В мутном зеленоватом и розовом
сиянии баров караулят женщины с выкрашенными и обесцвеченными волосами, в
узких коротких платьях, с сумочками под мышкой.
- А это случайно не...
- ...проститутки, - заканчиваю я, кивая головой.
- Как все мерзко! Мечтаешь о чем-то красивом, а видишь свинство.
- Поэтому не надо мечтать.
- Но как же тогда жить?
- Очень просто: мучаешься от досады, зато без разочарований. Хотите,
выпьем по чашке кофе?
Она снова безразлично пожимает плечами. Мы заворачиваем в ближайший
бар и занимаем отдельный кабинет. Бар почти пуст, если не считать двух
пар, разместившихся по кабинетам, и женщин-профессионалок, сидящих у
стойки на табуретах. Кельнер выполняет наш заказ без всякого энтузиазма.
Сюда не принято приводить женщину со стороны. Иначе куда деваться этим,
что сидят у стойки?
- Надеюсь, не все в Париже так убого, как то, что вы показали мне
сегодня? - грубо спрашивает Лида, закуривая предложенную сигарету.
- Нет, конечно. Если иметь в виду фасад. Иначе всюду можно видеть
убожество, и в Париже, и вне Парижа.
- Не знаю только, что вы разумеете под словом "убожество".
- Именно то, что это слово означает.
- Для меня убожество - тот неуютный ресторанчик, дешевые скатерки,
выщербленные приборы, запах тесного зала, уродливость и бесстыдство
женщин...
- Ясно, - прерываю я ее. - Вам бросилось в глаза убожество, видимое с
фасада. Но настоящее убожество обычно за фасадом. Если продажная женщина
не безобразна, а красива, и в заведении, где она продает себя, пахнет не
потом, а дорогими духами, от этого картина не меняется.
Выпив в два глотка кофе, Лида смотрит на меня с раздражением.
- Вы много философствуете. Быть может, то, что вы говорите, и умно,
только я не люблю философов. Осточертела мне философия...
Кстати сказать, я тоже не люблю философов. От излишней болтовни мне
становится так же скверно, как от объедения. И вообще, зачем я трачу
столько времени с этой молодой дурой?
- Прекрасно вас понял, - киваю я ей. - В следующий раз ищите себе
компаньона поинтересней.
- Так и сделаю, - бросает она в ответ. - Найду такого, который более
скуп на мудрые изречения и более щедр на деньги.
Бедняжка. Она воображает, что таких людей тут можно встретить на
каждом шагу, достаточно только иметь внушительный бюст.
- Можем идти, - сухо предлагаю я.
Мы поднимаемся и выходим. Лида как будто хочет что-то сказать, чтобы
сгладить свою грубость, но я, не глядя на нее, тороплюсь открыть дверцу
"ягуара". Захлопнув, перехожу на другую сторону, сажусь за руль, и машина
устремляется вперед. Бешеная гонка по опустевшим улицам кончается на Рю де
Прованс. Вылезаю и с той же холодной учтивостью помогаю даме выбраться из
машины, провожаю до парадной двери и подаю руку. Лида задерживает мою руку
в своей, несмотря на то, что я не проявляю ни малейшего желания
интимничать с нею.
- Я вела себя ужасно, - неожиданно заявляет она и смотрит на меня с
мольбой.
"Только не заплачь!" - внушаю ей про себя.
- Я не хотела вас обидеть...
"Да и не смогла", - мысленно успокаиваю я ее.
- Просто я все это представляла себе иначе... Совсем, совсем иначе...
- Мы всегда представляем вещи иначе, - заявляю я, рискуя снова быть
причисленным к философам. - Быть может, вся беда в том, что у меня не
оказалось достаточно денег. Вы меня простите, не хочется быть грубым, но я
не располагаю доходами вашего отца...
- Извините... - тихо говорит она, приближаясь ко мне на шаг и
продолжая пожимать мою руку.
Видимо, это означает, что и мне следует придвинуться на шаг и
запечатлеть поцелуй на ее цикламеновых устах. Только все хорошо в меру.
Милый папочка, вожделенный Париж и сверх того новый любовник - не
многовато ли будет для одного вечера? Вот почему я ограничиваюсь тем, что,
высвободив свою руку, вскидываю ее на прощанье:
- Не волнуйтесь. Я не обидчив. Считайте, что ничего не случилось.

"Все же надо было ее поцеловать", - думаю я, медленно продвигаясь в
своей таратайке по пустынным улицам. Франсуаз избаловала меня. Я здесь
только месяц, а уже начинаю чувствовать одиночество, хотя мне едва ли
знакомо еще что-нибудь, кроме одиночества.
"Все же надо было ее поцеловать", - говорю я себе, делая большие
крюки и сложные маневры, чтобы, обогнув улицы с односторонним движением,
добраться до своего дома. Она, похоже, не так испорчена, как старается
изобразить. И потом, какая бы она ни была, с нею мне все же приятней, чем
в обществе Тони. Иметь молодую приятельницу, да еще с такой статью, это
уже что-нибудь да значит для человека, не избалованного судьбой, вроде
меня.
