет ничего от кокни, кроме, разумеется, остроумия.
Мун посмотрел на девятого графа сквозь поднимающийся пар, но не смог уловить намека на шутку или розыгрыш. Он хотел верить, что смущающие его пороки были преднамеренными, но они доходили до него скучными, случайными, пригодными только для той реальности, которая почему-то опять от него ускользала. Он отыскал ручку и место в записной книжке, но, когда принялся писать, разбавленные от влажности чернила расплылись в бледную кляксу восемнадцатого века.
– Сколько мы уже исписали?
Мун показал половину записной книжки.
– Боже правый, неужто я говорил так много, а вышло так мало? Ничего страшного, что такое небольшая трата времени после сорока лет незаписанных афоризмов? Кстати, – сказал он, – Воскресший Христос поведал мне, что просил вас поработать на него.
– Я сказал ему, что уже полностью занят.
– Именно так, но мне пришло в голову, что было бы недурно, если бы я время от времени с кем-нибудь беседовал в противовес бесконечным и довольно капризным суждениям об искусстве и жизни – вы сами неважный спорщик, но я уважаю вашу профессиональную отстраненность, – так что завтра можете взять его с собой. Он развлечет нас своей семейной историей, доколе ему хватит изобретательности. Как бы там ни было, это меня развеет и, надеюсь, подчеркнет мои высказывания – я чувствую, что мои pens?es[8]были немного сбивчивы там, где они должны быть четкими, вы не согласны?
– У него нет десяти гиней.
– У вторых сыновей они редко водятся. Но я об этом позабочусь.
– Очень хорошо, лорд Малквист.
Девятый граф серьезно обозревал стену. Вскоре он сказал:
– Знаете, мистер Мун, я не могу вынести мысли о том, что переживу свое состояние, а поскольку я трачу его быстрее, чем старею, то чувствую, что вся моя жизнь – самоубийство… Если я хочу оставить какую-нибудь запись о своем существовании, то мы встретились как раз вовремя.
Мун промолчал. Лорд Малквист закрыл кран, и тишину воды нарушила более глубокая тишина, которая по сравнению с ней показалась Муну богоподобной, предваряющей некое откровение, – ветер, голос, пламя, какой-нибудь намек, который объединит все загадочное и разрешит это для него. Джейн ударила его по голове несессером.
– Не обращайте на меня внимания, дорогие, – сказала она, закрывая дверь. – Что вы тут замышляете? Ого, как горячо!
Она открыла холодный кран и налила из якобы римской керамической фляги ароматического масла, которое тут же вспенилось белыми подушками.
– А ну-ка отвернитесь!
– Миледи, если мое присутствие вас смущает, молю вас, закройте глаза.
Лорд Малквист все же отвернулся. Мун тоже начал поворачиваться, но, вспомнив о своем статусе, продолжил поворот, пока опять не оказался лицом к ней, как раз когда она поддернула халат, чтобы присесть на биде, поэтому, решив, что сначала был прав, он продолжил поворачиваться, пока не оказался лицом к стене, в каковой момент во внезапной ярости опять вспомнил о своей супружеской привилегии и повернулся еще на сто восемьдесят градусов и тут же со стыдом признал, что определенные интимные мелочи в конце концов священны, поэтому завершил круг, закрыв себе в наказание глаза, почувствовал головокружение, открыл глаза и понял, что повернулся слишком сильно. Закрыл глаза, попытался повернуться в обратную сторону и спиной вперед рухнул в ванну.
«Оглохнув и ослепнув, бултыхаюсь в мягкой белой теплыни. Если это смерть, пускай себе наступает».
Но его слишком быстро выудили.
– У меня закружилась голова, – объяснил он.
– Нисколько не сомневаюсь… чем ты занимался?
– Ничем, – ответил Мун. – Я пытался смотреть то в одну, то в другую сторону, все перепутал и упал.
«Пусть это станет моей эпитафией».
Он встал, смахивая пену с одежды.
– Дорогой, это уж слишком.
Джейн выскользнула из халата, весело улыбнулась лорду Малквисту и вступила в пену, выпрямив спину и вытянув руки, словно собиралась погрузиться по шею. Она наклонилась зачерпнуть пригоршнями мыльной пены и скромно задрапировала себя ею, перед тем как с улыбкой повернуться к ним:
– Ну вот! Как вам мой купальный костюм?
