Сервис на уровне Wodolei.ru
На вешалке обретались длинный черный плащ и шляпа.
Мун улыбнулся Воскресшему Христу. Воскресший Христос хмуро покачал головой.
– Что такое? – спросил его Мун.
– В хорошенькое дельце я вляпался, так-растак. Без осла я не могу передвигаться, понимаете, связан по рукам и ногам. А ведь ей-ей, должен был сейчас проповедовать массам.
«Массы. Бьет колокол».
– Зачем ты так говоришь? – спросил Мун. – Чушь. Меня этим не проймешь, это неуместно.
Воскресший Христос вздохнул.
– А как же трупы? – спросил он.
– А что трупы?
– Думаю, когда ковер развернут, проблем не оберешься.
– Представляю себе, – представил он себе.
– Может, они решат, что их убил лев, – с надеждой предположил Воскресший Христос.
– Дрессированный, что ли? Застрелил ее из пистолета и закатал их в ковер?
Воскресший Христос задумался.
– Нет, в это они не поверят, – уныло сказал он, но тут же просиял: – Значит, ее застрелили ковбои.
– По правде говоря, именно один из них это и сделал.
– Нет-нет, она была мертва с самого начала.
– Не совсем. – Он задумался о Мари. – Понимаешь, она была очень славная, очень тихая. Француженка.
– Правда? А хмырь?
– Генерал.
– Потопал к праотцам прямо в сапожищах, упокой Господи его душу… Что, вы сказали, его доконало?
– Бутылка.
– Да, пьянство – ужасная вещь. – Он вздохнул. – Я должен был проповедовать о его вреде и всяком таком, собирался обратиться к массам в соборе Святого Павла.
– Тебе бы все равно не разрешили. Только не на похоронах.
– А что, важная шишка?
– Да, – ответил Мун. – Спаситель демократии.
– И только-то? – несколько надменно бросил Воскресший Христос. – А какой толк от энтой демократии, спрошу я вас? Ей-ей, – добавил он, но было то восклицание или призыв, Мун определить не смог.
Он вдруг разобиделся.
– Ненавижу ирландцев, – отчетливо произнес Мун, отчаянно жаждая крови. – Ненавижу. Презираю их, и их треклятое министерство почтовых сообщений, и их слезливые унылые песенки о своей консервной революции в стиле комической оперы. Они лживы, ленивы и нетерпимы, сентиментальные крестьяне, погрязшие в массовом прославлении бесславного прошлого. Неудивительно, что эта страна знаменита исключительно своими беженцами.
– Может, вы и правы, – заметил Воскресший Христос. – Лично я ни одного ирландца не знаю. Не поищете ли мне краюшку хлеба, ваша честь? У меня три дня во рту ни крошки не было.
Мун тупо уставился на него.
– Это не мой дом, – ответил он наконец и поднялся.
Он понял, что сможет одолеть лестницу только на четвереньках. Воскресший Христос встал рядом и подставил плечо. Они вместе взобрались по лестнице.
На втором этаже они заглянули в открытую дверь гостиной и увидели внутри двух незнакомцев: один лепил номер на зеркало, а второй делал пометки на планшете.
Они пошли дальше. На третьем этаже Мун выпустил Воскресшего Христа и ухватился за дверь, ведущую в спальню леди Малквист.
– Спасибо, – поблагодарил он и тихо постучал.
Ответа не последовало. Он открыл дверь и заглянул в комнату. Никого не видать и не слыхать. Остальные двери, ведущие из спальни, закрыты. Мун проковылял к постели и услышал из-под задернутого полога голос Лауры:
– Кто там?
– Я, – ответил Мун.
На полу валялась откупоренная и опустошенная склянка от духов. Он заглянул в проем полога. Лаура лежала на спине, в открытых глазах – отчаяние.
– Боси, я не могу уснуть.
