- Ладно, - бормочу я. - Для вас хуже, а для меня лучше. Дело вкуса.
- И сигареты у них хуже, - говорит девушка, закуривая мои.
- Тогда не курите их.
- Меня просто бесит, когда наши болгары стараются подражать
французам. Отец мой и тот напялил на себя коротенький плащ и гарсоньетку,
как двадцатилетний мальчишка.
- Да и вы в тот день выглядели не столь уж блестяще, - напоминаю я. -
Но сейчас вид у вас куда более сносный.
На ней дешевенькое поплиновое платье, купленное, может быть, час
назад в уцененных товарах, зато без всяких претензий. А поскольку сама
Лида недурно скроена, платье сидит на ней вполне прилично.
- Я вовсе не ради вас меняла свой вид, - вызывающе бросает она.
- Мне и в голову ничего подобного не пришло.
Она, конечно, лжет. А я прикидываюсь, будто верю ей. Губы ее лишь
слегка подкрашены, а черные и синие черточки у глаз совсем исчезли. Она,
как видно, вняла моим советам.
- Что будем делать? - спрашивает Лида, разглядывая через мое плечо
толпу на бульваре.
Я знакомлю ее с программой, делая короткие замечания относительно
заведений, которые нам предстоит посетить.
- Вы решили сегодня взять реванш...
- Нет. Просто-напросто у меня больше денег.
- Тут все говорят только о деньгах. Это ужасно.
- А где говорят о другом?
- Да, но всему должна быть мера.
- Такая у нас профессия, - поясняю. - Мы ведь коммерсанты.
- А я-то думала, что вы боретесь за идеи.
- Идеи? Какие идеи?
- Вам лучше знать. Вы же работаете в эмигрантском Центре.
- А вы бывали в Центре?
- Да вот была на днях. Зашла за папой.
- А вывеску на дверях видели?
- ИМПЕКС или что-то в этом роде.
- Правильно. В этом и состоит наша работа: экспортируем диверсантов и
импортируем секретные сведения. Импорт - экспорт. Торговля.
- Вы ужасный человек.
- Не хуже вашего отца. Разница в том, что я не говорю о национальных
иделах.
- Своим цинизмом вы превосходите и Мери Ламур.
- Приятно слышать это от вас. Возьмем еще по одной?
- Мерси, я не люблю мастики. Особенно такой вот... А может, нам лучше
уйти?
У нее, как видно, и в самом деле испорчено настроение, несмотря на
пышно начертанную программу.
- Погодите, - говорю. - Теперь нас ждет приятный вечер.

Приятный вечер близится к концу. Точнее говоря, нас окутывает
сине-розовый полумрак "Крейзи хорст салон", программа давно исчерпана, и
мы вертимся в ритме старого танго посреди небольшого дансинга.
- Выходит, вы можете, если захотите, быть очень милы в обращении с
людьми, - замечает Лида, глядя на меня своими большими карими глазами.
- Не со всеми людьми.
- Я и не жажду, чтоб вы были милы со всеми, - многозначительно
говорит девушка.
Ужин прошел довольно хорошо. Фильм - какая-то драма с большой любовью
- тоже оказался во вкусе Лиды. Номера с раздеванием в кабаре ловко
сочетались с юмористическими скетчами, к тому же артистки, красивые как
куклы, не забыли хорошо надушиться. В общем, все шло куда лучше, чем
вначале.
- Мне кажется, я могла бы привыкнуть к здешней жизни, будь со мной
по-настоящему близкий человек, - возвращается Лида к прежнему разговору,
покорно повинуясь мне в ритме танго.
- У вас есть отец.
- Я говорю о человеке по-настоящему близком.
- Понимаю. То, чего вам хочется, каждый норовит найти и не находит.
Париж - это большой базар. Как только вы свыкнетесь с мыслью, что надо
продаваться, жизнь сразу покажется вам более легкой и сносной.
- Надоели вы с вашим цинизмом. Не портите мне хоть этот вечер.
- Ладно, ладно, - соглашаюсь я и плотнее прижимаю девушку к себе,
ощущая ее тело под простым поплиновым платьем, которое, к счастью, в
полумраке не очень бросается в глаза.
Танец кончается, и мы возвращаемся за маленький столик.
- Еще одно виски?
- Мерси. Я предпочитаю что-нибудь прохладительное.
- Два швепса! - говорю я проходящему кельнеру.
- И один скотч! - слышится у меня за спиной мягкий женский голос.
Я оборачиваюсь. У стола в бледно-розовом, кружевном платье для
коктейля стоит Франсуаз. Какая женщина! Все цвета ей идут. Но в данный
момент это не производит на меня никакого впечатления. Вернее, полностью
отравляет все.
- Что, ты даже не пригласишь меня сесть? - спрашивает Франсуаз. - Или
забыл, что назначил мне свиданье?
- На завтра, - поправляю я, бросая на нее убийственный взгляд.
- На сегодня, а не на завтра, - настаивает Франсуаз, пододвигая стул
и устраиваясь за столом. - Многочисленные связи, дорогой мой Эмиль,
порождают хаос в личной жизни. Об этом я уже не раз говорила тебе.
