Лида сперва отвечала, потом перестала. Тогда инженер снова- приехал в поселок в командировку. Увидев его из окна библиотеки, Лида бросилась к заведующей клубом Анни Никулиной, умоляя отпустить ее на несколько дней: «Мне надо уехать куда угодно. Срочно!»
Павла она не избегала, хотя и не обнадеживала. Иногда она позволяла проводить себя от клуба до дома, порой же бросала сердито и резко:
— Чего за мной бегаешь? Отстань!
И Павел отставал. Несколько дней он словно не замечал ее. Тогда Лида останавливала его где-нибудь и лукаво спрашивала:
— Чего зазнался?
Павел сам ходил приглашать гостей на свадьбу. Старик Койвунен тоже получил приглашение. Поблагодарив жениха, старик продолжал подтрунивать:
— Вот ты женишься, а мошна-то у тебя тугая? Видишь ли, у меня в этом есть кой-какой опыт. С пустым карманом нечего за такой подряд браться, как женитьба. Была и у меня невеста в Финляндии, да, наверно, и сейчас есть. Красивая девушка, из богатого дома. Вот ее папаша мне и сказал: «Взвесь-ка, парень, сперва свой кошелек, а потом уж приходи свататься». Ну, я взвесил. Вижу: мало в нем весу. Отправился я тогда в Америку за долларами. Да только моя поездка немного затянулась: прошло всего-навсего лет пятьдесят. Долларов я так и не раздобыл, приехал в Советский Союз. Теперь-то у меня и деньги есть на книжке, вот только не знаю, ждет ли еще невеста меня, хотя и клялась и божилась. Ведь бабы такой народ, что на них особенно полагаться нельзя...
Смеясь, жених признался, что на книжке у него нет ничего, на свадьбу денег хватит, а там, глядишь, и получка опять. Завхоз обещал дать им во временное пользование кой-какую мебель.
Вася Долговязый почему-то заинтересовался, кто приглашен на свадьбу, Павел стал перечислять, тот кивал, словно одобряя кандидатуры гостей.
— Петриков с женой...
— Постой-постой, а он зачем?
— Как — зачем? Вместе работаем...
— Знаешь что,— заявил Вася Долговязый,— если он будет, я не приду. Койвунен если и придет, то тоже уйдет.
Павел растерялся:
— Отец тоже против.
— Вот видишь. А жену его пригласи. Понимаешь?
Павел кивнул головой, хотя ничего не понял.
По настоянию Анни Никулиной свадьбу играли в клубе.
— Есть же в больших городах целые дворцы бракосочетания. Чем Туулилахти хуже? Хоть и дворца особого нет, зато есть клуб,— говорила она.
За свадебным столом Вася Долговязый вдруг спросил у Павла:
— Скажи-ка, жених, неужели ты ни одного стиха Лидии не посвятил? А еще поэтом считаешься.
Лидия со смехом выскочила из-за стола, бросилась в соседнюю комнату, где помещалась ее библиотека, и принесла кипу листов толщиной в две ладони.
— Вот они!
Павел смотрел на невесту умоляющим взглядом, но, по настоянию гостей, ему пришлось разрешить Анни прочитать несколько стихотворений. Шутки и смех затихли, когда слушали стихи, посвященные Лидии. Стихи были хорошие, но, прочитав их вслух, Анни, вместо того чтобы хвалить, вдруг обрушилась на автора:
— Слушай, Павел, почему у нас на литературном объединении ты читаешь только плохие стихи? И в райгазете неважные печатаешь? А хорошие отдаешь прямо в библиотеку. Все ты делаешь наоборот. Стихи надо сначала опубликовать, и только потом они должны попадать в библиотеку. Так поступают настоящие поэты.
После свадьбы молодожены уехали в Крым. Маккоев проявил необычную для него энергичность и быстро выхлопотал им путевки в санаторий. А Воронов обещал к их возвращению устроить им квартиру.
— Спасибо, спасибо!—только и мог промолвить парень.
— А ты говоришь — неотпетый покойник, дурак из дураков,— проворчал Воронов.— Помнишь?
— Когда я такое говорил? Шутите.
— Ну и память у тебя! — засмеялся Воронов.— Ладно, может быть, ты и прав. Учту критику. Долго не буду неотпетым покойником.
Дни шли незаметно, но корпуса с каждым днем заметно росли.
Однажды вечером к Елене Петровне пришла Ирья — заплаканная, сердитая.
— Что с тобой, Ирья?
— «Что, что»?! Да когда же это кончится?