Ее серьезная улыбка застала его врасплох, пронизав то время, что прошло с их разлуки, и он восстановил равновесие в знакомой озабоченности нынешним моментом, своей способностью любить. Его охватил стыд, как будто он ее предал.
Мун опустился на колени рядом с постелью:
– Прости, что мне пришлось уйти.
– Боси, я думала о тебе.
Он попытался подумать о ней, думающей о нем, и его захлестнула благодарность. Он наклонился и погладил ее по щеке.
– Боси, ты поранил руку.
– Пустяки, меня сшиб с ног лев. Он же и поцарапал.
– Ого, да ты не терял времени даром.
– Да, – согласился Мун. – Не терял.
– Бедный Боси.
Они глупо улыбнулись друг другу.
– Кстати, я тебе кое-что принес, – вспомнил он, сунув руку в карман.
Она обрадованно села:
– О, Боси, ну-ка показывай.
Мун тут же вспомнил свой день рожденья, где главным подарком оказался халат, хотя он ждал футбольный мячик.
– Я нашел ее тебе, – пролепетал он жалобно. – В парке, где ты упала.
Он отдал ей туфлю.
– О, Боси, спасибо. Как мило с твоей стороны.
– Прости.
– Нет, правда. Ты славный.
Он приник лицом к ее руке:
– Мы сможем пожениться, если ты беременна?
– Ну конечно, Боси.
– А как по-твоему, ты беременна? – заклинал он ее, пока она смотрела на него сияющим, измученным взором.
– Лучше пойди промой руку, Боси, а то подхватишь столбняк или еще что-нибудь. Как твоя нога, лучше?
– Мне вернуться?
– Конечно. Возвращайся позже. Я попытаюсь немного поспать.
Мун встал, и она проводила его улыбкой, но, перед тем как выпустить полог, он увидел, что она напряженно лежит, распахнув пустые глаза.
Он прохромал в ванную, снял пальто и пиджак, закрыл дверь. В обе ванны хлестала вода. Ванная еще хранила присутствие Лауры, горячее и напоенное ароматами воплощенной чувственности. Он швырнул одежду в угол и открыл горячий кран, чтобы налить раковину, но вода не потекла, пока он не закрыл краны в обеих ваннах.
Рукав рубашки порвался, на мышце красовалась глубокая царапина. Она затвердела и посинела по краям. Он осторожно промыл ее, а затем и порезы на руках. Уселся на бортик ближайшей ванны, чтобы снять туфли и единственный носок, развязал платок и галстук и расстегнул пояс. Всю левую ногу покрывала кровь, от горячей воды раны размякли и снова налились кровью. Он перевязал одну ногу платком, вторую – поясом, а руку, хотя и с меньшим успехом, – галстуком. Взяв туфли и носок, он замер у двери в спальню, а затем повернулся и постучал во вторую дверь, ведущую в гардеробную лорда Малквиста.
– Кто там? – услышал он голос Джейн.
– Я.
– Тогда входи.
Под окном на полосатом меховом диване Джейн и лорд Малквист сплелись в бесстрастном, почти скульптурном объятии Лаокооновой сложности. Джейн балансировала на копчике, заложив правую ногу за шею. Девятый граф стоял на коленях позади нее, протиснув правую руку ей под мышку и пригибая ей голову, а свободной рукой удерживал ее левую ногу на уровне плеча, явно помогая ей соединить ее с правой.
Им удалось добиться симметрии изгибов, и девятый граф высвободился, втиснув склоненную голову Джейн и ее укоротившееся тело в обрамление ног, загибавшихся от скрещенных лодыжек, менявших цвет от карамельного к кремовому там, где кончались чулки, и завершавшихся идеальным овалом, утвердившимся на лоскуте голубых кружев: непристойное пасхальное яйцо.
Яйцо перекатилось на бок.
– Привет, безумный бомбист. Мы делаем упражнения по йогурту. Фэлкон и я собираемся стать буддистами. Что у тебя с ногами?
