г. (следователь Гроддекк находится сейчас в отпуске).
2. 30 сентября 1980 года между мной и старшим прокурором Боннской прокуратуры Кайзером состоялась трехчасовая беседа, в которой участвовал также следователь налогового розыска Боннского округа Гроддекк.
В ходе беседы были предъявлены мне ранее не известные альбомы с фотографиями ценностей, обнаруженных у Лакшина или же проданных им третьим лицам.
Оказалось, что ценности, о которых я сообщал ранее, составляют лишь часть сокровищ. Ценности, по его словам, были подвергнуты многократным экспертизам; имеются авторитетные сертификаты подлинности. Многие иконы относятся бесспорно к шестнадцатому веку. Спор о подлинности возник в отношении только одной или двух икон, все остальное никаких сомнений не вызывает.
Кайзер сообщил, что и эти альбомы не являются полными. Полный альбом отправлен в США, где, как он сказал, "у нас имеются определенные связи с ФБР, где нам тоже стараются помочь в идентификации"...
Оговорив, что прокуратура ФРГ не имеет права ни сама проводить следственные действия на территории СССР, ни присутствовать при них, ни уполномочивать на это недолжностных лиц, Кайзер дал понять, что от меня ожидают содействия в этом внеофициальном, "консультативном" плане. Речь шла б необходимости получения от советской стороны именно таких доказательств, которые могли бы быть приняты во внимание судом ФРГ. Кайзер подробно разъяснил, что именно нужно и что было бы недопустимым или бесполезным.
На просьбу предоставить мне для передачи советским властям фотографии коллекции Кайзер ответил в том смысле, что это в принципе возможно. Мою просьбу предоставить или хотя бы предъявить фотографии писателю Юлиану Семенову; а также дать ему информацию по этому делу Кайзер обещал довести до сведения пресс-службы прокуратуры и сообщить ответ на следующий день.
3. 1 октября 1980 года Кайзер сообщил мне по телефону, что руководство прокуратуры не готово предоставить Ю. Семенову информацию или хотя бы показать ему фотографии под предлогом "нарушения налоговой тайны".
4. В тот же день, 1 октября 1980 года, следователь Гроддекк пояснил мне по телефону; что я не должен "буквально" воспринимать сдержанную позицию прокуратуры.
5. 10 октября 1980 года адвокаты Лакшина (Стыллера) добились освобождения его из предварительного заключения (где он содержался по иному делу): Лакшин внес залог в сумме 100000 (ста тысяч) немецких марок ФРГ наличными.
6. 13 октября 1980 года я сообщил прокурору Кайзеру по телефону о факте получения мною уведомления с подписью "ожившей" Р.
7. Уточнение к пункту 2: Прокуратура ввела меня в процесс в качестве так называемого "экспертного свидетеля" по вопросам советского права. На этом основании (формально) мне дается информация по материалам дела.
С глубоким уважением
Борис Уманский,
руководитель "Техноэкспорта".
Звоню Уманскому, задаю вопрос:
- Вы понимаете, какие последствия для вас может иметь этот материал?
- Вполне.
- Готовы к противостоянию?
- Не придется, я оперирую фактами.
- Ну-ну.
...Это было поздно вечером 14 октября, через час после того, как почтальон вручил мне конверт, а я расписался в получении "экспресс-почты" о продолжающемся хищении культурных ценностей.
...Я перезвонил в Бонн, попросил перенести встречу еще на час и сел к пишущей машинке, - письмо стоило того, чтобы над ним серьезно подумать, а я привык думать словесно - фиксируя мысль на машинке.
(Вообще-то, когда я только начинал работать в журналистике, моими "орудиями производства" были карандаш и ручка; однако с годами приходит особая требовательность, необходимо видеть, что получилось, что надобно перелопатить; слово, написанное рукою, отличается от слова, напечатанного на пишущей машинке, а уж когда читаешь корректуру, то набор выявляет совершенно новое качество написанного, никаких иллюзий, некое отделение твоих мыслей от тебя самого, смотришь со стороны, сердце рвет порою: "Ах, если бы можно было еще раз переписать все наново!" Потому-то я и перешел на пишущую машинку, - она дисциплинирует тебя, учит краткости и четкости.)
Меня потянуло написать эти несколько страничек, потому что закольцевались события лета сорок пятого в Калининграде с тем, что происходит и по сей день, когда преступники, сориентированные на мафию, продолжают свое черное дело грабежа и укрывательства культурных ценностей, принадлежащих Родине.
Действительно, история таинственной смерти доктора Роде накануне того дня, когда профессор Виктор Барсов должен был получить "исповедь" немецкого специалиста, отвечавшего перед высшими бонзами рейха за сохранность Янтарной комнаты, до сих пор до конца не разгадана: хоронили доктора никому не известные люди, могила его не обнаружена, врач, подтвердивший под присягой факт смерти Роде и его жены от "острого желудочного заболевания", исчез вскоре после этого из города, словно в воду канул, как его ни искали.
