Тот, кто говорил, был невидим для Чернобоя. Гриша почему-то стал нервничать. Вытащил сигарету. И сразу же появились слова. Сначала на русском: "У нас не курят". Потом на английском: "No smoking".
Гриша увидел старомодную черную карету. Впереди на скамейке сидел человек в черном цилиндре. За каретой молча медленно двигались люди, тоже все в черном.
Смерть, холонуло сердце Гриши. А может, пронесет?
Гриша увидел внизу траву. И он лег.
Карета с черными людьми скрылась. Сплю, что ли, я, подумал Гриша. И услышал:
- Нет. Мы постараемся вам объяснить. Вы - не умрете. Вы - Вечный жид.
- Я жид? Ты что? Вы что? - Гриша вскочил. - Если вы думаете, у меня имя такое - Гриша... - Чернобой напряг память. - А Гришка Распутин, по-вашему, тоже был жид?
- Причем здесь национальность? Вы бессмертны, Григорий Чернобой.
- Как это так?
- Вот так. Вы попали в Интернет. И теперь доступны всему человечеству. Вы не умрете. Если, правда, не проникнет вирус. Надеемся, что это не случится. Надеемся, что вас, человека из толпы, мы сбережем в виртуальной реальности не на один век.
Гриша опять лег на траву.
Лучше бы, конечно, не жид, а хоть грек или татарин, думал Чернобой. И его мысли были слышны всем.
Чтобы свыкнуться, он закричал:
- Гришка Чернобой - Вечный жид! Никогда не умру! Так что, мне повезло или как?
Он опять увидел черную карету и людей в черном. Они шли за каретой, хлопали в ладоши, танцевали, смеялись. Тот, кто сидел впереди, поднял цилиндр, приветствуя бессмертного Гришу Чернобоя.
НЕИЗВЕСТНАЯ
- Касаткин, - раздался женский голос по радиотелефону, - зайдите к шефу.
Леню с утра лихорадило. То ли он простуду подхватил, то ли каких-то бумажек не хватало на столе, но что-то его раздражало и тревожило. В офисе к шефу допускали только заведующего отделом по связи с банками, расплывшегося борова лет сорока пяти. Леня работал с компьютером, факсами, переводил сообщения из разных банков.
"Чего это вдруг меня к шефу?" - подумал тревожно Леня и спросил заведующего:
- Николай Сергеевич, слышали, меня к шефу. Что-нибудь не так?
Маленькие темные глазки-бусинки под белесыми бровями смотрели мимо.
- Это вы сейчас узнаете. У меня к вам претензий нет.
Леня высморкался. Да, с вечера простудился. Его немного трясло.
Секретарша с накладным белокурым шиньоном, с ярко накрашенными губами, проговорила в аппарат:
- Виктор Степанович, к вам Касаткин.
- Пропустите.
Леня осторожно нажал на ручку двери. Шеф с улыбкой встал из-за стола. Он был примерно одного возраста с Леней.
- Вы ведь женаты, Гарик?
Леня смотрел на хорошо сложенного молодого человека в прекрасно сшитом костюме, в белоснежной рубашке с голубым галстуком.
- Гарик! Ты что, меня не слышишь?
Леня уже знал, что шеф всех сотрудников, в том числе и Николая Сергеевича, называет одним именем - Гарик.
- "Гости съезжались на дачу" - откуда это?
Вопрос шефа поразил Касаткина. Леня смотрел на скуластое улыбающееся лицо.
- Это, наверное... - начал Леня.
- Неужели не помнишь? - перебил шеф. - Эта фраза просто выбита на мраморе. Не встречал? Кстати, этого же автора: "Все в ней гармония, все диво, все выше мира и страстей".
- Может, Пушкин?
- Угадал, Гарик. Думаю, что просто угадал. А такая строчка - "Белеет парус одинокий" - это ведь тоже у Александра Сергеевича?
- Нет, Лермонтов,- радостно и широко распахнулся Касаткин.
- А ты не ошибся, Гарик?
- Нет, совершенно точно.
