НУ ОТЫСКАЛ МЕНЯ, А ДАЛЬШЕ?
ПАРТИЯ ТВОЯ ВСЕ РАВНО ПРОИГРАНА, - ГЕРОСТРАТ КИВНУЛ НА
ДОСКУ. - ФЕРЗЬ ПОД УГРОЗОЙ, НА ЛЕВОМ ФЛАНГЕ "ВИЛКА", ЧЕРЕЗ
ТРИ ХОДА ТЕБЕ МАТ. И РАЗРЯДНИКАМ СВОЙСТВЕННО ОШИБАТЬСЯ!
- ТЫ В ЭТОМ УВЕРЕН?
- В ЧЕМ?
- В ТОМ, ЧТО ПАРТИЯ МНОЙ ПРОИГРАНА.
- САМ СМОТРИ.
- ЗА МНОЙ ЕЩЕ ХОД.
- ТЫ ДУМАЕШЬ, ЭТО ТЕБЕ ПОМОЖЕТ?
- ПРОСТО Я ВИЖУ ТО, ЧЕГО ТЫ ЗАМЕЧАТЬ НЕ ХОЧЕШЬ.
- НУ, БОРЕНЬКА, ТЫ НАХАЛ. ДАВАЙ ТОПАЙ СЮДА. ПОСМОТРИМ НА
ТВОЮ АГОНИЮ, ПОЛЮБУЕМСЯ. И БЕЗ ГЛУПОСТЕЙ.
Я ШАГНУЛ К СТОЛУ И АККУРАТНО ПЕРЕСТАВИЛ ФЕРЗЯ: Е6-D6.
- МАТ, - СКАЗАЛ Я, ЧУВСТВУЯ, ЧТО СОВЕРШЕННО ПО-ИДИОТСКИ
УХМЫЛЯЮСЬ...
Герострат дернулся. Глаза у него полезли на лоб, сразу
утратив однонаправленность взгляда. В бешеном темпе менялась
мимика. Рот его искривился, а пятна на голове (возможно, мне
это показалось) вдруг стали темнее. А на стене за его спиной
вдруг проступила, на глазах становясь четче, явственнее короткая
надпись: "ARTEMIDA".
- Ты проиграл, Герострат, - объявил я. - ТЫ проиграл!
Он поднял на меня глаза, и я отшатнулся: впервые мне довелось
увидеть его страх.
- Я не могу проиграть! - закричал он на меня фальцетом. - Не
могу!
Я уловил движение справа. Все-таки там у углу действительно
жил паук, и паук этот рос на глазах, тихо подбираясь ко мне
поближе. Вот он размером с собаку, вот размером с пони, вот уже
с лошадь. Я побежал. А вслед мне летел отчаянный крик Герострата:
- Я не могу, не могу, не могу проиграть!
От паука я ушел, сумел уйти, но потерял ориентацию, заблудился
и долго бродил по каким-то мрачным закоулкам, где
почти совсем не было света, росли черные колючие вьюны, где
был свален бесформенными кучами разный хлам, под ногами хлюпало,
и украдкой пробегали в полутьме мелкие отвратительного
вида твари. Я задыхался здесь в сумерках своего разума, звал
Марину, но не получал отклика, и когда уже был на пределе
сил, когда потерял уже последнюю надежду выбраться, увидел
вдруг впереди ярко мерцающее неоном одно-единственное слово:
"ВЫХОД".

Глава двадцать восьмая
Открыв глаза, я обнаружил, что все еще сижу в кресле,
а напротив стоит придвинутый журнальный столик. Только вот чемоданчика
Марины на нем не было.
Приподнявшись, я увидел, что чемоданчик раскрытым опрокинут
на пол, а по ковру змеей вытянулся провод с наушниками.
В комнате остро пахло мочой. Я опустил глаза и к стыду своему
узнал, что за время сеанса успел обмочиться.
- Вот черт! - ругнулся я. - Надо же.
Я встал. Джинсы, обивка кресла были мокры. Огляделся.
Марины в гостиной не наблюдалось.
- Марина! - позвал я, но и здесь в мире объективной реальности
не получил отклика.