— Что кончится?
— Уехал.
— Куда, когда? — Елена Петровна сразу догадалась, о ком идет речь.— Днем он был на работе.
— Был, а потом пошел в контору, взял расчет и укатил.
— Куда, зачем?
— А кто его знает —куда. Поеду, говорит, счастья искать. Настоящих людей, говорит, дружный коллектив.
Елене Петровне все стало ясно. За последнее время вокруг Петрикова создалась обстановка открытой неприязни, нескрываемого холодка. Это и ей уже бросилось в глаза. Правда, она сама тоже не чувствовала к нему какой- либо симпатии, но старалась относиться к нему доброжелательно. Она даже собиралась поговорить с Вороновым, с рабочими. Нельзя же от человека так отворачиваться. Мало ли какой у кого характер, мало ли что он делал в прошлом. Надо поддержать, помочь ему стать другим. Думала — и ничего не успела предпринять. Так бывает часто: спохватишься, а уже поздно, уже ничего не исправишь. Железобетонные блоки, балки перекрытия часто отнимают столько времени и внимания, что забываешь о судьбе живого человека.
— Мне надоело мотаться,— всхлипывала Ирья.— Не будет с ним счастья. Не любит он людей, и люди платят тем же.
— Так останься здесь, устройся на работу. А там, глядишь, и он вернется.
— Об этом я и хотела с тобой поговорить. Думаешь, вернется?
— Должен. Не такой он плохой, чтобы семью бросил. А работу мы тебе найдем. Только не падай духом.
Оставшись одна, Елена Петровна горько усмехнулась. Она тоже собиралась покинуть Туулилахти. Только совсем по другим причинам, чем Петриков. К ней все относились хорошо. И ей тоже все здесь нравилось — и люди, и природа, и работа. Но работа... Работать ей за последнее время стало труднее. С расширением строительства, с механизацией его процессов, с поступлением готовых железобетонных конструкций она все чаще и чаще терялась, чувствовала себя беспомощной. Как ни обидно было признавать, но не хватало знаний, опыта. Строительство деревянных домов — это другое дело... Конечно, она учится, но ей еще столько лет надо заниматься, изучать такие вещи, о которых в дни ее молодости даже не подозревали. Она никому об этом не говорила, но в ней подспудно созревало решение. «Надо бы посоветоваться с Вороновым, как он думает»,— промелькнула мысль, и она усмехнулась: слишком часто она стала ловить себя на том, что думает о Воронове. И ей стало почему-то грустно.
Утром по пути на работу она зашла в контору. Воронов разговаривал по телефону, выглядел он крайне сердитым. Опять не хватало железобетонных конструкций нужной формы. Ему терпеливо объясняли, что всё пришлют, как только будет возможность. Надо подождать несколько дней. Значит, работы опять затягиваются. Воронов так кричал в телефонную трубку, что птички, прыгающие на подоконнике, испуганно вспорхнули на провода. Он как раз бросил трубку, когда вошла Елена Петровна. Воронов посмотрел на нее исподлобья так свирепо, словно наконец нашел виновника.
Елена Петровна была не из тех, кто боится гневного начальнического взгляда.
— Что вам?
— То самое, что вы кричали по телефону. Что делать сейчас? — спокойно ответила Елена Петровна.
Воронов измерил ее с ног до головы презрительным взглядом, потом выпалил:
— А у вас что, головы нет на плечах? Что, я должен думать за всех вас?
— Во-вторых,— так же спокойно продолжала Елена Петровна,— я хотела сказать вам, собираюсь уехать отсюда. Куда-нибудь. С вами мне очень трудно работать.
— Скатертью дорога.
Елена Петровна хотела что-то ответить, но не нашла слов и, круто повернувшись, вышла. Но тут же она успокоилась, даже усмехнулась про себя. Она хорошо понимала, что Воронов сказал совсем не то. «Просто брякнул не подумав. Нервы. Я-то не лучше: сразу —в двери как ошпаренная,— думала она.— Ну поглядим, как ты будешь извиняться».
С реки веяло холодом. Казалось, его принесли с собой из далекой лесной глухомани плывущие бревна. Пахло смолой, свежими опилками и известью. Напротив, на другом берегу, лежал поселок. Кое-где дома уже потемнели от дождей и морозов, между ними желтели недавно возведенные здания, а дальше возвышались окруженные строительными лесами будущие дома. За поселком виднелись заросшие сосняком песчаные берега, а за ними—безбрежная ярко-синяя водная гладь.