– Милый мальчик! Входите же.
Мун вошел.
– Почему буддистами? – спросил он.
– Потому что, – ответила Джейн, – мы не хотим возвращаться. Объясните ему, Фэлкон.
Лорд Малквист – в одной рубашке, но, как всегда, элегантный – просматривал пачку конвертов, которую взял с туалетного столика.
– Что происходит? – спросил Мун общо, не надеясь на всеобъемлющий ответ.
– Видите ли, милый мальчик, это не так-то просто объяснить. По-видимому, суть в том, что реинкарнация – общий удел для всех, кроме нескольких избранных, ведущих настолько образцово-бесполезную жизнь, что им дозволено раствориться в нирване. Возможно, я не прав, но миссис Мун только что приняла третью созерцательную позу.
«А эти философы-китаезы те еще умники».
– Я хочу сказать, что вообще происходит?
– Вообще я собираюсь принять ванну. Миссис Мун также хочет принять ванну. Вы, если хотите, тоже можете принять ванну. Я бы перевязал эту руку. Весьма удачно, что вы пишете не ею. Вчерашний дневник у вас с собой? Быть может, прочтете его мне, пока я принимаю ванну… ах да, и еще сегодняшние письма. Буду вам признателен, если вы просмотрите их и сообщите мне, есть ли что-нибудь важное.
– Думаю, я уже достаточно насозерцалась, – сообщила Джейн.
Мун взял у него письма.
– Вы хотите сказать, что все продолжится, как прежде? – спросил он. – Будто ничего не произошло?
– Друг мой, секрет жизни в том и заключается, чтобы продолжать так, будто ничего не произошло.
(– Фэлкон, я больше не хочу созерцать.)
– А вдруг приключится какая-нибудь беда? – с надеждой спросил Мун.
На мгновение он поверил, что недавние перегибы обычно невозможного для него поведения были чем-то, происходящим в мире ежедневно, что можно объяснить, свести к банальности и забыть.
– Да, полагаю, бед не избежать, – ответил лорд Малквист. – Но бед всегда не избежать, и если их сравнить с истинными бедами – возьмем наугад: преследование тибетцев или бесконечный грохот врезающихся друг в друга автомашин, – то они покажутся не слишком значительными. И беды тибетцев – разумеется, если их сравнить с общим ужасом, пронизывающим историю человечества, – тоже не слишком значительны. – Он умолк. – К тому же это был не единственный чертов фламинго на свете. Что в письмах?
(– Дорогой, вы не?…)
– Мистер Мун?
Мун наконец шелохнулся. Он вскрыл письма. Их было четыре. Первое – от сапожника на Сент-Джеймс: он с весьма любезными извинениями и раболепной угодливостью скорее упоминал, чем требовал сумму в сорок три фунта семь шиллингов и четыре пенса, числящуюся в долгах уже три года. Второе и третье – от шляпных дел мастера и портного, расположенных в нескольких ярдах от сапожника, – отличались от первого лишь указанными суммами. («Сговор, милый мальчик. Это уголовное преступление».) Четвертое состояло из единственного листка, к которому были приклеены вырезанные из газет слова, слагающиеся в следующий текст:
...
зоЛото не ВернеТ к жизни и не КУпит Жизнь тебе ГряЗныЙ бесчеловечный ПО Донок АннакРониЗМ должен сгинуть И дать место новой ЭРЕ довоЛьно Пребывать под гНетом Я хочу чтоб тЫ ЗНАЛ ПОЧЕМУ ты умрешЬ
Безликость этого сообщения возмещалась подписью «У. Каттл», по-видимому добавленной в последнюю минуту в знак презрения.
– Каттл? – спросил девятый граф. – Каттл?
(– Пожалуйста, дорогой, я не могу сама расплестись…)
– Каттл?
– Мы сбили его жену, – объяснил Мун. – Он анархист.
