Это слишком позднее для полдневного, но раннее для вечернего чаепитие люди, видимо, посчитали ужином, потому что Попов сказал Губину:
— Ты спи, костра не надо!
— Ладно.—Вася тихо вышел.
Он хотел зайти в кабину самолета и поискать там острый обломок железа. Потянув рукой дверцу кабины и убедившись, что она закрыта крепко, он даже обрадовался — был повод не заходить. Вася вскочил на крыло. Сделав первую пару лыж, Тогойкин прочертил ножом глубокую борозду для второй пары. Когда Вася стал проводить по ней кончиком ножа, рука у него сильно дрожала. Работа не ладилась. Плохо ему было без Николая. Он часто останавливался, вздыхал, прислушивался.
Пойти, что ли, позвать Коловоротова? Но как только он там появится, его уже не отпустят. Да и сам он не захочет уйти от них.
Уже смеркается, а Коли все нет. А вдруг у него сломалась лыжа? Надо, пожалуй, костер хорошенько разжечь. Это верно, но потом темнота покажется еще гуще и.непроглядней. Трудно будет оторваться от огня.
Искалеченная рука отекла, стала тяжелой. На ходу еще ничего, а как остановишься, начинает гудеть и ныть. Вася сердится на самого себя. Чего он, в сущно-
сти, боится? Трус!.. Для мужчины, для бойца нет более оскорбительного слова. Ну и пусть!.. Нет, не пусть! Разве остановился бы он перед закрытой дверью кабины, если бы не струсил? Чего он испугался? Кого? Ясно, кого! Там лежат Черняков и Тиховаров. Вот они— настоящие герои. Боевые командиры. Вася Губин очень уважал их. А погибли, так он боится даже зайти к ним. Так нельзя... Нельзя! Вася соскочил с крыла, схватился за ручку, но опять раздумал. Завтра, когда будет светло, он непременно сюда придет. Презирая себя, Губин снова взобрался на крыло.
Нет, Василий Губин, ты никого не обманешь! Ты трус!
Он принялся было работать, по вдруг вздрогнул и замер. Ему послышалось, что где-то хрустнула ветка. Может, показалось? Как быстро темнеет. А Тогойкина все нет. Наверно, заблудился. Надо разжечь костер поярче.
Вася вышел на поляну, пошел быстрее, потом побежал со всех ног. Костер его чуть не потух. Он сдвинул в кучу тлевшие головешки и стал дуть на них. Затрепетали языки пламени, точно грива годовалого стригуна. Вася подложил еще сучьев. Посидел немного у костра п поплелся к своим
Подойдя к самолету, он вдруг свернул в сторону И устремился к своему рабочему месту. Пришел, вскочил на крыло и только собрался прорезать борозду, как крыло под ним вздрогнуло. Вася замер. Нет, видимо, рн сам его пошевелил. Экая слабонервная истеричка!.. И вдруг в кабине явственно кашлянул человек, оттуда послышалась возня.
Когда Вася опомнился, он стоял в стороне от кабины, увязнув по пояс в глубоком снегу.
— Вася!
— Семен Ильич!
Вася рванулся по направлению к кабине, но остановился. Старик Коловоротов! До чего же спокойный у него голос! И дверца кабины открыта настежь. Надо успокоиться, нельзя показывать свое волнение.
— Зайди сюда, Вася!
Вася поглубже надвинул шапку, отдышался и пошел.
— Вон сколько здесь всякого металла, а мы мучились...— Семен Ильич сидел в углу и звякал железками.— Пойдем! Завтра придем засветло! А сейчас я за тобой.
— Пойдем, Семен Ильич.
Вася взял старика под руку, проводил его до самолета и вернулся к костру. Подложил сучьев, постоял.
Нет, с Тогойкиным что-то случилось...
Вася сорвался с места, добежал до кабины и вскочил на крыло. И чего он так боялся! Вот ведь когда не трусишь, и нож хорошо режет, и работа идет на лад!