- В школе выучил,- глаза шефа и смеялись и смотрели мимо.- Скажи, ты давно женат? Не возражаешь, если я тебя на ты? ... А, Гарик?
- Полтора года.
- Что полтора года?
- Полтора года женат, вы спрашивали.
- Да, да... Все в ней гармония, все диво... Между прочим, стихотворение "Красавица" - в альбом жены графа Завадского. А какие стихи ты еще помнишь, Гарик?
Леня подумал, что у него поднялась температура. Голова кружилась. Голубые глаза шефа и голубой галстук слились в одно пятно.
- По вечерам, над ресторанами горячий воздух дик и глух...
- Блок, - всадником вылетел из голубизны Леня, - "Незнакомка".
Шеф засмеялся:
- Вот это уже ближе к делу. Помнишь картину "Неизвестная" Ивана Николаевича Крамского? Ее еще часто называют "Незнакомка".
Надменный взгляд, припухшие губы, бархатистость лица.
- Туманность! - Лене до бессвязного крика хотелось понравиться шефу, не упасть в пропасть. И он добавил:
- Еще перо на шляпе... Белое перо...
- Да, и руки в муфте... Но ведь это все детали. Верно, Гарик? Ты верно сказал - туманность, не восточная ли кровь?
- Извините,- осмелел Леня.- Я не понимаю, для чего вы меня вызвали.
- Твоя фамилия Касаткин?
- Да.
- Прекрасная фамилия, аристократическая. А тебе, Касаткин, не казалось, что та девушка... То был девятнадцатый век... А сейчас у нас,- и шеф показал на перекидной календарь, - между прочим, по моему заказу сделан, люблю старину, такая, понимаешь ли, слабость, сейчас у нас 12 июня 2002 года. Века меняются, а женщины во все века бывают прекрасны. У тебя, Касаткин, замечательно красивая жена. Я ее, правда, мельком видел из машины, когда ты ее целовал у офиса, - он сделал долгую паузу. - И успел оценить. Любишь туманность? Хороший у тебя вкус. А я старину собираю. Хотя искусство тебе надо бы лучше знать, не только языки. Твоя удача, Гарик.
- Да, мы хорошо живем. Она, между прочим, знает французский и английский не хуже меня.
- Я так и думал, - и шеф посмотрел на часы.- Мы с тобой долго беседуем. А у меня время - деньги, извини за трюизм. Короче, приглашаю на дачу. Вот адрес.
И он взял маленький кусок твердой бумаги, похожий на визитную карточку, и ручкой стал что-то писать. Как показалось Лене, довольно долго и даже замысловато.
- Вот визитная карточка, - шеф протянул, и Леня машинально положил карточку в карман.
- Благодарю за приглашение. Мы с женой будем рады, - пробормотал Касаткин.
Шеф расхохотался.
- Я что-нибудь не то сказал? - забеспокоился Леня.
- Все то и все так... все так, мой милый дружочек Гарик. Как ее зовут?
- Оля.
- Мы с тобой сделали открытие. Оказывается, "Неизвестную" зовут Оля. Вот и привози Олю 16 июня, к четырем часам дня. Да, замечательно. "Неизвестная", так все раньше полагали, а ее-то зовут Оля.
"Боже мой, - лихорадочно думал Леня, - бред. Я болен, я сейчас упаду."
Шеф будто догадался:
- Извини, забыл пригласить тебя, - и он сделал долгую паузу, - сесть в кресло.
Леня чуть опустился, но тут же вскочил:
- Дайте мне бумагу, немедленно, дайте мне бумагу.
- Пожалуйста, а вот и старинный "Паркер".
"Прошу уволить меня" - написал Касаткин и твердо спросил:
- Какое сегодня число?
- На календаре, - в голосе шефа теперь была деловая сухость.
Леня облегченно вздохнул:
- Все!
- Одну минутку,- шеф вытащил чековую книжку, заполнил и расписался.Возьми.
- Что это?
- Посмотри на сумму. Ты плохо выглядишь. Не болен ли?
- Болен.
- Ну вот, в любом банке, и поезжай отдохнуть, полечись.
Леня взял чек и разорвал. Шеф будто не заметил, он не смотрел на Касаткина. Заново заполнил чековую книжку.