– Что?
– Вчера. Это есть в газете: миссис Каттл сбила карета, исчезнувшая с места происшествия.
Девятый граф призадумался.
– Не исчезнувший с места происшествия малквист?
– Нет, милорд, не думаю.
– Я в отчаянии, мистер Мун, я в отчаянии.
Он двинулся к ванной, заметив Джейн:
– Пожалуйста, не надо напрягаться, миледи, это противоречит идеалам буддийской отрешенности.
Дверь ванной закрылась. Джейн заплакала. Мун смотрел в окно.
О'Хара сидел на козлах под дождем. Лошади покорно стояли, подставив ливню спины.
Вдруг Мун увидел, как продавец газет и дворник в ужасе промчались мимо дома: за ними по дороге трусил Ролло, он явно устал и был рад, что вернулся домой. Человек-паук уже вскарабкался на фонарный столб, но, когда его подельники приблизились, передумал и спрыгнул, неловко приземлившись и угодив им под ноги. Троица сплелась в неразбериху газет, шляп, пауков и конечностей. В воздух взлетела метла. Ролло, интерес которого привлекла суматоха, перешел на бег, который был в действительности игривыми прыжками, но троица засомневалась в его намерениях. Они повскакивали и как полоумные бросились по улице, а Ролло повис у них на пятках. О'Хара не шелохнулся.
– Я думаю, ты – законченная свинья.
Мун повернулся к комнате. Он сел на диван рядом с Джейн и осмотрел ее.
– Не можешь расплестись?
– Нет. Не люблю йогурт.
– Ты имеешь в виду йодль, – поправил Мун. – То есть йогу.
– Дорогой, пожалуйста.
Он почувствовал себя подлецом.
– Гай Калигула, – изрек он, – угрожал своей жене пытками, чтобы выяснить, почему она так к нему привязана.
– Я буду с тобой ласковой. Я тебе позволю.
– Как-то ты заперла меня в сарае, – вспомнил он.
– О чем ты говоришь?
– Помнишь сарай? В деревне, когда мы были детьми? – Он посмотрел на нее. – Тот сарай, где ты тогда сняла трусики.
– Не надо гадостей.
– Это была не гадость. Сплошь румянец и хихиканье. – Он дотронулся до ее бедра. – У тебя тут синяк. Как тебя угораздило?
– Упала в ванной… я правда позволю. Пожалуйста.
«Да. Мимоезжий ковбой помогает натереться. Мимоезжему ковбою вдрызг разносит голову. Такое случается каждый день…»
Он холодно прикоснулся к ней, словно торговец девственницами.
– Мерзавец! – Она откатилась вся в слезах.
– Нам не стоило жениться, – вздохнул Мун. – Мы слишком долго играли вместе. Ты не виновата. – Он покаянно взглянул на ее трусики, такие нарядные, такие чудные и бесстыжие, такие печальные.
– Не плачь.
Мун попытался перенести ее левую ногу через голову, но она взвизгнула, а когда он надавил на голову, то перекатилась вперед и забалансировала на ступне и шее. Лорд Малквист звал его из ванной.
– Перестань, ты делаешь мне больно, – всхлипнула она.
(– Милый мальчик!)
«Китайские позы необратимы».
– Держись, я еще вернусь.
Мун вошел в ванную. Ее черный блеск затягивали клубы пара. Закрывая дверь, он почувствовал, что замуровывает себя. Девятый граф лежал в саване из пены, выставив лицо, бледное и гладкое, словно посмертная маска.
– Редактору «Таймс», – сонно бормотал он. – А, милый мальчик. Как я уже говорил, ваша жена рассказала мне о вашей проблеме. Примите мой совет: воспринимайте это как благо. Импотенция – спасительная милость. На чем я остановился? Редактору «Таймс». Сэр. Когда вчера вечером я проезжал по Пэлл-Мэлл, незнакомая мне дама бросилась под колеса моей кареты с криком:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Мун улыбнулся Воскресшему Христу. Воскресший Христос хмуро покачал головой.