Трудился он довольно долго, вырезал большую заготовку и начал прочерчивать и прорезать борозду для новой. Тут послышались шаги. Вася сполз с крыла и побежал навстречу шагам.
Парни столкнулись друг с другом.
— Ты пришел, Коля?
— Пришел.
Вместе подошли к крылу, и Вася вручил другу вырезанную полоску.
— Молодец! Я могу завтра идти.
— Куда? Ах, да...— Вася чуть было не сказал: «Не ходи, без тебя здесь плохо...» — Да, хорошо... Почему ты так долго?
— А я сперва ставил петли на куропаток. А потом...
— Петли? Из чего?
— Из волос девчат.
— Что-о?.. Ах, понимаю!— В душе у Васи шевельнулась обида. Говорит: «Из волос девчат»... Зачем так шутить, товарищ секретарь!.. А впрочем, почему и не пошутить, пусть даже и не очень кстати.
Вася усмехнулся, пожал своими костлявыми плечами еще не возмужавшего человека и спросил:
— А где же куропатки?
— Погоди, друг! На охоте не так все скоро... А потом собирал ягоды.
— Ягоды?
— Да, и еще рвал листья хрена, собирал олений мох. Я уже все отдал.
— Пойдем!
На этот раз парни не поняли друг друга. То, что Вася заторопился к своим, Тогойкин расценил так, что ему не
терпится посмотреть добычу. А на самом деле Вася заторопился, почувствовав, что разговор не получается. Да и как он мог получиться, когда Николай явно подтрунивал над ним. И петли он, видите ли, ставил из девичьих волос, и ягоды из-под снега выкапывал... Решил посмеяться над тем, что Вася не знает местных условий. Смеяться, конечно, лучше, чем унывать, но и огорчать друг друга тоже не следует.
Увидев, что Коловоротов возится у костра, Тогойкин свернул к нему, а Вася вошел в самолет.
Лыжи уже здесь, стоят у входа. У людей оживленный вид. Оба капитана и Попов лежат с кружками на груди, что-то достают оттуда и кладут в рот. Девушки склонились над Калмыковым и кормят его.
— Вася, это тебе!—Даша подошла к нему и насыпала полную горсть дробно застучавших мерзлых ягод.
Лесные ягоды! Вася был поражен. Он взял одну в рот и зажмурился от удовольствия. Какая сладкая и холодная!
Значит, Николай сказал правду. А как петли, хрен? Спросить у девушек насчет петель он из деликатности не решился. Съел ягоды и пошел к костру.
— А вдруг и попадет что-нибудь!—говорил Коловоротов, помешивая палочкой какое-то шипящее и булькающее на огне варево.— Калмыкова бы напоили супом...
— Поглядим!—Тогойкин ломал ногой палки и откладывал их в сторону.— Я делаю лопаточки для каши,— сказал он, обернувшись к подошедшему Васе.— А ягоды попробовал? Под снегом и сейчас много всякой пищи! Ягоды, хрен, олений мох, где-то, наверно, еще есть шиповник, красная смородина, боярышник...
— По берегам речек и озер, под глыбами обвальных льдов наверняка лежит мерзлая мелкая рыбешка... Да и в твои петли, может, еще попадет что-нибудь.
— Может!
— Коля! Ты, оказывается, правда...— смущенно протянул Вася.
— Не люблю врать, дорогой мой друг! Уселся я, значит, на кочку, чтобы петли сделать. Дашины черные волосы до того выделяются на снегу, просто даже отливают синим. А Катины почти сливаются со снегом. Сме-
шал я их вместе. Насучил с десяток петель и расставил вот так, вот так...
Когда он рассказывал, показывая жестами, как и что он делал, выходило все очень просто и ясно, Вася глядел на друга с любовью и восторгом.
— Каша готова, пойдем, ребятки!
Фокин отказался от каши:
— Нет, спасибо! Не для моего это желудка. Вместо этого дайте мне немножко, совсем немножко сухариков.
