.."
...Воистину, если бог хочет наказать человека, он лишает его разума. Неужели боги могут вновь решиться на то, чтобы наказать целый народ?!
3
...Бега в Кельне - совершенно особое зрелище. Здесь полно блатных (иначе здешних деклассированных не определишь), которые вьются п о н и з у, экономя на трибунах; там, наверху, в ложах, в удобных креслах устроился "бомон"; в правительственном отсеке сидел экс-бундеспрезидент с женою, - бывшие президенты пользуются правами, практически равными тем, которыми ублажают президентов функционирующих, разве что охранников поменьше, не более одного-двух.
Хотя ипподром большой, но ощущение тесноты и духоты не оставляет тебя, как только, - с трудом запарковав машину, - ты начинаешь в в е р ч и в а т ь с я в толпу.
Как же устойчив этот иллюзорный мир близкого счастья! Сколько раз умные математики объясняли невозможность выиграть так, чтобы раз и навсегда разбогатеть, сколько раз завсегдатаи перешептывались о том, кто и почему повесился, застрелился, сиганул с моста: вчера еще смеялся, обсуждал планы на будущее, мял в потном кулаке купюру, ан - нету человека, спекся... Химера мечтаний о сладком завтра привела к трагическому концу не один миллион горячих голов. Мечта тоже должна быть дисциплинированной, иначе, - если распустить ее, - черт те куда может привести!
...Мишель ждал меня возле кассы, я узнал его по описанию Шрайдера, да и он сделал шаг навстречу мне. Рука - крепкая; улыбка - белозубая, открытая; одежда - на некоем сломе, - так французы говорят о погоде: "между волком и овцою", серо-синие тона, то есть шикарно, но отнюдь не показно, не броско, рассчитано на ценителя, умеющего определить счет в банке по фасону ботинок собеседника.
- Дедушка хорошо описал вас, - сказал Мишель, - абсолютно словесный портрет, словно он работает в группе по борьбе с террором. Будете играть на тотализаторе? Не советую, сегодня х и т р ы е кони. Пойдемте, я кое-что покажу вам. Умеете обращаться с биноклем? Прекрасно. Знакомьтесь, - он подвел меня к красивой стареющей даме и мужчине с синеватым лицом, - это папа и мамочка. Господин Семенов, - представил он меня, - о котором вам говорил дедушка.
- Ах, как приятно, - сказала мама, протягивая руку, один палец которой просто-таки обвисал от бриллианта. - Не ставьте на девятого, это из конюшни Зиверт, а она - приятельница мерзавки.
- Он пока не знает, кто такая мерзавка, - заметил ей папа, пожимая мою руку. - Хотя надо, чтобы узнал, - сказал он мне. - Вы действительно из Москвы? Как интересно! Собираетесь вернуться? Тогда не играйте, ни в коем случае не играйте, это говорю вам я, оставивший здесь не менее миллиона, ха-ха-ха!
- Более, - поправила мама, - значительно более. Мужчины - хвастуны, но в данном случае ты скромен, как статистическое управление, мой друг!
Мишель легонько тронул меня за руку; мы отошли к гаревой дорожке; он протянул мне бинокль, кивнул на ближнюю ложу:
- Посмотрите и постарайтесь запомнить это лицо.
Я посмотрел в окуляры: старая дама в ложе пристально разглядывала в свой бинокль меня и Мишо; рядом с нею сидела вторая дама - чуть помоложе, лет шестидесяти, о чем-то оживленно болтая с седоволосым соседом.
- Дама нас разглядывает, - сказал я Мишелю.
- Нет. Не нас. Она смотрит на меня, - ответил он. - Эта дама и ее племянница разорили дедушку, пустили его по миру. У старика было припасено на старость пару миллионов и бриллиантов каратов на двадцать - все это ушло к ним в руки. Алчные, низкие люди. У них и хранится Янтарная комната.
Я опустил бинокль, обернулся к внуку Шрайдера. Он смотрел на меня не мигая, очень спокойно, без улыбки.
- Да-да, я не шучу. Эта старая дама в ложе - госпожа Эрбиг, ее муж входит в число самых богатых людей страны; его богатство состоялось еще при Гитлере, когда он выпускал лаки для авиации Геринга. "Эрболь". Мой папа называет даму "мерзавкой", а ее коней - она держит одну из самых крупных конюшен в Кельне папа называет "мерзавцами". Напрасно, кони - прекрасны.
Мы не стали дожидаться конца гонок; Мишель сел в свой спортивный двухсотлошадесильный гоночный "мерседес", я пристроился ему в хвост, и мы поехали к дедушке.
- Я не прошу у вас денег вперед, - сказал Якоб Шрайдер- - Только после того как вы вывезете в Москву Янтарную комнату. По сто тысяч на брата: мне, вам и моему другу Фреду, который видел эту комнату в доме старой дамы в Тессине.
- Вы готовы назвать адрес? - спросил я.
Дедушка посмотрел на внука, тот кивнул.
