— Так вот, товарищи... С того самого пропавшего самолета пришел человек. Самолет упал в ста километрах отсюда, в безлюдной тайге...
— Я ведь все время старался всех убедить, что они где-то очень далеко отсюда! И никто не слушал.— Джергеев покашлял, и что-то затрещало и забрякало у него во рту?— Сколько времени пропало впустую, какой ущерб нанесен народному хозяйству! За это целый ряд определенных товарищей должен быть привлечен к ответственности! И это в то время, когда идет Великая Отечественная война, когда...
— Постой-ка!..— прервал Джергеева председатель.— Оба летчика погибли, из оставшихся девяти человек четверо тяжело ранены. Люди без еды, без одежды, ничего, кроме снега, вокруг.—Тон Титова становился тверже, появились даже командирские нотки.— Незачем тратить время на ораторскую трескотню, надо срочно спасать людей. Немедленно собрать и согнать всех оленей колхоза. Готовить нарты к дальней дороге.
— Значит, люди сами ке смогут, не в состоянии выбраться. Значит, надо отсюда ехать за ними, тогда, значит...— промямлил пожилой черноусый мужчина, сверля Тогойкина своими круглыми черными глазами.— Где же это место и как оно называется?
— Очень широкая травянистая низина со многими падями и ручейками... — торопливо начал рассказывать Тогойкин, но опять забыл название местности и посмотрел в замешательстве на старика.
— Они там, в верховьях пади Еловой, что идет от низины Раздольной, на краю узкой полянки Ерники. В тех местах давно не бывал человек!.. Может, ты, Кирсан, и слышал про те края...— Старик Иван говорил так, будто сейчас видел и местность эту и людей, попавших в беду.
— Откуда мне знать! Никогда я там не был и слыхом не слышал.— Кирсан почесал затылок.— Наверно, товарищ из райкома знает.
— О ком это ты, Кирсан?
— А, да вот о нем я,— Кирсан показал на Тогойкина.— Или ты приезжий?
— Да я с того самолета! — почти прокричал Тогойкин, стараясь перекрыть поднявшийся дружный смех.
— Вот оно что. А я, значит...— И Кирсан, застеснявшись, осекся.
— Товарищи! Смех и шутки надо кончать! К такому делу следует отнестись со всей серьезностью.— Егор Джергеев только теперь снял с головы шапку, сунул ее под мышку, взъерошил свои и без того косматые седеющие волосы, откашлялся, и опять что-то затрещало у него во рту.— Уважаемые дорогие товарищи!..
— Сейчас не до громких слов! — перебил Джергеева низенький и плотный молодой человек.— Прежде всего надо спасти людей! Завтра я свободен. Я еду!
— Неизвестно, вернетесь ли вы и послезавтра, Лука Лукич...
— А у меня послезавтра всего два урока! Я отпрошусь, Тимофей Иванович,— словом, договорюсь с директором.
— С разрешения учителя Луки Лукича Никитина я бы все-таки хотел продолжить...— опять начал Джергеев.
— Разрешаю,— угрюмо буркнул учитель.
— Так вот, дорогие... Э-э... Прежде всего мы должны поставить в известность районные организации. Конечно, всем совершенно ясно, что мы не можем держать в секрете столь важное дело и брать его на свою ответственность. А вдруг мы не сможем туда пробраться? А вдруг с людьми, которые чуть живы, случится что-нибудь в пути? Мы все знаем, что наш советский человек ценится дороже золота! Не ты ли, Тимофей Иванович, будешь отвечать, если что не так?..
— Буду! — отрезал председатель и схватился за костыли.— Ты за себя можешь не тревожиться, отвечу я! Райцентр отсюда пятьдесят километров. Зря только потеряем два дня.
— Да при чем тут километры? Что случилось с этим человеком? Райцентр переговорит с городом, вызовет оттуда врачей... Ты, Тимофей Иванович, прямо как малый ребенок рассуждаешь.