Действительно, поведение профессора Роде, особенно в последние недели перед смертью, казалось тем людям, которые его знали, необычным, он словно бы постоянно кого-то страшился, жил под мечом, ждал чего-то.
Действительно, профессор Роде знал вес о судьбе Янтарной комнаты, но молчал, не говорил ни слова, хотя люди, помнившие его в те месяцы, утверждали, что он был на грани признания; что-то мешало ему открыться, тяготило изнутри, страшило, он хранил в себе тайну, метался...
Его гибель была угодна тем, кто обрубает следы, тем, кто и по сей день занят укрывательством краденого.
Кто эти люди?
Действительно, загадочно сообщение о том, что в шахте "Б" "Виттекинд" по прошествии трех месяцев после окончания воины жили "бывшие узники". Отчего они не ушли из подземелья? Да и потом, чья это версия, что те, кого увидали офицеры английского представителя Этткинда, были "узниками"? Не есть ли это дезинформация? А кто был в ней - тогда еще, в августе сорок пятого заинтересован?
А взрывы, засыпавшие шахту? Произошли-то ведь они после того, как часть ящиков была тайком поднята и вывезена из Фольприхаузена англичанами.
Кем? Куда?
(Доктор Колер передал мне фотографии, сделанные в марте - апреле сорок пятого: нацисты прячут ящики с награбленными ценностями в лесу, неподалеку от маленького городка в Саксонии или Тюрингии. Адъютант гауляйтера Мучмана, здравствующий и поныне нацист Саксе из Кобленца, знает, что это за город, но он не сказал, да и не скажет правды. А ведь это так важно узнать: в Тюрингии или Саксонии прятали награбленное, ибо тогда версия о том, что машины швейцарского Красного Креста вывезли нечто из Саксонии, которая, согласно Ялтинскому соглашению, становилась советской зоной оккупации, в Ганновер, который отходил англичанам, перестает быть версией, но становится абсолютной правдой. Идти на такого рода рискованную акцию нацисты могли только во имя чего-то крайне важного, во имя высшей тайны рейха.)
Молчал комендант Кенигсберга генерал фон Лаш, когда фельдмаршал Паулюс спрашивал его о судьбе Янтарной комнаты, молчал наглухо, а ведь прошло много месяцев с того дня, когда советский народ спас мир от коричневой чумы.
Молчал на процессе в Варшаве гауляйтер Восточной Пруссии и Украины гитлеровец Эрих Кох.
Но ведь живы наши герои-ветераны, герои штурма Кенигсберга, которые первыми ворвались в королевскую крепость, туда, где была депонирована Янтарная комната.
Может быть, кто-то из ветеранов отзовется? Дорога каждая мелочь, любая подробность...
Надо бы постараться исследовать путь, который прошла икона, похищенная нацистами в Тихвине и оказавшаяся затем в молельне кардинала Спэлмана в Нью-Йорке. Как она попала туда? Через какие перевалочные базы? Кто отвечал за ее транспортировку? Сколько лет продолжался ее мученический путь за океан?
А то, что пишет Уманский? Правда это? Или хорошо сделанная подстава? Если правда, то каким путем, кто, с чьей помощью продолжает грабеж и торговлю произведениями искусства, похищенными в Советском Союзе?
Здесь есть кому сбывать награбленное. Мафия служит сильным мира сего, бизнес хорошо оплачивают, сделка стоит риска.
А те люди, с которыми меня сводила жизнь за два года, что я прожил на Западе? Штайн есть Штайн, он человек убежденный, а потому - бесстрашный, но ведь сколько моих собеседников замыкались, боязливо оглядывались, переходили на шепот, начинав отвечать полунамеками, как только речь заходила о Янтарной комнате, да и вообще обо всем том культурном богатстве, которое было у нас похищено.
Страх. Здесь умеют делать страх, а что может быть ужаснее и въедливее, чем страх перед прошлым, особенно таким, какой принес с собою в мир нацизм?! Но если бы нацизм был в прошлом! Я сидел на съезде новых нацистов, на сборище НДП, в маленьком городе Кертче, съезде, который пикетировали узники нацистских концлагерей и заботливо охраняли огромные наряды полиции. Я видел и слышал, как аккуратные молодчики в черных пиджаках, белых рубашках и красных галстуках (цвета гитлеровского флага) изрыгали слова ненависти к миру, прогрессу, гуманизму, я видел и слышал, как ревело это сборище, когда докладчики взывали к "единству крови", к "почтительной памяти к прошлому", к "изоляции людей чужой национальности", к "беспощадной борьбе против коммунизма", к "походу против мирового интернационала". Это ферменты страха, который готовят загодя, но сейчас, в наши дни, словно бы кто незримый, но могущественный, грозит пальцем: "Смотрите мне! Тихо! Не высовываться! Черно-бело-красные наготове! Забыли Гитлера? Напомним! Все готово на крайний случай, все слажено и отрепетировано!"