Я решил, что стоит поменять одежду. Направился в свою ком-нату
за бельем, потом сразу в душ. Наскоро вымылся, переоделся
во все сухое и пошел искать Марину.
Я встретил ее на кухне.
Она в халате сидела за кухонным столом, волосы ее были
распущены, а на столе стояла почти выпитая бутылка портвейна.
Бокал, из которого она пила, упал, видимо, неосторожно задетый
локтем, откатился к плите, оставив на полу коричневую
дорожку.
Она сидела, положив голову на сомкнутые руки, спрятав
лицо в ладонях.
- Марина, - окликнул я. - С вами все в порядке?
Она медленно, словно даже неуверенно изменила позу,
подняла голову, волосы рассыпались по плечам, и я понял,
что она пьяна.
- А-а, это ты, - произнесла Марина заплетающимся языком. - Выкарабкался?
Поздравляю...
Передо мной отчетливо вдруг снова встало видение затхлых
коридоров, заросших похожими на колючую проволоку растениями.
- Что со мной было? - спросил я. - Что вам удалось выяснить?
- Какая разница? - Марина устало качнула головой. - Садись - выпей.
- Что со мной было, Марина?
- Всегда одно и то же, - сказала она в пространство, отведя
взгляд. - Всегда одно и то же. Какие все вы одинаковые.
Я шагнул к столу. Ее нужно привести в чувство. И чем скорее,
тем лучше.
- Марина, - стараясь говорить как можно мягче, обратился
я к ней, - мы должны...
- Заткнись! - крикнула она. - Ничего я вам не должна!
Я решил было, что она сейчас разрыдается, но глаза ее
остались сухи. Вместо этого она поднялась мне навстречу.
- А вот ты, мальчик, - сказала Марина почти спокойно. - Кое-то
мне должен.
Одним движением она скинула халат, под которым у нее
ничего не было, кроме ровной золотистой кожи.
- Марина!..
Она схватила меня за руку.
- Ну, чего ты ждешь? Мужчина ты или импотент? Давай
трахни меня!
Ее тело было прекрасно, в другой ситуации я был бы, скорее
всего, рад подвернувшейся возможности познакомиться с ней
поближе, но не теперь...
- Давай прямо здесь, на столе, - она небрежно смахнула на
пол бутылку.
Бутылка не разбилась, укатилась вслед за бокалом.
- Марина, ты пьяна.
- Да, я пьяна. И всю жизнь мечтала трахнуться с таким
вот русским мальчиком. Чего ты ждешь? Я тебе не нравлюсь?
Или ты голубой?
Теперь она уже всем своим роскошным телом прижималась
ко мне, а рука ее, поглаживая, коснулась моей ширинки.
- Нет, не импотент и не голубой, - отметила она с удовлетворением. - Так
в чем же твоя проблема, мальчик?
Я попытался отстраниться.
- Я не хочу так, Марина.
- А я хочу именно ТАК, - она снова взъярилась. - Раздевайся!
- И не подумаю, - сказал я твердо.
- Не подумаешь? - она смотрела мне прямо в глаза. - А
знаешь ты, что мне достаточно слово сказать, короткий пароль,
и тебе так подумается, что ты не только меня, ты всех
женщин в городе перетрахаешь и не сможешь удовлетвориться?
Все вы одинаковы... Куклы, марионетки...
Я похолодел. Я увидел это отчетливо. Как меняется цвет
радужки ее глаз. Совсем как тогда в первые минуты нашего знакомства.
Она МОЖЕТ! Она СДЕЛАЕТ!
И чтобы остановить волну подкатившего страха, не видя
другого выхода, я начал раздеваться.
Мы занялись любовью там же, на полу кухни, и было это
впервые в моей жизни, когда я вовсе не получил удовольствия.
С одной из самых красивых среди встречавшихся мне женщин,
заметьте!
Когда все закончилось, я поспешил встать и принялся
натягивать брюки. Перед глазами у меня стояло лицо Елены,
и я подумал, что, наверное, она не сочтет происшедшее сегодня
изменой себе, даже если когда-нибудь об этом узнает.