- С Третьяковкой ведь не договоришься.
Голос его звучал как сквозь толстое стекло.
- Поезжай на Мадейру, или на Багамы, или куда захочешь. Ты теперь богатый человек. Очень. Можешь открыть свой офис. Протри глаза, Гарик, и посмотри на цифры. Последний твой шанс. Другой суммы не будет. В общем, дальнейшее меня не интересует.
Касаткин держал в руке чек.
- Мы больше никогда не увидимся, и на даче тоже. Ну ты все понял? Моя машина заедет без пятнадцати три.
Касаткин ничего не сказал в отделе. Молча собрал несколько своих бумаг, сунул в сумку и пошел к двери.
Дома он быстро разделся, лег в кровать. Он закрыл глаза, пытаясь уснуть. Потом вскочил. Схватил брюки. Вытащил бумажку шефа, его визитную карточку. На ней был чернилами нарисован маленький домик. Из окошка домика выглядывал зайчик. А внизу четким почерком: "Спасибо".
- Спасибо, - повторил Леня. И еще, - спаси - бо, спаси Бог.
"А, ну да, - думал Касаткин, - это по-древнему - спаси Бог".
У него начинался сильный жар.
- Спаси Бог... спаси Бог... спаси Бог, - повторял Леня уже в бреду, как молился.
Он полз по колокольнозвонкой земле, хватая руками пучки травы, цепляясь за корни, за колючие ветки. Он не понимал, вверх или вниз ползет, его слепил внутренний огонь, сквозь которые проглядывали злобные рожи. Колючки рвали ему грудь. А он полз и полз.
Не обращал внимания на рожи, и в нем все громче, все колокольнее звенел свет, хоронивший страх. Рожи исчезли. И отдаленно, но все отчетливее, выпуклее, в нем набухала радость. Он засмеялся. И не заметил, когда потная подушка затихла, и он спокойно заснул, отдыхая душой.
НОВАЯ ЗВЕЗДА
Кузнечик проснулся весь в поту. Откинул одеяло. Желтым глазом смотрела луна. Кузнечик осторожно ощупал себя. Крылья лежали привычно: левое поверх правого. Как всегда. Как всегда. Да вроде ничего и не болело. Но глаз говорил твердо, даже неотвратимо.
Привычный за жизнь шорох страха, не видимый другим людям, царапнул Кузнечика мелкими зубчиками. Исчез.
"Нет, еще не то, - думал Кузнечик. - Не сон ли?"
Мелко крошились мысли: "В темной отаве, из гудков автомобилей. Ветром меня пригнуло. Дереву холодно. Оно тянет ветви в пустоту неба".
И раньше, тоже длинной вереницей, шли то ли сны, то ли явь... И еще пугливые, понурые фигуры с зеленым болотным отливом.
Мелкие зубчики, жилки левого крыла, проскрежетали: "Тебе и шестидесяти нет. Еще не старость, не старость..."
В его жизни медленно пересекались линии - работа, жена. Рано родился ребенок. Пяти лет Коля умер. На могилу они ходили вместе с женой, на маленьком гранитном столбике - выпуклая фотография: улыбающееся личико ребенка. И каждую весну приходили сажать вокруг столбика цветы.
Как-то незаметно и без скандала покинула его жена. Немногочисленные друзья поднимали бокалы в дни празднеств.
Самое привычное для взрослого Кузнечика - большая комната в его институте. На его столе и еще у четырех сотрудников - компьютеры. Курить выходили в коридор.
Летом около реки стрекотал. Задние длинные ноги выбрасывали его далеко. Прорывался сквозь траву. Тепло. Приятно. Даже очень. Но пустота давно и свободно пробилась в его сердце.
О, если бы не одна та заветная секунда.
А мать?.. Да, мать умерла. И тогда особо ощутил пустоту.
По вечерам открывалась и закрывалась раковина телевизора. Кузнечик неподвижно сидел напротив в зеленом кресле. Зеленый Кузнечик в зеленом кресле, никому не видимый.