"Ее поцеловать? С какой радости? - возражаю я себе, подкатив наконец
к дому. - Она, видите ли, разочаровалась. Все представляла себе иначе. Я
тоже многое представлял иначе, но других в этом не виню, и если уж
сетовать, то лишь на собственную глупость. Вот пройдешь, милая девушка,
через все разочарования, ежели ты на это способна, а тогда, милости
просим, поговорим. Тогда, может, и поцелую, если это все еще будет тебе
приятно".
Я нажимаю на кнопку у парадной двери, и на лестнице загорается свет.
Медленно поднявшись на девяносто вторую ступеньку, отпираю дверь и вхожу в
свою жалкую "студию". Щелкает выключатель.
В комнате ждут меня, разместившись в креслах и на моей кровати, люди
из Центра.
Все в полном сборе: Димов, Кралев, Младенов, Тони, Ворон и Уж. Одного
Милко недостает. Вероятно, не успели сообщить ему о готовящемся судебном
заседании. Потому что предстоит, несомненно, судебное заседание. Может
быть, даже экзекуция.
- О, какой сюрприз! - восклицаю я с необыкновенным радушием. - И
почему же вы так вот, в темноте?
- Помалкивай! - мрачно предупреждает меня Кралев. - Будешь отвечать
только на вопросы.
- И это можно, - соглашаюсь я, опершись на дверь. - Мне не привыкать.
- Бобев, ты, собственно, на кого работаешь? - мягко, почти ласково
спрашивает Димов, смачно причмокивая своими полными губами.
У меня вдруг появляется непреодолимое желание хлопнуть его по толстой
щеке, чтобы он выплюнул наконец свою несуществующую конфету.
- На вас работаю.
- На кого работаешь? - повторяет Димов более раздельно, но все так же
мягко, пристально глядя на меня своими сонными глазками. - Ты, надеюсь,
понимаешь, что я имею в виду.
- Если вы имеете в виду что-то помимо журнала, то должен сказать, что
ничего не понимаю... Может, вас разыграл кто-нибудь... Иначе как объяснить
это ваше ночное посещение... На кого я могу работать?..
- Помолчи! - снова рычит Кралев. - Сейчас мы задаем вопросы.
- Ну-ка перестань ершиться, - говорю я, переходя на свой обычный тон.
- Это ты решил их разыграть?
Кралев готов мне ответить, но Димов останавливает его взмахом своей
пухлой руки.
- Вот что, Бобев, не трать время на пустые увертки, сперва выслушай,
что мы знаем, а потом, если у тебя есть хоть какая-то смекалка, сам
расскажешь нам, что ты знаешь.
- Да что с ним толковать? - неожиданно подает голос Ворон. - Давайте
я отведу его в ванную, и дело с концом.
- Помолчи, - обрывает его Димов. - Ну-ка, Кралев, объясни этому юноше
что к чему.
Мне уже под сорок, и, когда Димов говорит "юноше" он намекает не на
возраст, а на мою неопытность и самонадеянность, позволившую мне вмешаться
в игру солидных людей. И я в данном случае не вижу, чем мне крыть.
- Этот тип с самого начала показался мне сомнительным, - заявляет
Кралев трубным басом.
- Разве только тебе? - не выдерживает Ворон.
- Помолчи! - снова обрывает его Димов. - Вмешаешься еще раз -
сосчитаешь ступеньки до самого низа.
Ворон обиженно усмехается, обнажая крупные желтые зубы, и окидывает
меня хищным взглядом: я, мол, тут дождусь, не внизу, будь спокоен.
- Он с первого взгляда показался мне подозрительным, поэтому я сразу
же взял его под наблюдение, - продолжает Кралев. - Чересчур уж он
любопытен, хотя и прикидывается дурачком, - вот что бросилось мне в глаза.
Дай-ка, думаю, предупрежу швейцара, чтобы следил, когда этот голубчик
появляется и уходит. И тут выяснилось, что приходит он на работу ни свет
ни заря, притом в определенные дни. А сегодня и я пришел пораньше. И
поймал его на месте преступления...
- Я постучался в вашу дверь, - объясняю я Димову. - Вот в чем мое
преступление.
- Не в этом дело, не хитри, - тяжело выговаривает Кралев. - Я бы мог
тебя накрыть при выходе из кабинета, но не разглядел через замочную
скважину и не догадался, что ты прячешься за портьерой. Прямо испарился
куда-то. Только вот погляди на эту штуку. - Он вытаскивает из кармана
небольшой клочок темной бумаги и показывает мне. - Это, к твоему сведению,
фотобумага. В темноте мы положили ее на дно того самого ящика и в темноте
вынули оттуда. И тем не менее бумага оказалась засвеченной. Теперь ты
понял?
- Какого ящика? - сердито спрашиваю я. - Меня в комнате не было. О
каком ящике, о какой бумаге ты болтаешь?
- Обшарьте его! - мягким голоском приказывает Димов, нетерпеливо
подбрасывая на руке ключи от машины.