– Он идеален, миледи. Более художественной двусмысленности я и не надеюсь увидеть. – Девятый граф набрал еще пены и украсил ею Джейн, возмещая ущерб, причиненный лопнувшими пузырьками. Он отошел, чтобы полюбоваться еще раз. – Не могу поверить, что вы были рождены, – скорее уж сотворены, как Венера Анадиомена, выходящая из волн!.. Вы не согласны, мистер Мун?
Джейн прыснула и обдала их мыльными брызгами. Она села в ванну и откинулась, обезглавленная пеной.
Мун взял одно из больших белых полотенец и вышел обратно в спальню. Ковер темнел от влаги там, где он проходил. Повсюду валялись осколки разбитого зеркала. Он сел на кровать и снял туфли с носками. Кровать намокла там, где он сел, поэтому он поднялся. Снял всю одежду, завернулся в полотенце и встал перед зеркалом, закутав полотенцем тело и голову. Посмотрел на себя.
«Вполне себе святой, господи ты мой боже. Говорю вам, я не прерву свой пост, покуда британцы не вернут мне мою страну, высокочтимый сэр».
Это ошибка. Он содрогнулся при мысли о сорока миллионах голодающих со вздутыми животами, натянул полотенце на лицо, закусил свежую ткань, пахнущую прачечной, и ожил. Зазвонил телефон.
– Алло, – сказал Мун.
– Мари?
– Нет.
– Мари дома?
– Не вешайте трубку.
Мун вышел на лестницу и наклонился через перила:
– Мари!
– Храни вас Бог, ваша честь!
– Я не тебя зову, – сказал Мун.
– Здесь больше никого нет.
– Хорошо, – сказал Мун.
Воскресший Христос искоса улыбнулся ему, сжимая высокий бокал с зеленой, мерцающей льдинками жидкостью. Он вскинул большой палец и подмигнул всем лицом:
– Редкостная штука, ваша честь.
Мун вернулся к телефону:
– Алло.
– Мари?
– Нет. Я могу ей что-нибудь передать?
Короткая пауза.
– Мари ведь здесь живет? – спросил голос в трубке.
– Она здесь работает, – ответил Мун.
– Да, понимаю. Я звоню по ее объявлению.
– По объявлению?
– Я бы хотел заскочить. На уроки, понимаете?
– Уроки?
– По французскому. Исправительные.
– Извините, – сказал Мун. – Ее сейчас нет.
– Так. А еще кто-нибудь есть?
– Еще кто-нибудь?
– Какая-нибудь другая девушка?
– Вы имеете в виду Джейн?
– Да, сойдет.
– Она моя жена.
– А… Ну, это ведь вам решать, не так ли? Я заскочу.
– Она не знает французского, – сказал Мун. – Только то, что учила в школе.
Пауза подольше.
– В школе?
– Да. Вы ее друг?
– Не совсем. Но я в полном порядке, не волнуйтесь. Она ведь исправительная?
– Исправительная? – спросил Мун.
– Строгая.
– Да нет, не совсем. Скорее веселая.
– Веселая?
– Да.
– Так. Послушайте, а когда освободится Мари?
– Не знаю, – ответил Мун. – Я бы перезвонил завтра. Но, может быть, у нее выходной – это же суббота.
– Послушайте, я в полном порядке, понимаете?
– Да, конечно.
– Ну так я еще позвоню.
– Я передам ей, что вы звонили, – пообещал Мун. – Как вас представить?
– Юргбраун.
– Простите?
– Браун, – яростно сказал человек.
– А… хорошо. Тогда до свидания.
Он повесил трубку. Бомба зловеще улыбалась ему. Он положил ее на ладонь и осмотрел, поставив одну ногу на кровать и утвердив локоть на вздернутом колене. «Ступай теперь в комнату к своей даме и скажи ей, что, хотя бы она накрасилась на целый дюйм, она все равно кончит таким лицом: посмеши ее этим… Ее губы будут розовы, как кости, а глаза – зелены, как пепел».[9]
Он посмотрел на гранатовое сопло бомбы и перевернул ее, чтобы разглядеть утопленный часовой механизм и ключ, который безвозвратно высвободит ее энергию. Интересно, будет ли она тикать? Мун сжал ее ладонями, пока его тело не лишилось крови и вновь не наполнилось ею. Он насухо вытерся полотенцем, завернулся в него, положил бомбу рядом с телефоном, прошел по мокрому следу к двери в ванную и постучал.