— Потеряем дня два, а то и три, и все равно мы же поедем... Олени у нас есть, человек, который знает местность, тоже есть.
— Кто же это? Ты, что ли?
— Иван Дмитриевич Титов.
— Кто, кто? Титов, говоришь? Прокопий, что ли? — Джергеев оглядел всех своими бегающими глазками.— Кто?
— А меня ты еще помнишь, Егор? — насмешливо и с явной издевкой спросил старик Иван.
— Ты?
— Я!
— Нет, товарищи, это не только наивно, это, простите меня, просто глупо, это не укладывается ни в какие рамки! — Возмущенный Джергеев сел на стул и закинул ногу на ногу.— Послать старика, давно выжившего из ума!.. Кстати сказать, это вообще не наш район, наш, если идти на запад, кончается через тридцать километров. А дальше уже вся площадь числится за другим районом. Несчастье случилось на их территории, это их площадь.
— Хватит! — Тимофей стукнул ладонью по столу.— От нас они находятся в ста километрах, а от них в пятистах. Советская земля едина. Территория, площадь... А защищать от фашистов тоже надо только свою территорию? Нам, якутам, значит, и вовсе не надо было на войну идти?.. Кончили разговаривать! Лука Лукич, ты едешь?
— Еду! — Никитин вскочил, но тотчас сел.
— Семен Тугутов!
— Ага-а! — Незаметно сидевший позади всех человек словно бы с трудом поднял голову.— Я здесь...
— Ты поедешь?
Тугутов медленно поднялся,
— Если я... Ну, тогда...— Тугутов вдруг повернулся и вышел из дому, бесшумно закрыв за собой дверь.
— Он-то, конечно, поедет! — засмеялся Тимофей, заметив замешательство Тогойкина.— Он всегда мало говорит, да много делает. А вы, Кирсан Данилов, и Иван Дмитриевич Титов, повнимательнее осмотрите нарты, приведите, что нужно, в порядок.
Кому-то было поручено собрать оленей, находящихся на хребте Чыбыыда, кому-то — привести оленей, пасущихся в лесах Хотой. А за оленями, что пасутся у речки Бабочки, ушел, как выяснилось, Прокопий Титов.
Люди стали расходиться.,
— А я в район!—выпалил Джергеев, про которого все забыли.— До каких это пор ты будешь тут командовать по собственному произволу?
— Правильно! — удивительно охотно согласился Тимофей.— Ты скачи в район, Егор Сергеевич! А мы с товарищем Тогойкиным напишем подробную докладную.
— Ты подожди действовать, пока я не привезу указаний. Не разбрасывайся людьми и живым транспортом колхоза!
— Нет, так не пойдет.
— Решил выслужиться? Смотри, сломаешь последнюю ногу в погоне за славой!
— Что-о?
— Ведь ты даже на войне не добыл славы.
Глаза Тимофея загорелись недобрым огнем, мускулы на щеках напряглись, голова несколько раз дернулась, и он процедил сквозь зубы только одно слово:
— Ду-ур-ра-ак!
— Вы слышали, товарищи? Я это так не оставлю! Меня оскорбили!
— А разве не ты его оскорбил! — внезапно заорал возмущенный Тогойкин и, шагнув к Джергееву, остановился.— Разве не ты его первым оскорбил за то, что он проявил заботу о погибающих людях?
— Раз так, то я...— Джергеев встряхнул кудрями и одновременно косматой шапкой, которую он держал в протянутой вперед руке, словно бы защищаясь от кого-то, и широкими, журавлиными шагами вышел из избы.
— Постой, а письмо!—крикнул ему вдогонку Тимофей.— Э, да ладно, пусть уходит...— сказал он, обернувшись к Тогойкину.— Все-таки даст знать. А то у: нас. телефон позавчера онемел. Ну ладно, я —в больницу. Узнаю, сама ли поедет наша старушка или пошлет молодого фельдшера. А на обратном пути зайду в правление. Ты пока отдохни.