Я помню, как на границе Австрии и Лихтенштейна остановились огромные туристские автобусы. Пассажиры - англичане, канадцы, испанцы - высыпали на пушистый снег, который шел картинно, будто на оперной сцене. Они сразу же начала играть в снежки, полная раскованность - хохот, веселье, звонкие голоса, шутки. И только туристы, прилетевшие из Чили, вышли из своего автобуса медленно; их внимательно пересчитал мужчина в строгом сером пальто, отметил что-то в своем блокнотике и отдал негромкую команду. Но люди не бросились играть в снежки, как другие, они стояли кучкой, переглядывались, и не было улыбок на их лицах, одно лишь испуганное ожидание... Страх... Фашизм - это страх.
И мне тогда, на заснеженной границе в горах, до боли в сердце вспомнился первый летний месяц в Чили, январь, и ослепительное солнце, и зной, и улицы Сантьяго, и мелодии песен, и открытые, улыбчивые лица людей - прекрасная пора Народного Единства, пора свободы, братства, доверия друг к другу, великолепная пора Человечности и Бесстрашия.
О трагедии в Чили, о расстреле моих друзей, о гибели товарища Альенде я узнал в Мадриде, когда еще там царил страх, рожденный "братом" фюрера, генералиссимусом Франко. Я видел слезы на лицах людей - в метрополитене, в автобусах, на улицах, возле газетных киосков, - но никто не говорит открыто о своей боли по загубленной фашистами свободе, - люди боялись правды; страх...
Да, подумал я, записывая то, что предстоит делать в ближайшие месяцы, лишь опираясь на поддержку тех деятелей литературы и искусства на Западе, которые помнят, что такое фашизм, и ненавидят его, можно продолжать наш поиск.
Да, подумал я, некоторые органы прессы - вольно или невольно - стараются придать поиску оттенок сенсационности, сосредоточить максимум внимания читателей на проблеме одной лишь Янтарной комнаты, а ведь это сугубо неверно. В наших музеях похищены полотна Рембрандта и Венецианова, Рубенса и Репина, Рафаэля и Куинджи, Тинторетто, Васнецова, Левитана, Ге, Брюллова; из библиотек вывезены миллионы томов книг; ограблены архивы городов и областей, а ведь и это часть истории нашей Родины, следовательно, часть истории мировой цивилизации. Наш поиск куда как более широк, чем поиск лишь одной Янтарной комнаты, это поиск памяти.
Прав был Сименон, когда он, отправляя мне письмо в поддержку создания Комитета за честное отношение к русскому искусству, которое оказалось на Западе, подчеркнул, что речь идет обо всем культурном достоянии, вывезенном нацистами и укрытом под землею, вдали от людских глаз, под охраною пулеметчиков и саперов СС, - они ведь похищены не только у нас, они похищены у человечества!
И не зря я то и дело возвращался мыслью к мафии: этот мобильный инструмент преступников, тщательно организованный тайный орден "Коза ностра" алчет легких прибылей. На чем угодно: взрывы, похищения ни в чем не повинных людей, выстрелы из-за угла, шантаж, проституция, торговля детьми, спекуляция культурой, ведь толстосумы так хорошо платят за живопись, иконы, скульптуры, надежное вложение капитала...
Читатель помнит, как Скорцени кивал на мафию, когда речь заходила о золоте. Да разве он один, снисходительно посмеиваясь, валит все на мафию? Милые бранятся - только тешатся, все заранее обговорено и срепетировано, права на проигрыш нет, кара - смерть, а еще страшнее - постоянное ее ожидание; страх...
Надо поднять все те новые материалы, которые сейчас появились на Западе о мафии. Нет ли указаний на то ее подразделение, которое ныне сориентировано на "культурный бизнес"? Понятно, это тайна за семью печатями, но здесь работают не только делатели "уток", но и великолепные журналисты, мужественные люди (один Вальраф чего стоит?!), которые высоко чтут свою профессию, идут на риск, подчас смертельный, во имя того, чтобы рассказать читателям правду о зле, о тех, кто в своем черном бизнесе оперирует самым действенным и безотказным оружием - страхом...
Я не стал доставать из каретки лист бумаги, решил, что утром доработаю, еще есть что записать, есть над чем подумать, есть с кем встретиться, есть куда срочно выехать - не далее чем через неделю...
А через четыре часа - на пустынном ночном шоссе - я оказался зажатым полицейскими машинами, - все было сделано так, как показывают в здешних детективах, услышал:
- Ваши документы, пожалуйста...
Ах как культурны и выдержанны здешние полицейские! Только что это у них трясутся руки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62