– Что такое? – спросил его Мун.
– В хорошенькое дельце я вляпался, так-растак. Без осла я не могу передвигаться, понимаете, связан по рукам и ногам. А ведь ей-ей, должен был сейчас проповедовать массам.
«Массы. Бьет колокол».
– Зачем ты так говоришь? – спросил Мун. – Чушь. Меня этим не проймешь, это неуместно.
Воскресший Христос вздохнул.
– А как же трупы? – спросил он.
– А что трупы?
– Думаю, когда ковер развернут, проблем не оберешься.
– Представляю себе, – представил он себе.
– Может, они решат, что их убил лев, – с надеждой предположил Воскресший Христос.
– Дрессированный, что ли? Застрелил ее из пистолета и закатал их в ковер?
Воскресший Христос задумался.
– Нет, в это они не поверят, – уныло сказал он, но тут же просиял: – Значит, ее застрелили ковбои.
– По правде говоря, именно один из них это и сделал.
– Нет-нет, она была мертва с самого начала.
– Не совсем. – Он задумался о Мари. – Понимаешь, она была очень славная, очень тихая. Француженка.
– Правда? А хмырь?
– Генерал.
– Потопал к праотцам прямо в сапожищах, упокой Господи его душу… Что, вы сказали, его доконало?
– Бутылка.
– Да, пьянство – ужасная вещь. – Он вздохнул. – Я должен был проповедовать о его вреде и всяком таком, собирался обратиться к массам в соборе Святого Павла.
– Тебе бы все равно не разрешили. Только не на похоронах.
– А что, важная шишка?
– Да, – ответил Мун. – Спаситель демократии.
– И только-то? – несколько надменно бросил Воскресший Христос. – А какой толк от энтой демократии, спрошу я вас? Ей-ей, – добавил он, но было то восклицание или призыв, Мун определить не смог.
Он вдруг разобиделся.
– Ненавижу ирландцев, – отчетливо произнес Мун, отчаянно жаждая крови. – Ненавижу. Презираю их, и их треклятое министерство почтовых сообщений, и их слезливые унылые песенки о своей консервной революции в стиле комической оперы. Они лживы, ленивы и нетерпимы, сентиментальные крестьяне, погрязшие в массовом прославлении бесславного прошлого. Неудивительно, что эта страна знаменита исключительно своими беженцами.
– Может, вы и правы, – заметил Воскресший Христос. – Лично я ни одного ирландца не знаю. Не поищете ли мне краюшку хлеба, ваша честь? У меня три дня во рту ни крошки не было.
Мун тупо уставился на него.
– Это не мой дом, – ответил он наконец и поднялся.
Он понял, что сможет одолеть лестницу только на четвереньках. Воскресший Христос встал рядом и подставил плечо. Они вместе взобрались по лестнице.
На втором этаже они заглянули в открытую дверь гостиной и увидели внутри двух незнакомцев: один лепил номер на зеркало, а второй делал пометки на планшете.
Они пошли дальше. На третьем этаже Мун выпустил Воскресшего Христа и ухватился за дверь, ведущую в спальню леди Малквист.
– Спасибо, – поблагодарил он и тихо постучал.
Ответа не последовало. Он открыл дверь и заглянул в комнату. Никого не видать и не слыхать. Остальные двери, ведущие из спальни, закрыты. Мун проковылял к постели и услышал из-под задернутого полога голос Лауры:
– Кто там?
– Я, – ответил Мун.
На полу валялась откупоренная и опустошенная склянка от духов. Он заглянул в проем полога. Лаура лежала на спине, в открытых глазах – отчаяние.
– Боси, я не могу уснуть.
