..
Усмотрев, что все наши сословия и состояния проникнуты этими
элементами, мы поняли, что современное общество - не "общество", не "тело",
но больной конгломерат чандалы - общество, утратившее силу извергать из
себя вредные ему элементы.
Насколько от совместной жизни в течение долгих столетий болезненность
проникает все глубже: современная добродетель современная духовность
как формы болезни наша наука

51


Состояние испорченности. Понять взаимную связь всех форм испорченности;
к при этом не забыть христианской испорченности (Паскаль как тип); равным
образом социалистически-коммунистической испорченности (она следствие
христианской; с естественнонаучной точки зрения высшая концепция общества у
социалистов представляется низшей в иерархии обществ); испорченность
"потусторонности", как будто кроме действительного мира, мира становления,
есть еще мир сущего.
Здесь не должно быть никакого соглашения: здесь надо вычищать,
уничтожать, вести войну - нужно еще поизвлечь отовсюду
христиански-нигилистический масштаб оценки и бороться с ним под всякой
маской; так например: из теперешней социологии, из теперешней музыки, из
теперешнего пессимизма (все формы христианского идеала ценности).
Либо то, либо другое истинно; быть истинным значит в данном случае
способствовать повышению типа "человек".
Священники, пастыри душ как негодные, недостойные формы существования.
Все воспитание до сих пор беспомощно, неустойчиво, лишено надлежащей опоры
и веса, носит на себе следы противоречия ценностей.

52


Не природа безнравственна, когда она без сострадания относится к
дегенератам: наоборот, рост физиологического и морального зла в
человеческом роде есть следствие болезненной и противоестественной морали.
Чувствительность большинства людей болезненна и неестественна.
От чего зависит, что человечество испорчено в моральном и
физиологическом отношении? - Тело гибнет, когда поражен какой-либо орган.
Право альтруизма нельзя сводить на физиологию; столь же мало можно это
делать и по отношению к праву на помощь, на одинаковую участь: это все
премии для дегенератов и убогих.
Нет солидарности в обществе, где имеются неплодотворные, непродуктивные
и разрушительные элементы, которые к тому же дадут еще более выродившееся,
чем они сами, потомство.

53


Существует глубокое и совершенно неосознанное влияние декаданса даже на
идеалы науки: вся наша социология служит доказательством этого положения.
Ей можно поставить в упрек, что она знакома по опыту только с формой
упадочного общества и неизбежно осуждена принимать свои собственные
упадочные инстинкты за норму социологического суждения.
Клонящаяся к упадку жизнь современной Европы формулирует в них свои
собственные идеалы: и все они разительно похожи на идеалы старых, отживших
рас.
Поэтому стадный инстинкт, завоевавший теперь верховенство, представляет
нечто в корне отличное от инстинкта аристократического общества: от
ценности единиц зависит то или другое значение суммы... Вся наша социология
не знает другого инстинкта, кроме инстинкта стада, т.е. суммированных
нулей, где каждый нуль имеет "одинаковые права", где считается добродетелью
быть нулем...
Оценка, с которой в настоящее время подходят к различным формам
общества, во всех отношениях сходна с той, по которой миру придается
большая ценность, чем войне, но это суждение антибиологично, оно само
порождение декаданса жизни... Жизнь есть результат войны, само общество
средство для войны... Господин Герберт Спенсер как биолог, декадент,
таковым же он является и как моралист (он видит в победе альтруизма нечто
желательное!!!).

54


Мне посчастливилось после целых тысячелетий заблуждений и путаницы
снова найти дорогу, ведущую к некоторому "да" и к некоторому "нет".
Я учу говорить "нет" всему, что ослабляет, что истощает... Я учу
говорить "да" всему, что усиливает, что накопляет силы, что оправдывает
чувство силы. До сих пор никто не учил ни тому, ни другому: учили
добродетели, самоотречению, состраданию, учили даже
отрицанию жизни. Все это суть ценности истощенных. Долгое размышление над
физиологией истощения обратило меня к вопросу о том, насколько суждения
истощенных проникли в мир общих ценностей. Достигнутый мною результат был
до невероятности неожиданным - даже для меня, успевшего освоиться
уже не с одним чуждым миром: я открыл, что все высшие ценности, все,
господствующие над человечеством - могут быть сведены к оценкам истощенных.
Из-под священных имен извлек я разрушительные тенденции: Богом назвали
то, что ослабляет, учит слабости, заражает слабостью... я открыл, что
"хороший человек" есть форма самоутверждения декаданса.
Ту добродетель, о которой еще Шопенгауэр учил как о высшей,
единственной и истинной и основной добродетели, - именно ее, это
сострадание, признал я более опасною, нежели любой порок. Решительно идти
наперекор родовому подбору и очищению вида от элементов упадка - вот что
доныне считалось добродетелью par excellence...
Следует чтить рок, говорящий слабому: "погибни!.." Богом назвали
противление року, порчу и разложение человечества... Не должно
произносить всуе имя
Божие... Раса испорчена не пороками своими, а неведением; она испорчена,
потому что она истощение восприняла не
как истощение: ошибки в физиологии суть, причина всех зол. Добродетель есть
наше великое недоразумение. Проблема: как истощенные достигли того,
чтоб стать законодателями ценностей. Или иначе: как достигли
власти те, которые последние? Как инстинкт зверя-человека стал вверх
ногами?