Медленно оглядев негодующих в душе людей, Иванов глухо сказал:
— Дайте... Ему и Калмыкову.— И по обыкновению звонким голосом добавил:—Ну, живее за кашу!
У каши из листьев хрена, сдобренной маслом, оказался весьма аппетитный запах, хотя и несколько горьковатый вкус.
— Теперь вы, ребята, поспите,— сказал Иванов.— Поберегите силы для всех нас. Ваше здоровье — отныне казенное богатство. Вы, как говорится, казенные клячи! Поймите это!
— Не попытаться ли мне все-таки завтра пойти?— завел свое Тогойкин.
— Дай-ка сюда! — Попов протянул руку к лыжам. Тогойкин схватил одну лыжу и подал ему.— Нет, другую!—-Попов взял вторую лыжу, протер ее ладонью, поднес поближе к глазам, поцарапал ногтем, постучал указательным пальцем и тихо проговорил:—Так и есть. Мне сразу не понравилось, что в этом месте прилип снег.
Тогойкин взял лыжу и разглядел между двумя отверстиями для ремня извилистую, тонкую, как нитка, трещину.
— Новую сделаем.
— Да! Но только деревянную!
— Самая надежная будет из лиственницы,— послышался из темного угла спокойный голос Коловоротова.
Так прошел пятый день. Тогойкин долго лежал без сна. Вася заснул сразу, но спал беспокойно, часто ворочался, стонал, перекладывал с места на место
больную руку. Видимо, боль в руке не отпускала его даже во сне. Фокин громко храпел. Коловоротов набирал полную грудь воздуха и с шумом выпускал его. Иванов и Попов лежали тихо, так что нельзя было понять, спят они или нет. Дону ниш сидели, прислонившись друг к другу. Порой они заменяли угасающий жирник новым и снова прижимались друг к другу. Бедняжки, когда же они спят? Может быть, они успевают немного соснуть днем, по очереди, конечно, а может быть, довольствуются тем, что так вот сидя дремлют!
А лыжи все-таки действительно очень непрочные. Ведь как он осторожно шел. Там, где попадались кочки, да и в лесу тоже Тогойкин нес их в руках. Да, на таких далеко не уйдешь...
Нехорошо получилось, что он не выказал радости, узнав об идее Попона использовать обломки железа как клинья. Догадайся они об этом раньше, теперь бы, пожалуй, у них были лыжи. За это дело надо взяться с самого утра. Они,— нет, он очень уж медлителен... Наверное, еще о чем-нибудь забыли.
Он лежал вот так, раздумывая, и вдруг к нему тихо обратился Иванов:
— Спи, спи, Коля.
Девушки приподнялись и поглядели по сторонам.
— Там, говорят, много железа для клиньев. Серебряные лыжи, видно, не подойдут.
— Да, не подойдут, Иван Васильевич.
— Тс-с!—девушки повернулись к Николаю.
— А сейчас давай спать,— прошептал Иванов.—Будем слушаться наших хозяек... У Тиховарова был складной нож...
— Ну да!..— вырвалось у Тогойкина, и он даже сел.— Как это было бы здорово!
Вдруг около него очутилась Даша и с негодованием зашептала:
— Не спишь, так дай хоть людям спокойно поспать!
— Ладно!
Тогойкин лег. Даша отошла. Воцарилась глубокая тишина.
Иванов, притворившись спящим, мерно посапывал, но вдруг чихнул. Попов подавил короткий смешок, а Тогойкин, чтобы не рассмеяться, уткнулся лицом в бок Васе и... заснул.
Проспал он недолго. Но проснулся со свежей головой, ощущая во всем теле бодрость.
Девушки, видно, уснули. Тогойкин осторожно поднялся, взял лыжи и тихо вышел. Только он встал на лыжи, как позади послышался встревоженный шепот Даши:
— Николай! Никуда не ходи! У тебя лыжа сломана.
— Знаю,— ответил он не оборачиваясь, чтоб не показать свое удивление.
— Ну, берегись!
— Не каркай!