Ее серьезная улыбка застала его врасплох, пронизав то время, что прошло с их разлуки, и он восстановил равновесие в знакомой озабоченности нынешним моментом, своей способностью любить. Его охватил стыд, как будто он ее предал.
Мун опустился на колени рядом с постелью:
– Прости, что мне пришлось уйти.
– Боси, я думала о тебе.
Он попытался подумать о ней, думающей о нем, и его захлестнула благодарность. Он наклонился и погладил ее по щеке.
– Боси, ты поранил руку.
– Пустяки, меня сшиб с ног лев. Он же и поцарапал.
– Ого, да ты не терял времени даром.
– Да, – согласился Мун. – Не терял.
– Бедный Боси.
Они глупо улыбнулись друг другу.
– Кстати, я тебе кое-что принес, – вспомнил он, сунув руку в карман.
Она обрадованно села:
– О, Боси, ну-ка показывай.
Мун тут же вспомнил свой день рожденья, где главным подарком оказался халат, хотя он ждал футбольный мячик.
– Я нашел ее тебе, – пролепетал он жалобно. – В парке, где ты упала.
Он отдал ей туфлю.
– О, Боси, спасибо. Как мило с твоей стороны.
– Прости.
– Нет, правда. Ты славный.
Он приник лицом к ее руке:
– Мы сможем пожениться, если ты беременна?
– Ну конечно, Боси.
– А как по-твоему, ты беременна? – заклинал он ее, пока она смотрела на него сияющим, измученным взором.
– Лучше пойди промой руку, Боси, а то подхватишь столбняк или еще что-нибудь. Как твоя нога, лучше?
– Мне вернуться?
– Конечно. Возвращайся позже. Я попытаюсь немного поспать.
Мун встал, и она проводила его улыбкой, но, перед тем как выпустить полог, он увидел, что она напряженно лежит, распахнув пустые глаза.
Он прохромал в ванную, снял пальто и пиджак, закрыл дверь. В обе ванны хлестала вода. Ванная еще хранила присутствие Лауры, горячее и напоенное ароматами воплощенной чувственности. Он швырнул одежду в угол и открыл горячий кран, чтобы налить раковину, но вода не потекла, пока он не закрыл краны в обеих ваннах.
Рукав рубашки порвался, на мышце красовалась глубокая царапина. Она затвердела и посинела по краям. Он осторожно промыл ее, а затем и порезы на руках. Уселся на бортик ближайшей ванны, чтобы снять туфли и единственный носок, развязал платок и галстук и расстегнул пояс. Всю левую ногу покрывала кровь, от горячей воды раны размякли и снова налились кровью. Он перевязал одну ногу платком, вторую – поясом, а руку, хотя и с меньшим успехом, – галстуком. Взяв туфли и носок, он замер у двери в спальню, а затем повернулся и постучал во вторую дверь, ведущую в гардеробную лорда Малквиста.
– Кто там? – услышал он голос Джейн.
– Я.
– Тогда входи.
Под окном на полосатом меховом диване Джейн и лорд Малквист сплелись в бесстрастном, почти скульптурном объятии Лаокооновой сложности. Джейн балансировала на копчике, заложив правую ногу за шею. Девятый граф стоял на коленях позади нее, протиснув правую руку ей под мышку и пригибая ей голову, а свободной рукой удерживал ее левую ногу на уровне плеча, явно помогая ей соединить ее с правой.
Им удалось добиться симметрии изгибов, и девятый граф высвободился, втиснув склоненную голову Джейн и ее укоротившееся тело в обрамление ног, загибавшихся от скрещенных лодыжек, менявших цвет от карамельного к кремовому там, где кончались чулки, и завершавшихся идеальным овалом, утвердившимся на лоскуте голубых кружев: непристойное пасхальное яйцо.
Яйцо перекатилось на бок.
– Привет, безумный бомбист. Мы делаем упражнения по йогурту. Фэлкон и я собираемся стать буддистами. Что у тебя с ногами?