Кузнечик тихо стрекотнул. Левое крыло потерлось жилкой о зеркало правого крыла. Тысяча тысяч поколений кузнечиков сменилась, и только ему была дана та единственная секунда.
Вспомнил, теперь весь в поту, вспомнил. Хотя и никогда не забывал. Да и не дано ему было забыть.
Он спускался по эскалатору в метро. Изнутри что-то резко толкнуло его. Он спускался вниз, а по эскалатору вверх, совсем близко от него, смуглое лицо девушки, явно с примесью восточной крови. Отточенность до пронзительного крика, не слышного никому, кроме Кузнечика. Звук его души влился в оглушительное молчание любви. Она не смотрела на него.
Властный голос молчания и запах речной травы захватили сердце Кузнечика. И он услышал, как переливается вода через камни на перекате реки с солнечной рябью.
Одно мгновение - и звук пропал. Но где-то в небесах сразу вспыхнула Новая звезда.
Может, ради этой секунды он навсегда теперь вписан в книгу вечности. Может, в будущем бессмертные души будут поклоняться ему как высшему существу. А он останется мучеником той вечно неразделенной земной секунды. Может быть, он, здесь, на земле, смешной Кузнечик, станет еще одним божеством. Не крылья поднимут его в небо.
Лунный глаз позвал Кузнечика. Он оттолкнулся своими "прыгательными" ногами и ринулся в лунную бесконечность.
Постель была пуста. Кроме лунного света уже ничего не было...
А что я? Я буду, пока мой ангел оберегает меня, искать в ночи над собой, среди звезд, ту единственную, Новую звезду Кузнечика. Моя надежда, моя вера в бессмертие.
ЭЛЬВИРА
Июль. Слепой от солнца. Валера Котин знает только: прямо, вперед и дальше.
В детстве играл в куклы с Зиной и Шурой, девочки жили в одном с ним доме.
Куклу назвали красиво - Эльвира.
Шил платья чаще всего Валера. Шура и Зина ему помогали.
- Она хрустальная, - говорил Валера. - С ней надо осторожней.
Эльвира и вправду была хрустальной вазой. Очень дорогого звучания. Она стояла на старинном комоде красного дерева.
Валера сказал родителям, что ваза разбилась. Осколки выбросил. Искренне плакал, просил прощения, дрожал. Ложь наращивала судорогу. Родители испугались.
А игра сразу получилась опасной и привлекательной - тряпичная голова, руки, ноги, а внутри хрупко.
Туман обмана окружил куклу. Зина рисовала для куклы дворцы со взрослым словом - палаццо. И сады. Много цветов, заросли роз.
А Валера рисовал четкие квадраты и ромбы. Красные и синие.
Мнимая тряпичность, цветастые платья, а внутри - краденная вещь, грех. Тайна утоньшала игру, делала их соучастниками недозволенного. Этим они себя разгорячали. Пьянили.
Валера показывал девочкам пипиську. Они трогали ее. И кукле давали потрогать.
Зина рано стала колоться. Она поехала сначала в Польшу. Оттуда Валере пришло письмо. Без обращения. "Пропадаю. Будь счастлив. Зина".
Потом из Германии, и вовсе одно слово: "Пропала".
А Шура, не кончив школы, вышла замуж. Родила двоих детей.
Вроде жизнь складывалась нормально. Но муж, способный инженер-электрик, сгорел от рака. Очень рано.
Вместе с детьми Шура ходила к нему на кладбище. Наскребла денег, поставила хороший памятник. Пригласила Валеру. Когда священник освящал памятник, Валера повторял про себя: "Господи, прости мя грешного". Слова пришли сами собой, откуда-то из далекой памяти.
Шура на него не глядела, только сыпала слова торопливыми осколками:
- У меня двое детей. Не знаю, в чем виновата. Ты теперь не надейся. Слышишь?
- Я не надеюсь.
Больше они с Шурой никогда не встречались.
Валера Костин успешно кончил институт, работал программистом. В работе чрезвычайно исполнительный. Друзей не было. Пиджак, галстук. Незаметный, почти невидимый.
Родители, как могли, оберегали его от хозяйства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27