Она посматривает на Лиду, точнее, на ее жалкое платьице с тем
презрительным сожалением, на какое способны только женщины, и добавляет:
- Но раз уж ты все спутал, то сохраняй хоть хладнокровие. Познакомил
бы нас!
Знакомя их, я с ужасом замечаю, что Лида готова заплакать.
- Вы как будто чем-то расстроены, - говорит Франсуаз, снова
разглядывая ее. - Он того не стоит. Берите пример с меня: не слишком
принимайте его всерьез, и все будет в порядке.
Кельнер приносит напитки и удаляется.
- Пожалуй, мне лучше уйти, - шепчет Лида, едва сдерживая слезы.
- Я тебя провожу, - говорю я.
- Мы вместе проводим ее, - поправляет Франсуаз, - хотя мне сегодня до
смерти хочется потанцевать.
Отпив из бокала, она опять переводит взгляд на Лиду:
- Мы вас проводим, не беспокойтесь. На улице стоит моя машина. Дайте
только перевести дух и выкурить сигарету.
- Ты садись сзади, - распоряжается брюнетка, когда мы выходим вскоре
на улицу и останавливаемся возле ее нового "ситроена".
Я подчиняюсь и, пока машина летит по ночным улицам, рассеянно смотрю
на роскошную высокую прическу Франсуаз, с трудом сдерживая желание
схватить ее за эту прическу и оттрепать как следует. Лида сидит с нею
рядом ни жива ни мертва.
Машина останавливается на Рю де Прованс, и я выхожу, чтоб проводить
девушку, но она шепчет даже без всякой злобы, с какой-то апатией:
- Ступайте себе. Я не желаю вас видеть.
Дождавшись, пока она ушла, я возвращаюсь в "ситроен".
- Франсуаз, ты настоящее чудовище! - говорю я в момент, когда машина
стремительно срывается с места.
- Оставь свои любовные признания, - прерывает она меня. - Я просто
забочусь о деле. В отличие от тебя.
- К делу это не имеет никакого отношения.
- Напротив, это часть дела. Иначе зачем бы я стала связываться? После
такого скандальчика наша связь приобретет широкую известность, которая
послужит для нас лучшим прикрытием.
Она ведет машину быстро и сноровисто, зорко глядя вперед. Это не
мешает ей наблюдать и за мной.
- Ты и в самом деле взгрустнул, - замечает брюнетка почти с
удивлением.
- А ты только сейчас обнаруживаешь, что человек может иметь и
какие-то человеческие чувства.
- Только человек не нашей профессии, - возражает Франсуаз.
Потом сухо добавляет:
- Я должна сегодня же ознакомить тебя с инструкциями. С завтрашнего
дня ты начинаешь действовать.

5
Вот наконец и солнце, и притом не плавающее во мгле, а ясное и
теплое. И в самый раз, если учесть, что уже май. Я не фермер, и погода для
меня особого значения не имеет, но даже самое безотрадное ремесло
становится как бы более сносным, когда выглянет солнце.
Однако солнечно лишь от дома до Центра. В здании Центра о погоде
можно узнать только из газет - тут всегда сумрачно и сыро, как в ущелье в
зимний день. У меня вечно горит настольная лампа. Я не тружусь даже
раздвигать пыльные бархатные портьеры - светлее от этого в комнате все
равно не станет.
По столу у меня разбросана корректура очередного номера журнала.
Последняя корректура - сверстанная. Через три-четыре дня журнал начнут
печатать, а несколькими днями позже он выйдет в свет. Как только пахнущая
типографской краской книжка будет положена Димову на стол, я буду уволен.
Этот вопрос уже решен. Поэтому мной никто больше не занимается, и даже
Кралев не обращает на меня внимания.
Быстро просмотрев корректуру, я отношу ее Милко в соседнюю комнату. К
моему удивлению, молчальник оживленно разговаривает с Лидой. Истины ради
должен сказать, что в данный момент разговаривает Лида, но Милко слушает
ее с явным участием. С не меньшим удивлением я устанавливаю, что они уже
перешли на "ты", в то время как мы с Лидой все еще на "вы", и даже не на
"вы" - просто обходимся холодными кивками.
Милко прерывает разговор с Лидой, чтоб выслушать мои указания
относительно того, каким шрифтом набрать заголовки, а молодая женщина тем
временем с безучастным видом смотрит в окно, хотя, кроме серых стен, там
ничего увидеть нельзя. Затем молчальник начинает листать корректуру, чтоб
посмотреть, велика ли правка, а я сажусь за стол Тони и рассматриваю
обложку с отпечатанным на ней содержанием. Оторвавшись от окна, Лида снова
подходит к Милко. Но поскольку тот углубился в корректуру, она берет
несколько полос и небрежно перелистывает их.
- Ты сочинял этот бисер? - спрашивает она Милко, показывая на
передовицу.
Милко бросает взгляд на статью, отрицательно качает головой и снова
сосредоточивается на корректуре.