- А почему бы и нет? - ответил Шрайдер. - Я даю вам адрес, а вы свидетельствуете, что платите деньги, - не вы, естественно, вы должны получить в равной доле со мною, - а государство. По-моему справедливо, не так ли?
- Справедливо, - сказан Мишель. - Если вы имеете два свидетельства, господин Семенов, одно - дедушки, а второе - Фреда, то вы или ваша страна, - я уж не знаю, как тут удобней поступить, может быть, на определенном этапе драку надо вести лично вам, как гражданину СССР, - обращаетесь в суд и требуете возвращения краденого.
- Но старая дама говорит, что эта Янтарная комната - подарок ее дедушки к свадьбе, - - отвечаю я. - И запрещает кому бы то ни было переступить порог ее дома. Или вы думаете, что прокуратура возьмет на себя смелость вторгнуться в дом той, кто причислен, по вашим же словам, к наиболее богатым людям в государстве?
- Если есть два свидетельских показания, - повторил Шрайдср, - то даме придется отвечать перед законом.
- Вы можете засвидетельствовать, что у дамы хранится именно наша Янтарная комната, господин Шрайдер?
- Я видел фотографию, опубликованную и в "Ди вельт" и в "Цайт". Мне кажется, что именно такие янтарные стены украшали зал в доме мерзавки в Баден-Бадене.
Я открыл портфель, достал цветную фотографию Янтарной комнаты, показал ее Шрайдеру:
- Вы готовы засвидетельствовать, что видели в Баден-Бадене именно эту комнату?
Шрайдер поменял очки, долго рассматривал фото, потом протянул фотографию племяннику, тот лишь пожал плечами:
- Я же не видел, дедушка, я не могу быть свидетелем. В д а н н о м вопросе я не могу быть даже советчиком. Ты убежден, ты и принимай решение.
Шрайдер снова посмотрел фотографию, потом отошел к пишущей машинке, установленной тоже на совершенно диковинном маленьком столике, украшенном бронзой, вензелями и перламутром, вставил в каретку свой фирменный бланк и напечатав "Подтверждение. Настоящим утверждаю, что примерно три года назад в доме Доктора Вольфганга Эрбига в Баден-Бадене, на улице Хершенбахштрассе, 29, я видел Янтарную комнату, величиною примерно пятьдесят квадратных метров. Мне кажется, что комната, которую я видел, и та, что изображена на фотографии, идентичны. Настоящую фотографию Янтарной комнаты предъявил мне для опознания господин Юлиан Семенов из Бад-Годесберга".
Он передал мне текст; затем раскрыл большую записную книгу и продиктовал мне телефон:
- Это номер моего друга Фреда. Он живет на острове Тенерифе, Канары. Он издатель, ему принадлежит журнал "Тенерифа вохе"...
- Позвони к нему, - сказа! Мишель. - Расскажи ему о господине Семенове.
Шрайдер набрал номер (связь с Японией, Канарскими островами, США, Новой Зеландией - автоматическая, занимает это минуту, не более, какая разумная экономия времени), дождался ответа заговорил быстро - здесь приучены считать деньги даже тогда, когда говоришь по самому важному делу: оплата международных разговоров исчисляется секундами, не минутами.
- Фред, здравствуйте, здесь Джак! Фред, напротив меня сидит господин Семенов из Москвы, он писатель. Его интересует, когда ты в последний раз видел Янтарную комнату у фрау Эрбиг? Полгода назад?
Я протянул руку к трубке.
Шрайдер кивнул, выслушал, что говорил ему господин Кольбе, потом перебил его:
- Фред, я передаю трубку русскому коллеге.
- Добрый день.
- Здравствуйте.
- Как бы и мне глянуть на эту комнату?
- Я думаю, это можно устроить. Поезжайте в Тессин, это на границе с Италией. Там найдете моего приятеля, запишите его телефон, зовут его Бруно, он вам поможет.
В трубке щелкнуло, разговор окончен.
Шрайдер достал бутылки из холодильника, разлил по стаканам, поднял свой:
- Считаем бизнес начатым, господа? Мне очень нужны эти сто тысяч марок, да и мерзавка пусть вернет награбленное законным владельцам.
- Это не твое дело, - заметил Мишель. - Это дело господина Семенова. Твое дело - деньги; межгосударственные отношения тебя не должны волновать. Не правда ли? - обратился он ко мне.
- Я против диктата, каждый поступает так, как ему подсказывает совесть.
- Все верно, - повторил Мишель. - Только я за то, чтобы еще раз уточнить: Янтарная комната - ваша, деньги - наши. Более того, я согласен с дедом, вы, в случае успеха, тоже должны получить свою часть, почему бы и нет, молодец, дед, я уважаю в тебе сердце - орган, приложимый более к понятиям девятнадцатого века, чем двадцатого...