– Кто там?
– Я, – ответил Мун.
– Чего тебе надо?
– Записную книжку. Я забыл там записную книжку.
– Тогда входи.
В ванне плескалась пена. Джейн и девятый граф – виднелись только их головы – лежали и в оцепенении опиумного блаженства смотрели друг на друга сквозь дымку. Джейн приветственно подняла облепленную пеной руку, но не оглянулась. Лорд Малквист лежал с закрытыми глазами, опустив голову на краны. Его одежда была аккуратно переброшена через вешалку для полотенец.
– Редактору «Таймc», – сонно бормотал он. – Здравствуйте, милый мальчик. Ваша жена как раз рассказывала мне о вашей проблеме. Примите мой совет: воспринимайте это как благо и больше не думайте об этом. – Он сдул небольшой хребтик пены перед своим лицом. – Редактору «Таймc». Сэр. Позвольте воспользоваться гостеприимством ваших колонок, с тем чтобы ознакомить ваших читателей с научным принципом, пришедшим мне в голову в ванне. Он касается измерения объема предметов эксцентрической формы наподобие кубка, или пианино, или швейной машинки, или чего бы то ни было, что не определяется удобным образом своей высотой, шириной и глубиной. Мне пришло в голову, что если указанный предмет поместить в прямоугольный или цилиндрический сосуд с водой, то его объем будет представлен легко измеряемым количеством воды, которую он вытеснит. Ваш и т. д., Малквист. – Его голова опустилась ниже, а одна нога поднялась из пены, капая, как у прокаженного. – У меня ноги скрипача, – заметил он и, опустив ногу, по-видимому, уснул.
– Какая такая проблема? – спросил Мун.
– Дорогой, только не делай вид, что у тебя нет проблем. Они у всех есть.
– Ты в этом ничего не понимаешь.
– И у тебя их больше, чем у остальных.
Закутанный в полотенце Мун опустился на пол, обмякнув, привалился к краю ванны и приник ртом к ее уху.
– Джейн… – Он говорил очень тихо. – Позволь мне. Пожалуйста. Я одинок.
Она лежала с закрытыми глазами и тихо дышала.
– Дорогой, ты не сделаешь для меня кое-что?
– Да, – выдохнул Мун. – Джейн, я сделаю для тебя все что угодно.
– Тогда потри мне носик. – Она сморщила лицо в поросячье рыльце.
Мун опустил голову на край ванны и вытер об него лоб. Джейн потерлась лицом о его волосы, и он опять задрожал от любви.
– Так-то лучше!
Когда он посмотрел на нее, ее лицо разгладилось, лишилось выражения. Мун встал.
– Этот ковбой, тот, что на улице.
Джейн молчала.
– Он называл тебя Фертилити.[10]
Она молчала.
– Фертилити! – Он горько и хрипло рассмеялся и собрался уходить.
– Ты забыл записную книжку.
Он осмотрел ванную, но не увидел ее. Обыскав полки, подоконник и углы, он плюнул и открыл дверь.
– Держи.
Рука Джейн высоко поднялась из пены, сжимая записную книжку. Он взял размякший томик и застегнул его.
– Ты выронил ее в ванне, когда туда рухнул. – Она закрыла глаза.
Джейн и девятый граф трупами лежали в волнующейся пелене. Они не взглянули на него, и он вышел в холодный коридор, закрыв за собой дверь.
Наверху лестницы Мун опять остановился. Воскресший Христос привалился к дверному проему гостиной, ухмыляясь, точно менестрель. Бокал с джином совершенно неподвижно стоял у него на лице, сопротивляясь взгляду Муна. Воскресший Христос изменил угол наклона и упал, но умудрился удержать бокал вертикально, перекатившись и извернувшись под ним, как дрессированный тюлень, и опять вскочил на ноги все с той же ухмылкой.
– Вот это выпивка, – сказал он. – Мы двинем вперед, одетые в тончайший лен, и выкурим фаристимлян и филисеев из храма Святого Павла, это уж как пить дать.
Он рыгнул, с претенциозностью плохого актера тронул свободной рукой губы, поклонился, подмигнул, скрестил ноги и упал на спину, вертикально прижимая бокал к груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21