– Милый мальчик! Входите же.
Мун вошел.
– Почему буддистами? – спросил он.
– Потому что, – ответила Джейн, – мы не хотим возвращаться. Объясните ему, Фэлкон.
Лорд Малквист – в одной рубашке, но, как всегда, элегантный – просматривал пачку конвертов, которую взял с туалетного столика.
– Что происходит? – спросил Мун общо, не надеясь на всеобъемлющий ответ.
– Видите ли, милый мальчик, это не так-то просто объяснить. По-видимому, суть в том, что реинкарнация – общий удел для всех, кроме нескольких избранных, ведущих настолько образцово-бесполезную жизнь, что им дозволено раствориться в нирване. Возможно, я не прав, но миссис Мун только что приняла третью созерцательную позу.
«А эти философы-китаезы те еще умники».
– Я хочу сказать, что вообще происходит?
– Вообще я собираюсь принять ванну. Миссис Мун также хочет принять ванну. Вы, если хотите, тоже можете принять ванну. Я бы перевязал эту руку. Весьма удачно, что вы пишете не ею. Вчерашний дневник у вас с собой? Быть может, прочтете его мне, пока я принимаю ванну… ах да, и еще сегодняшние письма. Буду вам признателен, если вы просмотрите их и сообщите мне, есть ли что-нибудь важное.
– Думаю, я уже достаточно насозерцалась, – сообщила Джейн.
Мун взял у него письма.
– Вы хотите сказать, что все продолжится, как прежде? – спросил он. – Будто ничего не произошло?
– Друг мой, секрет жизни в том и заключается, чтобы продолжать так, будто ничего не произошло.
(– Фэлкон, я больше не хочу созерцать.)
– А вдруг приключится какая-нибудь беда? – с надеждой спросил Мун.
На мгновение он поверил, что недавние перегибы обычно невозможного для него поведения были чем-то, происходящим в мире ежедневно, что можно объяснить, свести к банальности и забыть.
– Да, полагаю, бед не избежать, – ответил лорд Малквист. – Но бед всегда не избежать, и если их сравнить с истинными бедами – возьмем наугад: преследование тибетцев или бесконечный грохот врезающихся друг в друга автомашин, – то они покажутся не слишком значительными. И беды тибетцев – разумеется, если их сравнить с общим ужасом, пронизывающим историю человечества, – тоже не слишком значительны. – Он умолк. – К тому же это был не единственный чертов фламинго на свете. Что в письмах?
(– Дорогой, вы не?…)
– Мистер Мун?
Мун наконец шелохнулся. Он вскрыл письма. Их было четыре. Первое – от сапожника на Сент-Джеймс: он с весьма любезными извинениями и раболепной угодливостью скорее упоминал, чем требовал сумму в сорок три фунта семь шиллингов и четыре пенса, числящуюся в долгах уже три года. Второе и третье – от шляпных дел мастера и портного, расположенных в нескольких ярдах от сапожника, – отличались от первого лишь указанными суммами. («Сговор, милый мальчик. Это уголовное преступление».) Четвертое состояло из единственного листка, к которому были приклеены вырезанные из газет слова, слагающиеся в следующий текст:
...
зоЛото не ВернеТ к жизни и не КУпит Жизнь тебе ГряЗныЙ бесчеловечный ПО Донок АннакРониЗМ должен сгинуть И дать место новой ЭРЕ довоЛьно Пребывать под гНетом Я хочу чтоб тЫ ЗНАЛ ПОЧЕМУ ты умрешЬ
Безликость этого сообщения возмещалась подписью «У. Каттл», по-видимому добавленной в последнюю минуту в знак презрения.
– Каттл? – спросил девятый граф. – Каттл?
(– Пожалуйста, дорогой, я не могу сама расплестись…)
– Каттл?
– Мы сбили его жену, – объяснил Мун. – Он анархист.
– Что?