Марина же потянулась. В глазах ее появился блеск. Она села
на полу, обхватила руками колени и, глядя на меня снизу
вверх, попросила:
- Дай сигаретку.
- Зачем ты так, Марина? - спросил я ее.
Она проигнорировала вопрос.
- А эти там сидят, мучаются, - сказала она с пьяной
улыбкой на припухших губах. - Коллеги наши, партнеры...
Скучно им... Давай их повеселим, белым помашем.
Я не успел ее остановить. Она схватила все еще валяющуюся
на полу мою футболку, резво вскочила и, подбежав к
окну кухни, замахала ею, как флагом.
Реакция последовала незамедлительно. Не прошло и пятнадцати
секунд, как в прихожей затопали и в кухню ворвались двое
бойцов.
- Старший. Лейтенант. Лузгин! - представился один из них:
мой давний лаконичный знакомец (представлялся он не мне, конечно,
без персоналий - по долгу службы). - Что... - он замолчал,
уставившись на Марину; на губах его появилась нехорошая
ухмылка.
- Все в порядке, лейтенант, - поспешно сказал я. - Ложная
тревога.
- И проверка связи, - ввернула Марина.
Нахваталась уже идиом!
Она расположилась у окна, отставив соблазнительно ногу
и легко поводя пальцами по левой своей груди. В обход и вокруг
соска. Нехорошая ухмылка старшего лейтенанта Лузгина стала
еще шире.
- Значит. Все. В порядке? - переспросил он, бесцеремонно
обследуя Марину взглядом.
Лицо Марины вдруг страшно исказилось.
- Вон! - закричала она, оскалившись. - Все вон! Вон отсюда!
Она подхватила с пола бутылку и запустила ею в лейтенанта.
Тот едва успел увернуться.
- Значит, все в порядке? - неожиданной для него скороговоркой
и совсем другим тоном уточнил Лузгин и вместе со своим
напарником поспешил ретироваться.
Когда они ушли, Марина, упав на колени, разрыдалась.
Я этого ожидал, присев рядом, осторожно погладил ее по плечу.
Все-таки она не выдержала. Все-таки зря я на нее понадеялся.
Все-таки она женщина...
Я отвел Марину в ее спальню, уложил в постель. А она,
захлебываясь, рассказывала. Рассказывала о пятнадцати безмерно
долгих потерянных годах, о том как взяли ее в оборот,
когда не было ей еще и двадцати (так я узнал, что Марине
на самом деле уже тридцать пять лет); рассказывала об изнурительных
тренировках и перенесенных операциях; брала
мою руку и заставляла ощупывать странные ямки на ее голове,
прикрытые волосами. Она рассказывала о растоптанных
надеждах и изнуряющем одиночестве, о страхе, ненависти и
подозрительности; о серых стенах, в которых прошла половина
ее жизни и тех людях, что умирали у нее на глазах. Она
ведь подумала, что и я тоже умер, что не выкарабкаться мне;
что зря я полез, что зря она согласилась, и что теперь всегда
так будет: куда бы она не пошла, что бы она не сделала,
все всегда будут умирать...
А слезы текли и текли, и лицо ее показалось мне в эти
минуты лицом совсем маленькой девочки, оплакивающей безудержу
свою давно потерянную, но до сих пор горячо любимую игрушку - свои
иллюзии... И горе этой девчушки было так велико,
что я на время позабыл о собственных проблемах.
А когда слезы кончились, она посмотрела на меня красными
заплаканными глазами и попросила тихо, очень так жалобно:
- Борис, ты останься. Не бросай меня.
И я остался с ней на ночь, и это уже была самая настоящая
измена моей Елене. И не думаю, что она мне когда-нибудь
простит ее.
Но иначе поступить я не мог...
Утром приехал Сифоров. Оживленный, почти счастливый.
- Ребята, - сказал он, весь светясь. - Сегодня ночью
Центр-два был атакован. Герострат в наших руках. Сейчас
его допрашивают в Большом Доме. Ребята, мы победили!
- Вот и прекрасно, - сказала Марина, с утра она выглядела
привычно сдержанной. - Надеюсь, теперь вы не нуждаетесь
в моих услугах?
- Мы победили, Марина, о чем речь?