Торопливо делая скользящие шаги, он устремился во мрак. Каким бы хорошим врачом была Даша! А чем она плоха на комсомольской работе? Да на любой работе такие люди хороши. Какой она по сути своей: прекрасный человек! Только некоторые молодые люди почему-то стесняются быть учтивыми, приветливыми. «Ну, берегись!» Надо же так сказать! А ведь сказала она это, жалеючи его всем сердцем: сломается-де лыжа — замучаешься... А он тоже хорош! Сразу ощетинился: «Не каркай!» Будто отсох бы у него язык, скажи он: «Дашенька, не бойся, милая, я скоро вернусь».
Дойдя до края снежной равнины, Николай снял лыжи, а когда миновал неширокую полосу кустарника, снова заскользил по узенькому, словно лесная тропинка, чистому ложу замерзшего ручья. Но скоро он опять снял лыжи, воткнул их торчком в снег и, пробираясь между тоненькими березками и тальником, вышел к высоким кочкам, сплошь заросшим журавлиным
горошком. Свежие следы куропаток испещрили здесь снег вдоль и поперек.Тогойкин хотел снять иней с первой петли, но раздумал, решив сначала осмотреть все остальные петли. Пусто. Точнр, пусто!.. Видимо, и вернется он с пустыми руками... Вторая, третья, четвертая петли так и стоят, как он их насторожил. Пятую куропатка втоптала в снег, а сама ушла на своих коротких мохнатых ножках. А вон их сколько обошло стороной, прямо-таки тракт протоптали.
Тогойкин волновался все больше, боясь и впрямь вернуться без добычи. То и дело спотыкаясь, он брел по глубокому снегу. Десятой петли на месте не оказалось, ее сволокло под густые заросли длинной осоки:. Он выдернул ее вместе с комком примерзшего снега... Ба, да это вовсе и не снег, а куропатка!.. Николай схватил ее обеими руками, сунул за пазуху и протолкал поглубже к рукаву, словно боясь, что она вырвется. Довольный, он похлопал ладонью по вздувшейся одежде и только после этого немного успокоился.
Под одиннадцатой, последней петлей прошел громадный горностай-самец.Пока он приглядывался к его следам, из рощицы, что на берегу ручья, взвилось ввысь с десяток куропаток. Тогойкин завертелся, засуетился, перенес туда с прежнего места четыре петли и насторожил их на тропках, проложенных только что улетевшими птицами. С других петель стряхнул иней, поправил и обновил насторожку.
На востоке, где пурпуром полыхала заря, блеснули остроконечные светлые лучи.Спотыкаясь об мерзлые кочки и чуть не падая, Тогойкин нашел лыжи, встал на них, закрепил и двинулся в обратный путь. Вдыхая полной грудью холодный утренний воздух, он громко запел.
Певцом он был никудышным. И сейчас, конечно, переврал мелодию да и слова известной в этих краях песни о лыжах тоже. Но очень уж вольно, сильно и молодо несутся звуки песни по зубчатым вершинам таежных лесов, подхватываются эхом и возвращаются украшенными дальними и ближними отзвуками. Уку-
тавшись пушистым снежным покровом, задумчиво слушает песню дремучая тайга.Тогойкин пел, забыв обо всем на свете, и опомнился, когда его правая нога зацепилась за что-то. И тут он в ужасе увидел, что конец лыжи повернулся в сторону. Сгоряча он вытащил ногу из крепления, чтобы рукой поправить, поставить на место отогнувшийся конец. Чуда не произошло, у него в руках оказались две половинки.
Еще хорошо, что это случилось на обратном пути, что он успел пройти довольно большое расстояние. Сунув целую лыжу под мышку, он побрел по глубокому снегу. Каким же утомительным и медленным оказалось это пешее хождение!
Долго он добирался до своего табора.Костер почти совсем затух. Только кое-где проглядывали красные угольки. Тогойкин веточкой сгреб их вместе и начал раздувать. Взвилось живое пламя, как ухо встревоженного жеребенка. Подложив в огонь сучьев, он пошел к самолету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41