Швейцария - совершенно особенная страна. Если ты пересекаешь границу в Базеле (половина города немецкая - половина швейцарская), то вполне можно не останавливаться, - проехал, держа руку во внутреннем кармане пиджака, мимо пограничников, улыбнулся таможенникам, остановился возле табачной лавки, обменял марки на франки - и все, топай себе дальше. Впрочем, должен сделать оговорку: наша пословица "по одежке встречают" сугубо приложима к процедуре переезда тамошних безвизовых границ. Если ты в дорогом пиджаке и галстуке, гладко выбрит, автомобиль твой дороги тщательно вымыт, тогда полиция махнет рукою, "мол, проезжай". Да таможня рассеянно пропустит, не потребовав декларировать виски, оружие, водку, табак или часы. Но стоит тебе ехать в джинсах, и рубашке без галстука, да если еще побриться не успел, - пенять приходится на себя: процедура проверки будет обычной, въедливой, с соблюдением всех формальностей.
Дорога из Базеля идет по немецкой Швейцарии; постепенно язык начинает меняться, делается еще более жестким, чем в Баварии. Центр немецкой Швейцарии - Цюрих, хотя жителей Берна это несколько обижает, несмотря на то что этот тихий городок - столица конфедерации. Центром французской Швейцарии считается Женева; хотя я бы таким центром считал Лозанну или Монтре; и конечно же Локарно - центр Швейцарии итальянской.
Боже, как же разнятся эти регионы! Порою трудно представить, что миниатюрные Германия, Франция и Италия составляют единое целое, и не мешает этому ни тараторящая стремительность итальянского языка, ни воркующая галантность французского, ни увесистость и определенность немецкого. Разные культуры живут бок о бок, их адепты не хватают друг друга за грудки в выяснении отношении: "кто кого главней и талантливее", все служит общему конфедерации. Занятна деталь: Локарно - это Италия, доведенная до абсолюта, с громадными простынями, развешанными между домами, с архитектурой, уносящей тебя в Неаполь, с полицейскими, дирижирующими автодвижением, словно Артуро Тосканини; дорога из Базеля на Цюрих - это деревянные домики с красной геранью и тяжелыми соломенными крышами - типичная Германия начала века, точно по Пастернаку: "Прекрасный, как в детстве, немецкий мотив"; аккуратность во всем невероятнейшая, ни соринки на дороге; и наконец, Монтре или Лозанна, расшабашно грассирующая, но при этом молча и стремительно все подсчитывающая; белые особнячки в стиле рококо, типичная провинциальная Франция; все обращено вовнутрь: штукатурка может сыпаться, но внутри обязана быть мебель времен Людовика и обед из семи блюд с красным и белым вином.
Совершенно меня потрясла зримая разность, когда я миновал перевал Сен-Готард и из немецкой Швейцарии спустился в Бризону, в Швейцарию итальянскую. Всего двадцать километров горной дороги, но ты оказываешься в совершенно другом мире. Вообще категория г р а н и ц ы чем дальше, тем более занимает меня. Действительно, как объяснить обшарпанность фасадов Люксембурга и вылизанную аккуратность соседствующего западногерманского городка? Чем объяснить видимую разницу между немецким селением в районе Венло и соседствующим голландским городком - совершенно иная архитектура; красный кирпич, и н с т и т у т лестниц, столь же подчеркиваемый, как и у нас в Грузии, где главная достопримечательность фасада - особенно в Абхазии лестница, а еще лучше - две! Что это за незримая линия, разделяющая культуру, язык, обычаи?
...Словом, я переехал границу в Базеле и нажал на акселератор, чтобы дотемна успеть проскочить Сен-Готард. Однако за Цюрихом, когда дорога начала ввинчиваться в горы, миновала Альтдорф с его музеем, где хранится махонькая деревянная кроватка генералиссимуса Суворова, повалил весенний снег, быстро таявший, превращавшийся в жирную, скользкую кашу. Загорелись слова на табло, укрепленном вдоль дороги: "Перевал закрыт!" Я поехал на железнодорожную станцию, где формируются автоэшелоны, которые тепловоз протаскивает через длиннющий сен-готардский тоннель; мою машину загнали на платформу, велели поставить на тормоз и включить вторую скорость; я закрыл окна, эшелон двинулся, и шел он сквозь Сен-Готард, и было это до того поразительно, что словом передать нельзя, и вставали за этим русские чудо-богатыри, и противостояние европейских гигантов, и живопись Сурикова, и маленькая кроватка в музее, которую я смотрел в первый свой приезд сюда, когда зашел к мадам возле памятника суворовским богатырям в селение Сен-Готард, около Чертового моста, и мадам показала мне ружья и сабли русских воинов, продала открытки с видами, посетовала на леность молодых "швицов", которые всю мужскую работу отдали "югославам, испанцам, туркам, а сами не смогут скоро не то что дверь починить, но и ребенка сделать", и предложила выпить глоток хорошего вина в память моих соотечественников, павших здесь, на этой земле.
...В маленьком городке Айроло - а это уже итальянская Швейцария - было тепло, снега нет и в помине, а ехать через тоннель всего минут двадцать; небо здесь совершенно особое, иное, чем в немецкой части страны; больше звезд, они ближе к тебе, ярче, весело перемигиваются друг с другом; из открытого окна маленького бара возле станции слышна серенада;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62