- Тогда, наверно, вы автор? - спрашивает девушка, глянув на меня с
неприязнью.
Это первая реплика, которую она соблаговолила бросить мне после того
злосчастного вечера.
- Автора нет, - отвечаю я. - У нас большая часть материала идет без
подписи. А если и дается подпись, то выдуманная.
- Ну ладно, но кто-то все же сочинил этот бред, - настаивает девушка.
- Почему бред?
- Потому что здесь сплошные небылицы. Получается чуть ли не так, что
в Болгарии люди мрут от голода и на каждом углу милиционеры с автоматами
подкарауливают мирных граждан.
- Но что вы хотите, это же пропаганда, - бормочу я в ответ.
- Это не пропаганда, а самая гнусная ложь! - восклицает Лида, еще
больше возмущенная моим смиренным тоном.
- Скажите об этом своему отцу! - вставляю я.
- И скажу. Вот уж не думала, что ваш Центр такое гнездо лжецов!
- Ш-ш-ш! - предупреждает ее Милко.
- Нечего на меня шикать! - раздражается Лида. - Пускай слышат,
плевала я на это.
- Ваш героизм достоин похвалы, - кротко замечаю я. - Только сейчас мы
работаем...
- Работаете!.. Разливаете помои вокруг себя... Вот ваша работа!
Схватив со стола сумочку, девушка устремляется к выходу и, отчаянно
хлопнув дверью, исчезает.
Какое-то время Милко смотрит на дверь, но тут звонит телефон, и он
берет трубку:
- Да, это я... Ладно, какая тебе необходимость приходить, я сам
отнесу корректуру... А, нет, выпьем в другой раз. Да, один... Что там у
тебя такое важное... Будешь на Сен-Мартен? В семь часов? Что ж, ладно, раз
это так важно...
Он кладет трубку, бросает взгляд на дверь, словно надеясь, что там
снова появится Лида, потом оборачивается ко мне.
- Зачем дразнишь девушку?
В данный момент меня занимает не столько девушка, сколько нечаянно
услышанный разговор, поэтому я отвечаю машинально:
- Как это - дразню?
- Разве нельзя было сказать ей правду: что статья это не моя и не
твоя, а прислана нам из другого места?
- С какой стати я должен давать ей объяснения?
- Значит, дразнишь ее.
- Видишь ли, Милко, меня подобные истерики совсем не трогают. Разве
отец одевает ее не за счет Центра? Разве франки, на которые мы с тобой ее
угощаем, получены не от Центра? Тогда зачем строить из себя честную? Если
ты такая честная, забирай свой чемоданчик и убирайся отсюда, нечего мне
читать лекции.
Милко снова смотрит на меня задумчиво, но не отвечает. Он сегодня до
того, видно, пресытился болтовней, что недели две рта не раскроет. Склонив
голову, он углубляется в корректуру. Потом, к моему удивлению, снова
поднимает глаза и говорит как бы про себя:
- Несчастная девушка.

Выхожу из Центра как обычно, в двенадцать часов, но не иду в кафе "У
болгарина", потому что на улице приятно светит солнце и я приглашен на
обед к Франсуаз.
Протискиваясь на своем "ягуаре" сквозь скопление машин на улице
Лафайет, я снова перебираю в голове услышанный телефонный разговор.
Совершенно ясно, что на другом конце провода был Тони. Ясно и то, что
встреча назначена на семь часов вечера. А вот что такое Сен-Мартен? Такое
название носят две улицы и бульвар, не говоря уже о ситэ Сен-Мартен,
воротах Сен-Мартен и станции метро Сен-Мартен. И совсем не ясен повод для
встречи. Это нечто "настолько важное", что Милко должен встретиться с Тони
не в кафе, где они бывают каждый день, а где-то на Сен-Мартен. И почему аж
в семь? Почему, когда Тони, вероятно, спросил: "Ты один?" - Милко ответил
утвердительно, хотя в комнате сидел я и слушал их разговор?
Сворачиваю на Афинское шоссе и выезжаю на улицу Капуцинов. Движение
затруднено, однако я кое-как выхожу из положения со своим старым
"ягуаром", может быть, именно потому, что он старый. Когда жмешь на такой
вот таратайке, люди думают, что тебе все нипочем, потому что ты ничем
особенно не рискуешь, и уступают тебе дорогу.
"Да, один". Тони не хотел, чтоб разговор услышал кто-нибудь другой,
имея, вероятно, в виду меня, так как почти никто, кроме меня, в эту
комнату не заглядывает. "Да, один". Значит, тому, что разговор слышал я,
Милко особого значения не придает. Следовательно, либо он не считает этот
разговор серьезным, либо не боится меня. Почему? Тут ведь все боятся друг
друга. Чем же я мог завоевать его доверие, если за два месяца мы с ним не
обменялись и пятью фразами?
С Рю де ла Пе выезжаю на Вандомскую площадь и попадаю на Сент-Оноре.
Тут живет Франсуаз. У нее тоже нечто вроде студии, только не того разряда,
что у меня.
Гостиная из конца в конец застлана толстым бледно-розовым ковром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32