4. Кризис: нигилизм и идея "возвращения"

55


Крайние позиции сменяются не более умеренными, а опять же крайними, но
обратными. Поэтому вера в абсолютную имморальность природы, в бесцельность
и в бессмысленность - психологически необходимый эффект, наступающий, когда
утрачивается вера в Бога и нравственные основы миропорядка. Нигилизм
возникает не потому, что отвращение к жизни теперь сильнее, чем было
раньше, но потому, что вообще является сомнение в том, чтобы зло или даже
жизнь могли иметь какой-либо "смысл". Одна интерпретация погибла: но так
как она считалась единственной интерпретацией, то нам и кажется ныне, будто
нет никакого смысла в жизни вообще, будто все напрасно.
Однако остается еще доказать, что это "напрасно" определяет характер
вашего нынешнего нигилизма. Недоверие к нашей прежней оценке ценностей
вырастает до вопроса: "не служат ли все "ценности" приманкой, затягивающей
комедию, но ни в каком случае не приводящей ее к какому-либо разрешению?"
Длительность существования, при наличности этого "напрасно", без цели и без
смысла, - вот наиболее парализующая мысль, особенно тогда, когда человек
понимает, что над ним издеваются и все же не имеет силы оградить себя от
этого.
Продумаем эту мысль в самой страшной ее форме: жизнь, как она есть, -
без смысла, без цели, но возвращающаяся неизбежно, без заключительного
"ничто": "вечный возврат".
Эта самая крайняя форма нигилизма: "ничто" ("бессмысленное") - вечно.
Европейская форма буддизма: энергия знания н силы принуждает к такой
вере. Это самая научная из всех
возможных гипотез. Мы отрицаем конечные цели: если бы существование имело
такую цель, -она должна была бы быть уже достигнута.
Становится понятным, что здесь налицо стремление создать
противоположение пантеизму, ибо: "все совершенно, божественно, вечно" также
навязывает веру в "вечный возврат". Вопрос в том: стало ли невозможным
вместе с моралью и это пантеистическое "да", обращенное ко всем вещам? В
сущности ведь преодолен только моральный Бог. Есть ли смысл представлять
себе бога "по ту сторону добра и зла"? Возможен ли пантеизм в таком смысле?
Можно ли, изгнав из процесса представление цели, несмотря на это, все же
говорить "да" процессу? - Это было бы так только в том случае, если бы в
пределах самого процесса, в каждое мгновение его, что-нибудь достигалось -
и всякий раз одно и то же. Спиноза достиг такой утверждающей точки зрения,
поскольку каждое мгновение имеет свою логическую необходимость: и он, с
заложенным в основе его существа логическим инстинктом, торжественно
приветствовал такой миропорядок.
Но его случай - только частный случай. Всякая коренная особенность,
лежащая в основе всего совершающегося и проявляющаяся во всем
совершающемся, должна была бы побудить человека, осознавшего его как свою
собственную особенность, торжественно благословить каждый миг мирового
существования. Тогда все дело заключалось бы в том, чтобы радостно признать
в себе самом благой и ценной эту свою особенность.
Мораль предохраняла от отчаяния и прыжка в "ничто" жизнь людей и
сословий, притесняемых и угнетаемых именно людьми; ибо бессилие перед
людьми, а не перед природой, вызывает наиболее отчаянное озлобление к
жизни. Мораль относилась к властителям, насильникам, вообще к "господам",
как к врагам, против которых должно защитить обыкновенного человека, т.е.
прежде всего поднять в нем мужество и силу. Мораль, следовательно, учила
глубже всего ненавидеть и презирать то, что составляет характернейшую
особенность властителей: их волю к власти. Эту мораль отменить, отвергнуть,
разложить - значило бы в обратном смысле ценить и воспринимать этот столь
ненавидимый инстинкт. Если бы страдающий, угнетенный человек потерял веру в
свое право презирать волю к власти, он вступил бы в полосу самого
безнадежного отчаяния. Но это было бы только в том случае, если бы эта
черта лежала в самом существе жизни, если бы выяснилось, что даже под
личиной воли к морали скрывается только "воля к власти", что сама его
ненависть и презрение тоже особая "мощь-воля". Угнетенный понял бы, что он