Тогойкин бросился к пальто.
— Нет, и я пойду!
— Куда?
— Как куда? Съезжу с тобой в больницу, а потом к своим!
— Ты так решил? Пожалуй, ты прав... Майя!
Пока Тимофей шептался о чем-то с женой, Тогойкин вышел и остановился около Басыкыя, с хрустом жевавшего душистое зеленое сено. Скоро, опираясь на костыли, широкими прыжками подошел Тимофей Титов.
Когда они приехали в больницу, стоявшую на отшибе от поселка, их просили немного подождать в коридоре, пока не освободится врач. Но вот из какой-то палаты вышла худенькая старая женщина с коротко стриженными седыми волосами. У нее были такие резкие и сильные движения, что казалось, вот-вот слетит пенсне с носа.
— Здравствуйте!
Она уже обо всем знала и решила ехать сама. Она хотела после обхода больных пойти в правление и повидаться с человеком, прибывшим с разбившегося самолета. Надо же знать, в каком состоянии люди, чтобы взять с собой все необходимое. Узнав, что Тогойкин и есть тот человек, она сорвала с носа пенсне, закинула голову, потому что была мала ростом, и, выкатив свои синие близорукие глаза, с интересом разглядывала Николая. Всю свою суровость и грубоватые жесты, казалось, сорвала она вместе с пенсне.
— Как, вы оттуда? — спросила она, слегка постукивая своим пенсне по груди Тогойкина.
— На лыжах приехал.
— На лыжах? А по-моему, на лыЖах не ездят, а ходят. Ну ладно! Садитесь, Тимофей Иванович.
— Нет, я постою.
Она подергала Титова за рукав шинели и заставила его сесть на скамейку, а сама, то складывая руки на груди, то закладывая их за спину, ходила вокруг Тогойкина и расспрашивала его об оставшихся в тайге.
— Вот ка-а-кой вы па-а-рень! «На лыжах приехал»! — Старуха молодо и весело засмеялась и покачала головой. Затем быстро обернулась к Титову: — Тимофей Иванович, на перевязку!
Но он не пошел, пообещав непременно прийти вечером.
— Ладно...— Она кинула пенсне на нос и, сразу став строгой и суровой, быстро зашагала по коридору.
Титов и Тогойкин поехали в правление.
— Анна Алексеевна чудеснейший человек! — сказал председатель.— К нам она приехала минувшей осенью.
Представь, тоже воевала. Потом болела. И вот теперь в нашей больнице хозяйничает. Замечательный хирург. Я принес в себе от фашистов довольно много железа. Три осколка она вытащила, еще штук шесть осталось. Но они меня не тревожат. А вот нога раздурилась. Открылась рана. Анна Алексеевна говорит — надо еще подкоротить. Не знаю, сколько раз еще придется ее укорачивать, чтобы она наконец перестала меня мучить. Если б зажил этот проклятый обрубок, я бы сделал протез, научился бы ходить с палочкой и сразу стал бы просто хромым человеком... Днем вот забываюсь в этой сумятице, а ночью...— Титов так и не договорил, что ночью, подумав, видимо, что все это неинтересно его спутнику, раз он все время молчит.
А Тогойкин молчал потому, что был слишком взволнован и не знал, как выразить свое сочувствие, свою симпатию этому прекрасному, мужественному человеку. Подумать только — у него нет времени даже на то, чтоб перевязать открывшуюся рану. И про такого человека негодяй Джергеев посмел сказать, что он даже на войне не добыл славы! Но, может быть, Джергеев сам добыл там славу? Нет, конечно, тогда бы он не стал оскорблять безногого солдата. Это просто изворотливый тип, привыкший краснобайствовать и жить за чужой счет.
— Стой! — натянув вожжи, громко закричал Тимофей.—Огонньор!.. Огонньор!..—Но семенивший по боковой дорожке сухонький старичок даже не обернулся.— Эх, не услышал! И видеть стал плохо, и на уши слабоват. Разве только поймать его.