– Вчера. Это есть в газете: миссис Каттл сбила карета, исчезнувшая с места происшествия.
Девятый граф призадумался.
– Не исчезнувший с места происшествия малквист?
– Нет, милорд, не думаю.
– Я в отчаянии, мистер Мун, я в отчаянии.
Он двинулся к ванной, заметив Джейн:
– Пожалуйста, не надо напрягаться, миледи, это противоречит идеалам буддийской отрешенности.
Дверь ванной закрылась. Джейн заплакала. Мун смотрел в окно.
О'Хара сидел на козлах под дождем. Лошади покорно стояли, подставив ливню спины.
Вдруг Мун увидел, как продавец газет и дворник в ужасе промчались мимо дома: за ними по дороге трусил Ролло, он явно устал и был рад, что вернулся домой. Человек-паук уже вскарабкался на фонарный столб, но, когда его подельники приблизились, передумал и спрыгнул, неловко приземлившись и угодив им под ноги. Троица сплелась в неразбериху газет, шляп, пауков и конечностей. В воздух взлетела метла. Ролло, интерес которого привлекла суматоха, перешел на бег, который был в действительности игривыми прыжками, но троица засомневалась в его намерениях. Они повскакивали и как полоумные бросились по улице, а Ролло повис у них на пятках. О'Хара не шелохнулся.
– Я думаю, ты – законченная свинья.
Мун повернулся к комнате. Он сел на диван рядом с Джейн и осмотрел ее.
– Не можешь расплестись?
– Нет. Не люблю йогурт.
– Ты имеешь в виду йодль, – поправил Мун. – То есть йогу.
– Дорогой, пожалуйста.
Он почувствовал себя подлецом.
– Гай Калигула, – изрек он, – угрожал своей жене пытками, чтобы выяснить, почему она так к нему привязана.
– Я буду с тобой ласковой. Я тебе позволю.
– Как-то ты заперла меня в сарае, – вспомнил он.
– О чем ты говоришь?
– Помнишь сарай? В деревне, когда мы были детьми? – Он посмотрел на нее. – Тот сарай, где ты тогда сняла трусики.
– Не надо гадостей.
– Это была не гадость. Сплошь румянец и хихиканье. – Он дотронулся до ее бедра. – У тебя тут синяк. Как тебя угораздило?
– Упала в ванной… я правда позволю. Пожалуйста.
«Да. Мимоезжий ковбой помогает натереться. Мимоезжему ковбою вдрызг разносит голову. Такое случается каждый день…»
Он холодно прикоснулся к ней, словно торговец девственницами.
– Мерзавец! – Она откатилась вся в слезах.
– Нам не стоило жениться, – вздохнул Мун. – Мы слишком долго играли вместе. Ты не виновата. – Он покаянно взглянул на ее трусики, такие нарядные, такие чудные и бесстыжие, такие печальные.
– Не плачь.
Мун попытался перенести ее левую ногу через голову, но она взвизгнула, а когда он надавил на голову, то перекатилась вперед и забалансировала на ступне и шее. Лорд Малквист звал его из ванной.
– Перестань, ты делаешь мне больно, – всхлипнула она.
(– Милый мальчик!)
«Китайские позы необратимы».
– Держись, я еще вернусь.
Мун вошел в ванную. Ее черный блеск затягивали клубы пара. Закрывая дверь, он почувствовал, что замуровывает себя. Девятый граф лежал в саване из пены, выставив лицо, бледное и гладкое, словно посмертная маска.
– Редактору «Таймс», – сонно бормотал он. – А, милый мальчик. Как я уже говорил, ваша жена рассказала мне о вашей проблеме. Примите мой совет: воспринимайте это как благо. Импотенция – спасительная милость. На чем я остановился? Редактору «Таймс». Сэр. Когда вчера вечером я проезжал по Пэлл-Мэлл, незнакомая мне дама бросилась под колеса моей кареты с криком:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21