Ворон и Уж дружно бросаются ко мне и, толкаясь, немилосердно дергая
за одежду, быстро и старательно обыскивают меня. Ключи мои, разумеется, не
в кармане. Может, я и новичок, но не ребенок.
- Откуда у тебя столько денег? - спрашивает Димов, тщательно
пересчитав своими короткими пухлыми пальцами вынутые из бумажника
банкноты.
- Вы же только что выплатили мне жалованье!
- После "только что" прошло пять суток. Что же, ты ничего не тратил
за это время?
- Да только сегодня он выложил по счету шестьдесят франков, -
сообщает Тони, избегая глядеть мне в глаза.
Младенов, до сих пор хранивший молчание, неудобно ерзает в кресле.
- И дочку Младенова сейчас водил по ресторанам, - дополняет Димов. -
Откуда у него такие деньги?
- Бай Марин на этот вечер дал мне, - отвечаю я. - Даже больше, чем я
истратил.
- Бай Марин ему дал! Да еще больше, чем надо! - презрительно рычит
Кралев.
Младенов, который до последнего момента выступал в роли статиста,
тяжело повернулся в кресле.
- Ну, дал я ему, что особенного? Дочка моя приехала. Как не дать ради
такого случая?
Старик врет с бОльшим усердием, чем можно было ожидать.
- Если хотите, я точно объясню, сколько истратил и сколько осталось,
- уверенно заявляю я, так как обычно стараюсь не носить при себе больших
сумм, способных вызвать подозрение.
- Но вот этого тебе не объяснить! - гремит Кралев, помахивая клочком
темной бумаги.
- Сам объясняй! Я фотографией не занимаюсь и в чужих ящиках не роюсь.
Может, кто и лазил в ящик, но какое ты имеешь право утверждать, что сделал
это я?
- Слушай, Бобев, - жестом останавливает меня Димов. - Твои увертки
бесполезны. Мы все тут друг друга знаем. Тебя только не сразу разгадали.
Но теперь и ты раскрылся. В ящик лазил ты, и никто другой. Значит, с этим
вопросом покончено. Тебе остается признаться, на кого ты работаешь.
- Мне не в чем признаваться. Раз вы решили воспользоваться версией...
- Дело твое. Не скажешь, тем хуже для тебя. Разумеется, твоя судьба
решится в зависимости от того, на кого ты работаешь. Может, мы просто
выставим тебя из Центра. А может, и ликвидируем.
Димов выжидающе смотрит на меня маленькими сонными глазками.
"Дождешься!" - говорю я про себя, тоже глядя на него в упор.
- Раз молчишь, значит, предпочитаешь второе, - вздыхает Димов и
бросает взгляд на часы.
Затем обращается к Ворону:
- Все готово?
- Все чин чином, шеф, - ухмыляется тот, обнажая свои лошадиные зубы.
- Постойте-ка, так с бухты-барахты дело не делается! - подает голос
Младенов, снова перемещаясь в кресле.
- Чего тут ждать? Новых побасенок? Да его вранью конца не будет! -
рычит Кралев.
В тот же миг Димов делает своей пухлой рукой, держащей ключи, едва
заметное движение. Уж с Вороном набрасываются на меня. Один скручивает за
спиной руки, другой заталкивает мне в рот свой грязный платок. Руки у этих
двоих как железные клещи.
- И без всякого шума, как условились! - предупреждает Димов.
- Какой может быть шум?! Сначала головой в ванну, а потом в Сену.
Докажи попробуй, что не утонул, раз ты утонул, - ухмыляется мне в лицо
Ворон, обдавая гнилым запахом.
Димов повторяет короткий равнодушный жест. Меня ведут в ванную.
"Конец! - говорю я себе, так как ничего ободряющего не приходит мне на ум.
- Иди теперь, жалуйся отцу с матушкой".
В ванной и в самом деле все уже подготовлено: ванна наполнена водой,
а в сторонке валяется черный пластмассовый мешок, предназначенный, как
видно, для моего тела. Будто сквозь сон слышу возражения Младенова: "Не
торопитесь", "Так нельзя" - и, как во сне, соображаю, что вряд ли это
поможет.
- Надень ему наручники! - приказывает Ворон.
В тот же миг на моих руках, скрученных сзади, щелкает железо.
- Пришел и твой черед, - цедит сквозь зубы Ворон, едва не оторвав мне
ухо своей пятерней. - Эх, с каким бы удовольствием я расквасил тебе
морду... Да вот шеф возражает, не велит оставлять следов... Как бы я тебя
разукрасил...
В разгар его мечтаний раздается пронзительный звонок у входа и кто-то
колотит кулаком в дверь.
- Отворяйте, полиция! - ясно слышу я, и этот обычно зловещий приказ
звучит в моем израненном ухе как "Лазарь, встань!".
- Не смейте отворять! - предупреждает Кралев.
И тут же слышится мягкий голос шефа:
- Тони, открой!

В ванную заглядывает человек в штатском, у него за спиной три
жандарма в черной форме, вооруженные автоматами.
Штатский пристально изучает обстановку, потом действующих лиц,
несколько дольше останавливает взгляд на мне и, обращаясь к Ворону и Ужу,
приказывает властным жестом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32