Но вообще гимназистам предпочтительнее селиться у людей более уважаемых профессий, не принадлежащих к сословию простых рабочих. Если бы я сказал, что мой квартирный хозяин, например, гробовщик, он бы не возражал. Но сейчас, разрешив мне остаться у рабочих кожевенного завода, он когда-нибудь еще может стать соучастником моих преступлений. Ну, судите сами, должен ли классный наставник идти на столь рискованные уступки?
Ни минуты не сомневался я в том, что это дело рук подлеца из имения Фаньково. Вскоре у всех гимназистов запросили домашние адреса. Я указал: живу у гробовщика. Так писал и впредь.
Но с Мироновыми пришлось расстаться.
Глава XI
Поиски копеек. — Битва с черноишнельника ии. — По банку!
Мой новый квартирный хозяин был, однако, не гробовщик, а портной, по фамилии Ипполитов. Мне уже не удалось получить отдельной комнатки. Я снял угол, и за него пришлось платить рубль восемьдесят копеек в месяц, или, как говорил отец, шесть фунтов масла.
Самым большим злом был старый утюг — мы часто от него угорали; даже портной не выдерживал и кричал: «Жена, скорей дай квасу, а то упаду в обморок!»
Была и еще одна беда, под вечер к хозяину иногда приходили друзья; они пили, распевали жалобные песни и рассказывали анекдоты.Со временем я придумал, как от них отделиться вбил в стены гвозди и, развесив на них одеяло, отгораживал себе нечто вроде треугольной комнатки. Я снимал одеяло, только когда ложился спать. Так было легче читать и заниматься. Однажды между разгоряченными водкой гостями началась перепалка, в мою «комнату» полетела бутылка. И тут-то мне очень помогло старое одеяло: не будь его, бутылка разбила бы мне голову.
Наконец мне повезло — вернее, снова помог дядя Давне: он нашел мне ученицу. За сорок копеек в час я обучал арифметике первоклассницу Полину Ольхову, удивительно капризную и неряшливую дочку управляющего имением Чибур-Золотоухиной. Но что это была за работа! Час мой длился очень долго. Иногда его было не втиснуть и в два часа! У моей ученицы пропадали неизвестно куда книги и тетради... В один прекрасный день я, время от времени поглядывая на роскошные стенные часы, подсчитал: пока Полина жеманилась, морщила нос, надувала губки и с помощью дородной мамаши разыскивала готерянные книги, прошло целых двадцать пять минут. Я терпел: что поделаешь? Восемьдесят копеек в неделю — где их возьмешь?
Спустя некоторое время жена портного потребовала квартирную плату. Я сосчитал свои сбережения — набралось сорок две копейки. Протянул их хозяйке, но она и разговаривать не стала: муж давно запретил ей получать от жильцов по крохам. Я должен уплатить все сразу — только так можно привыкнуть к порядку.
Как быть? Земляк, приехавший из Рогайне, привез мне продукты, но денег из дома не прислали. Я отнес на базар кусок масла и продал за пятьдесят копеек. Набралось девяносто две копейки. Где взять остальные? От ученицы ничего не получишь до конца месяца: об этом предупредили меня с самого начала.
Я вышел на улицу; было сыро и темно. Время тянулось медленно.Так я плелся по улицам и переулкам, размышляя о различных жизненных явлениях. Вдруг под ногами что-то звякнуло! Несмотря на полную тьму, мне все-таки повезло! Я боялся нагнуться, хотя в душе был совершенно уверен, что это золотая монета.
Нужно было поднять ее, чтобы не подобрал кто-нибудь другой. Зажав монету в кулак, я подошел к фонарю и раскрыл ладонь: это был обыкновенный медный пятак!
Теперь набралось дезяносто семь копеек. Не хватало еще восьмидесяти трех... Я слышал, что в тяжелые минуты люди закладывают в ломбард всякие вещи: шубы, кольца, часы. Что же мне заложить?
Ноги машинально понесли меня через Двинский мост; в начале Вокзальной улицы находилось известное фотоателье Мещанинова. С минуту я рассматривал выставленных в витрине изящных дам и барышень. Какие спокойные и довольные лица! Я повернул направо и внезапно в одном слабо освещенном переулке увидел трех дерущихся подростков. Два реалиста напали на гимназиста и дубасили его изо всех сил. Я уже был знаком с большей частью неписаных законов средних учебных заведений товарищ попал в беду — выручай. Быстро сорвав ремень, ударил пряжкой одного реалиста по спине.
Гимназист, воодушевленный помощью, с такой яростью накинулся на своего противника, что тот начал шаг за шагом отступать. Я принял на себя удары другого реалиста, ростом он был больше меня, и мне приходилось только отбиваться. Вдруг я получил увесистый удар по зубам и почувствовал во рту соленый вкус. Одним прыжком очутился возле реалиста. Схватил его' за горло и так сжал руками, что гот чахрипел... Второй реалист бросился наутек, а мой союзник с большим трудом высвободил горло противника из моих пальцев и укоряюше, полуудивленно сказал:
— Ну и волчонок же ты!