стоит на одной почве со своим угнетателем и что перед ним у него нет
никакого преимущества, никаких прав на высшее низложение.
Скорее наоборот! Жизнь не имеет иных ценностей, кроме степени власти,
если мы предположим, что сама жизнь есть воля к власти. Мораль ограждала
неудачников, обездоленных от нигилизма, приписывая каждому бесконечную
ценность, метафизическую ценность, и указуя место в порядке, не совпадающем
ни с мирской властью, ни с иерархией рангов, она учила подчинению, смирению
и т.д. Если предположить, что вера в эту мораль погибнет, то неудачники
утратят свое утешение и погибнут.
Гибель принимает здесь форму самообречения на гибель, в виде
инстинктивного подбора всего того, что должно губить. Вот симптомы этого
саморазрушения неудачников: самовивисекция, отравление, опьянение,
романтика - и прежде всего - инстинктивное побуждение к поступкам,
вызывающим смертельную вражду со стороны имеющих власть (как бы воспитание
себе самому палачей), воля к разрушению как воля еще более глубоко
заложенного инстинкта, инстинкта саморазрушения, устремления в "ничто".
Нигилизм как симптом того, что неудачникам нет больше утешения, что они
уничтожают, чтобы быть уничтоженными, что они, оторвавшись от морали, не
имеют больше оснований "покоряться своей судьбе", что они становятся на
почву противоположного принципа и со своей стороны также хотят власти,
принуждая властвующих быть их палачами. Это и есть европейская форма
буддизма, осуществление "нет" после того, как всякое существование потеряло
свой "смысл".
"Нужда" между тем не возросла: наоборот "Бог, мораль, смирение" служили
средствами исцеления в самые страшные и бедственные времена: активный
нигилизм выступает при сравнительно более благоприятно сложившихся
условиях. Уже самое преодоление морали предполагает довольно высокий
уровень духовной культуры; а она, в Свою очередь, предполагает
относительное благополучие. Известная духовная усталость, путем
продолжительной борьбы философских мнений, доведенная до безнадежнейшего
скептицизма по отношению к философии, указывает также отнюдь не на низкий
уровень этих нигилистов. Стоит только вспомнить о той обстановке, в которой
выступил Будда. Учение о вечном возвращении должно было бы иметь некоторые
научные предпосылки (подобно тому, как их имело учение Будды, - напр.,
понятие причинности и т.д.).
Что же означает теперь: "неудачник"? Прежде всего физиологическую
неудачу, а уже не политическую. Самый нездоровый род людей в Европе (во
всех сословиях) - почва для этого нигилизма: они воспримут веру в вечное
возвращение как проклятие; и пораженный этим проклятием человек не
остановится ни перед какими действиями: не пассивно сгинуть, но довести до
гибели все, что в такой степени бессмысленно и бесцельно, - хотя в сущности
это только род судороги, слепого бешенства, при сознании, что все уже било
от вечности, все - вплоть до этой самой минуты нигилизма и страсти
разрушения. Ценность такого кризиса в том, что он очищает, что он сводит
вместе родственные элементы, которые взаимно губят друг друга, в том, что
он людям противоположного образа мыслей указывает на общие задачи;
обнаруживая и среди них более слабых и менее уверенных, он этим создает
особую иерархию сил с точки зрения здоровья: признавая повелевающих -
повелевающими, подчиняющихся - подчиняющимися, конечно оставляя в стороне
все существующие общественные группировки.
Кто же окажется при этом самыми сильными? Самые умеренные, те, которые
не нуждаются в крайних догматах веры, те, которое не только допускают
добрую долю случайности, бессмысленности, но и любят ее, те, которые умеют
размышлять о человеке, значительно ограничивая его ценность, но не
становясь однако от этого ни приниженными, ни слабыми: наиболее богатые
здоровьем, те, которые легче переносят всякие невзгоды, и поэтому их не
слишком боятся - люди, уверенные в своей силе и сознательной гордостью
олицетворяющие достигнутую человеком мощь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11