- Тогда убирайтесь! Оба. Не могу вас больше никого
видеть.
Сифоров вопросительно взглянул на меня. Я пожал плечами.
Мы отправились на Литейный, и действительно мне с Мариной
больше увидеться не пришлось. Не знаю, стоит ли мне жалеть об
этом.

Глава двадцать девятая
Было это так.
Ночью без пяти минут три в учреждение, маскирующееся
под Центр психотронных исследований зашел молодой человек
в костюме при галстуке и с большим портфелем. Все занятые
в операции "Мышеловка" знали друг друга в лицо, но этот человек
был им незнаком. Вахтер просигнализировал на пост управления
о подозрительном субъекте, там насторожились: как-никак
первое происшествие за неделю, что-нибудь да значит. Но молодой
человек в костюме опасным не казался. Он спокойно подошел
к кабинке вахтера, поставил на пол свой портфель и, наклонившись
к сетке переговорника, задал знаменитый вопрос:
- Извините, пожалуйста, вы не подскажете, как пройти в
библиотеку?
Но на знаменитый вопрос молодой человек так и не получил
знаменитого ответа: "Идиот! Какая библиотека в три часа
ночи?!", Потому что в следующую секунду взорвалось устройство,
спрятанное в портфеле. Вахтера спасло пуленепробиваемое стекло
стальной щит, которыми предусмотрительно была снабжена кабинка.
Но он был сильно контужен и свалился на пол, потеряв сознание.
От молодого человека в костюме и при галстуке не осталось даже
пыли.
И все бы ничего, все бы продолжало развиваться по плану,
но в то же мгновение, когда в вестибюле Центра-два прогремел
взрыв, разметавший кроме прочего в щепки входную дверь, во
всем квартале отключилась подача электроэнергии: как выяснилось
впоследствии боевики Своры захватили подстанцию. Все оборудование
Центра-два, все системы управления и контроля выключились,
обесточенные.
Я представил себе: вот гаснут экраны в комнате с табличкой
"Вычислительный центр", вот, моргнув, гаснет свет; верещит,
подмигивая красным, компьютер, а Константин Пончанов по
прозвищу Пончик, рассыпав конфеты и ругаясь на чем свет стоит,
лихорадочно стучит пальцами по клавиатуре, а потом безнадежно
махает рукой, откидывается в кресле и говорит в пространство,
ни к кому конкретно не обращаясь:
- Предупреждал же, нужно-нужно-нужно монтировать на автономное.
Что теперь делать с этим барахлом?..
Герострат, понятно, не остановился на достигнутом. В сумраке
белой ночи взвились три осветительные ракеты: зеленая,
красная, желтая. Сопровождаемые разноцветными ломающимися
тенями в полной тишине без подбадривающих возгласов через
открытое пространство к зданию устремились боевики: два десятка.
Возглавлял атаку сам Герострат.
- Он все очень точно рассчитал, - говорил Сифоров, рассказывая
мне подробности штурма. - Без электричества мы не
смогли применить газ, потеряли связь и возможность контролировать
ход событий. Каждая группа была предоставлена сама себе
и действовала по своему собственному усмотрению.
Пять боевиков несли на себе армейские огнеметы: по огнемету
на этаж. И скоро здание пылало, и дым и огонь усугубили всеобщую
сумятицу. Спонтанно началась стрельба. Боевики Своры были
закодированы жестко и в плен не давались. Чтобы не допустить
потерь среди своих подчиненных, командиры групп отдавали приказ
вести огонь на поражение. В результате все боевики Своры были
убиты, и у ФСК не нашлось бы повода праздновать победу,
если бы четко не сработали спокойно занявшие свои места и наблюдавшие
со стороны за происходящим в Центре-два ребята из оцепления.
Герострат, что-то для себя выяснив, предпринял попытку
уйти, и его "тепленьким" взяли на автомобильной стоянке.
- Очень все как-то просто, - заметил я, когда Сифоров закончил
свой рассказ. - Не похоже на Герострата.
- И на старуху бывает проруха, - весело отвечал неистовый
капитан. - Герострат у нас в руках, а что и как - пусть оценивают
историки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30