Как не стать волчонком, если сн мне рассек губу и она раздвоилась, как у зайца! Гимназист оказался воспитанником пятого класса нашей гимназии Толей Радкевичем. Чиркнув спичкой, он осмотрел мою губу и озабоченно спросил:
— Что ты скажешь в гимназии? Хорек тебя съест.
— Ничего, не съест! — храбрился я. — Скажу, что разбил, когда выскакивал из трамвая.
— Э, да ты молодец! — Радкевич хлопнул меня по плечу. — Не хнычешь... — Затем, поколебавшись, снова обратился ко мне: — Силенциум!
В те времена среди гимназистов это слово имело магическую силу. Его употребляли редко: только когда нарушались гимназические правила, совершались проступки, за которые можно было попасть в кондуит. Оно было как бы клятвой ни при каких обстоятельствах, никогда в жизни не разглашать виденное и слышанное. Никто не бросался этим словом попусту.
— Силенциум! — ответил я тихо; по телу пробежала теплая волна.
— Айда ко мне!
Радкевич жил в следующем переулке. Он четыре раза постучал в дверь, после этого с грохотом отскочил дверной крючок. В небольшой прокуренной комнатке сидело семь-восемь гимназистов и учеников коммерческого училища. Увидев чужого, они вопросительно взглянули на хозяина.
— Ничего, это свой парень! — успокоил их Толя Радкевич. Затем он вытащил из кармана несколько пачек папирос. — Садись, где жестче, и сиди, пока не станет мягче!
Это был особый жаргон среди тех гимназистов, которые ходили на каток «Смертельного зэпаха» и делали другие веши, запрещенные гимназическим начальством. Я осмотрелся: здесь не было детей высокопоставленных родителей — все сыновья чиновников или мелких домовладельцев.
Скоро на столе появились карты и зазвенела мелкая монета Играли в «очко». Банк быстро срывали, и хозяева денег довольно крепко держали их в своих руках.Вначале я только глядел, но вскоре почувствовал, что девяносто семь копеек в кармане, словно раскаленные, жгут, мне руку: еще мгновение — и мои карманы начнут тлеть и дымиться.
— Дай и мне... — Покраснев, я пододвинулся со своим стулом поближе к столу.
Но моего тихого голоса никто не слышал, так как в этот момент кудрявый «коммерсант» Коньков воскликнул:
— По банку!
В банке набралась солидная сумма — рубль восемьдесят копеек. Затаив дыхание, все следили за руками того, кто держал банк: какие будут карты?
Король, дама, туз... Помертвевший Коньков еле выдавил:
— Проиграл...
Азарт нарастал. Уже в следующем туре Коньков сгреб со стола около четырех рублей. Тогда он бросил на меня вызывающий взгляд:
— Юноша, попробуй на счастье!
Я было судорожно сжал свои монеты, но в самый последний момент одумался. Смел ли я рисковать своими грошами? Нет, нет и нет!
Все же просидел часа два, глядя на монеты и тузы. Наступил момент, когда я совсем близко придвинулся к игрокам. Но пересилил себя, поднялся и твердыми шагами направился к двери. Мне тут нечего было делать.
— Силенциум! — тихо прошептал Толя прощаясь.
— Силенциум!
На улице я долго стоял в оцепенении на одном месте. Что делать, куда идти?
— Эй, что это за снежная баба? Настоящая зима еще за морями! — Меня ласково обнял дядя Давис.
Я выпрямился и принялся дуть на пальцы.
— Не снежная баба, а астроном; звезды считаю! — попытался я попасть дяде в топ.
В свете фонаря мелькнула его пышная борода; она заиндевела На улице такой холод, а я ничего не чувствовал!
— Ты почему, парень, к нам глаз не кажешь?
Это правда я уже много недель не был у Каулиней. Трудно было туда ходить: тете Лиспе я колол глаза, как репей Дядя всегда старался накормить меня получше, а ведь им тоже каждая копейка дорога. И вот я откладывал визит со дня на день; думал—раздобуду денег,
куплю булку с изюмом, краковскую колбасу и тогда буду там желанным гостем.
— Милостивый боже!—внезапно воскликнул дядя Давис, заглянув мне в лицо. — Ты бледен как мел. Вот тебе гривенник, поезжай домой на трамвае.
— Что ты, дядя, — гривенник! Трамвай стоит только пять копеек... — Я оттолкнул его руку.
— Утром стоил пять, а вечером неизвестно, повезут ли за десять, — пошутил он.
Мы немного прошли вместе.
— Где ты работаешь? Все еще у Веры. Константиновны Чибур-Золотоухиной?
— У нее. Я говорил тебе — это черт, а не старуха! Кто-то ночью украл воз досок... и она собирается у меня из жалованья вычесть. Сама сидит на тысячах, а с бедного человека готова последнюю шкуру содрать.
— Ой! — испугался я. — Как же со стипендией? Если она такая непостоянная, отдаст другому.