Тогойкин выскочил из саней и нагнал старика.
— Ой-ох! — Старик, резко оборачиваясь, зацепил одной ногой за другую и упал бы, если б Тогойкин не подхватил его.— А ну-ка, парень, не видел ты сына Охочего Ивана? — спросил старик неожиданно звонким голосом.
— Спроси, что там у него?— крикнул с саней Тимофей.
— Тимофея-председателя, говорю, не видел? По телефону звонили из района. В бегах за ним совсем запарился. Когда надо, ни одного пучеглазого нет рядом.
— Тимофей вон там!—Тогойкин схватил старика и где на руках, где волоком дотащил до саней.
Оказалось, что линию уже починили работники райсвязи. Но то ли они не известили правление, то ли дали знать, да кто-то забыл сказать об этом председателю.
Сменяя друг друга, крутили ручку телефона, до хрипоты кричали в трубку и наконец связались все-таки с секретарем райкома. Титов коротко рассказал, что от товарищей, потерпевших аварию, пришел Тогойкин, кроме того, сообщил о тех мерах, которые предпринял колхоз для скорейшего спасения людей.
— Сегодня утром,— сказал он, уже кончая разговор,— в райцентр поехал Джергеев. Зачем?.. Да чтобы поскорее сообщить вам новость... Так мы же не знали, что линия уже восстановлена... Да, выходит, напрасно поехал... Тогойкин здесь... Нет, видно, он не склонен отдыхать... Не сказал бы, чтоб очень изнурен... Ну, передаю трубку...
Маркин, которого Тогойкин знал больше понаслышке, приветствовал его прерывающимся от волнения голосом. Он расспросил Николая о состоянии оставшихся в тайге людей, поинтересовался и его самочувствием.
— Ты отдохни.
— Спасибо, товарищ Маркин!
— А мы сейчас переговорим с городом, маленько посовещаемся и помчимся к вам в колхоз. До свидания!
— До свидания!
Титов и Тогойкин собрались ехать. Николай завезет председателя домой, а сам поедет к Ивану Дмитриевичу.
— А почему, Тимофей Иванович, ты не сказал, что Джергеев поехал жаловаться? — спросил Тогойкин, садясь в сани.
— Да не станет он теперь жаловаться! Если бы они не одобрили наши действия, тогда бы он жаловался...
— А как же ты терпишь такого человека?
— А что он мне! Когда-то в молодости он был недолгое время председателем сельсовета. С тех пор и считает, что нет в наших краях равного ему. Нас он ни во что не ставит: дураки, мол,— и все, сами лезут, сами за все берутся, когда можно спихнуть на других.
Зато оратор — хоть куда. Ты ведь слышал, как он шпарил про войну...
— А сам-то он был на войне?
— Э, нет... Говорят, у него туберкулез.
— А чем это он все время трещит во рту?
— Это он недавно ездил в город и вставил себе челюсть. Когда рассердится, выталкивает ее языком и стучит об остатки своих зубов. Думает, наверно, что вид у него от этого более грозный.
Остановив Басыкыя у ворот, Тогойкин стал прощаться.
— Да ну, зайдем. Возьмешь немножко продуктов. Отсюда ведь не скоро тронутся обозы. До их приезда накормишь своих товарищей.
У Тогойкина перехватило дыхание. Он широко развел руки, чтобы обнять Титова, затем протянул руку вперед, собираясь горячо поблагодарить его, но не сделав ни того, ни другого, отскочил к узенькой калитке и распахнул ее настежь.
— Пожалуйста, Тимофей Иванович!
Как только они вошли, хозяйка дома Майя выдернула из-под стола старый рюкзак и вытащила из него сначала мешочек, туго набитый мукой, потом с десяток кусков мяса, два кружка мороженого молока, несколько кусочков масла.
— Выскочила я на улицу, оставила ребенка у кирсановских, а Фекла Никитина уже шла в школу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41