— Не бойся, ведь это не ее деньги. Я недавно напомнил. .. Но знаешь что, сынок: поучись где-нибудь тонким манерам. Она сказала. «Было бы неплохо, если бы этот юноша когда-нибудь показался мне». Конечно, попробую отговорить...
Домой пришел я поздно ночью, усталый и голодный. Дверь открыла хозяйка. Где так долго пропадал? Она очень тревожилась — не попал ли ее гимназист в какую-нибудь бедуН
Я чистосердечно признался: пусть делает что хочет, пусть хоть сейчас выбросит меня из квартиры — все равно не смогу заплатить сразу за весь месяц. И я рассказал ей обо всех своих приключениях.
Хозяйка отвернулась; я заметил, как она быстро утерла рукавом глаза. Потом выташила из остывшей печи глиняный горшок — в нем было немного похлебки.
— Садись-ка за стол... да бери ложку
Когда я опустошил тарелку, хозяйка легонько погладила мою голову:
— А теперь иди спать. Мы небогатые люди... но, может быть, ты со временем что-нибудь заработаешь. Только никогда не бери в руки карты Мы бедны и так, а карты —они снимают последнюю рубашку с плеч. Мало ли этакого бывало?
Глава XII
Вечные враги. — Ночь напролет за работой. — Дочь губернатора. — «Фи, господин гимназист...»
Другие могли ночь напролет просидеть за картами или еще как-нибудь убить время, и все-таки на другой день они являлись в гимназию со свежей головой.
Я же на следующее утро чувствовал себя так, словно меня отхлестали плетьми, и на уроке географии не мог ответить на самые простые вопросы.
Как был поражен учитель географии Сергей Николаевич Уральский, который так доброжелательно отнесся ко мне во время экзаменов! Мы снова остановились с ним в конце коридора.
— Залан, что с вами случилось? Вы нездоровы?
Я стоял пристыженный, опустив голову. Я научился лгать Хорьку, Гуммиарабику, директору... Но Уральскому. .. Ему не мог сказать ни одного неправдивого словечка. Разве нельзя было пожаловаться, что голова разламывается на части? Сергей Николаевич поверил бы мне — мне, который знал все моря и реки, как настоящий моряк.
— Выслушайте меня хорошенько: через неделю кончается первая четверть. Я уже познакомился с вашими отметками.- почти по всем предметам пятерки. Но что случилось с вашей памятью? Вы знаете, после окончания первой четверти будет заседание дамского комитета. Держитесь покрепче, чтобы стипендия от вас не ускользнула. А сегодня, мой милый, идите домой. В журнале отмечу, что вы внезапно заболели. Боюсь, как бы вас не вызвал еще кто-нибудь... Не всякий захочет считаться с вашим состоянием. Еще раз напоминаю: будьте осторожны в конце четверти!
Дома я немного полежал — стало легче. Потом внимательно просмотрел уроки на завтра Бывало, что даже самые прилежные ученики вдруг забудут о каком-нибудь заданном уроке. Итак: немецкий язык, история-, рисование, арифметика. Ага, по арифметике нужно сдать тетради с задачами, решенными раньше.
Я просмотрел все остальные уроки и, посвистывая, наклонился к сундучку, чтобы вынуть из него тетради по арифметике, хранившиеся у меня на самом дне.Однажды случилась беда: хозяйка взяла со стола тетрадь и накрыла ею котелок с супом, чтобы суп не простыл. Тогда мне пришлось переписать все задачи в новую тетрадь — не покажешь же учителю тетрадь с жирным пятном посредине!
После этого случая я аккуратно запирал в сундучок все тетради. Но от несчастья, нет гарантий. Перед моими глазами поплыли желтые и зеленые круги: что стряслось с тетрадями?
Крысы и мыши были моими вечными врагами, особенно в квартире портного Ипполитова. Спасая от них свои съестные припасы, я все мешочки вешал на гвозди. И вот эти чертовы мыши прогрызли дно в сундучке И перепортили все собранные за четверть тетради!
Как странно, что мне не повезло как раз в географии и арифметике. В этих предметах я чувствовал себя особенно сильным. Но если Сергей Николаевич был чутким и добрым, то от Барбовича — учителя арифметики — я не мог ждать ничего хорошего. Его мало интересовало, есть ли у гимназиста глубокие знания. Он обычно задавал каждому вызванному к доске три вопроса или задачу. Если гимназист решал, бойко постукивая мелом подоске, получал пятерку. Если решал не столь бойко — четыре или четыре с плюсом. Если запинался — три. То же при проверке тетрадей: они должны были выглядеть так, точно их только что купили в магазине. Но сам ли гимназист решал задачи, списал ли с чужой тетради или кто-нибудь другой сделал ему за небольшую мзду — это Барбовича не интересовало. Главное — внешний вид.
Но именно в этом надо мной тяготело проклятие. Разве одноклассники имели представление о бедах, которые подстерегали меня со всех сторон? У них были хорошие сумки для книг, не боявшиеся ни дождевых капель, ни снежинок. Мне же приходилось заботливо прятать книги и тетради под пальто;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56