Немало мест переменила Елена Петровна за свою беспокойную жизнь и теперь удивлялась, каким близким, родным стал для нее Туулилахти, с этими вот крутыми берегами, с высокими холмами... Нет, дело не только в берегах и холмах. Всюду они по-своему красивы. В Туулилахти она больше сблизилась с людьми — быть может, потому, что успела прожить здесь после войны дольше, чем где-либо. Здесь она впервые за все эти годы почувствовала особенную привязанность к чужому человеку — к Нине, беспомощной в житейских вопросах, но в общем-то деловой и разумной. Здесь Айно Андреевна, здесь старый Койвунен... И вдруг ей стало больно от мысли, что опять поссорилась с Вороновым...
Ей казалось, что она уже хорошо изучила своего начальника. На первый взгляд могло показаться, что действительно с таким руководителем очень трудно работать. Он мог быть грубым, до невозможности самоуверенным, недоверчивым, вспыльчивым. Елена Петровна понимала рабочих, которые после стычки с начальником ругали его последними словами. Но она понимала этих же рабочих и тогда, когда они, подавляя свою обиду, шли к нему с новыми предложениями и идеями. Они не обижались, если Воронов хорошую мысль принимал без всяких похвал и мог даже проворчать:
— Тоже мне рационализатор... А ты взвесил ли вот что? — и начинал спорить, проверяя все доводы. И, если уж убеждался в своей неправоте, заключал беседу: —Ладно, подумаем.
Такой ответ можно было считать почти одобрением. Доброе начинание он обязательно претворял в жизнь и с самим рационализатором впредь разговаривал уважительно, хотя и без видимых похвал. Иной начальник — а Елена Петровна повидала на своем веку всяких — мог быть отзывчивым и задушевным, восторгаться по малейшему поводу, но ничего не доводил до конца и на деле оказывался беспомощной тряпкой. Воронова можно было понять, тем более что он жил одной только работой.
Елена Петровна зашла к плотникам, а потом направилась в другой конец здания, где устанавливали перекрытия потолка. К ней подошел Воронов и с невероятно серьезным видом спросил ее совета, как лучше вести работы, если не хватает необходимых конструкций. Елена Петровна почувствовала, что это и есть извинение: иначе ее начальник извиниться не может. И выглядел он усталым, одиноким.
Деловая беседа опять восстановила между начальником и прорабом дух товарищества, который был нарушен стычкой в конторе.
Они вместе отправились на пилораму, которая по-прежнему находилась в двух километрах от стройки. Сначала шли молча, потом Воронов заговорил о том, что, видимо, все еще не давало ему покоя:
— То ли возраст сказывается, то ли нервы испортились.
Елена Петровна молчала. Начальник продолжал:
— Нашему поколению пришлось много пережить...
— Нашему поколению...— Елена Петровна презрительно поморщилась.— Войны нет уже больше двенадцати лет, а мы все свои грехи сваливаем на нее.
А Воронову все хотелось помириться.
— Помните, я рассказывал о своем фронтовом друге? Вернее, о своем учителе. О генерале Морозове. Так вот, он обещал приехать ко мне в гости к Октябрьским праздникам.
— Это очень хорошо, когда есть кого ждать,— только и ответила Елена Петровна.
Другую новость ей сообщила Айно Андреевна за вечерним чаем:
— Помнишь, я тебе говорила, что встретила в Финляндии девушку? Ну, Мирью? От которой привезла подарки. Неужели не помнишь?
— Конечно, помню. Ну и что?
— От нее письмо. Читай.
На бумаге в большую клетку было написано мелким, красивым почерком по-фински:
«Дорогой друг Айно!
Разрешите вас называть так, хотя мы и виделись всего несколько минут. Госпожа Импи Халонен, с которой вы ездили в лесное хозяйство, так много рассказывала о вас, о вашей жизни, и рассказала так тепло, что мне очень хотелось бы просить вас включить в список ваших друзей и меня. О, если бы я знала, что это письмо дойдет до вас! Правильно ли я запомнила адрес? Мне хотелось бы рассказать о себе столько, сколько знаю о вас. И даже больше. Вы единственный человек в Советском Союзе, с кем я встретилась. Если бы вы знали, что для меня значит Советский Союз! Гораздо больше, чем для кого-нибудь другого здесь. Я бы рассказала вам обо всем — как мы здесь живем, как работает общество «Финляндия — СССР». С нетерпением жду вашего ответа и заранее благодарна.
Ваша Мирья».
— Тепло пишет, правда?—спросила Айно Андреевна, когда Елена Петровна вернула ей письмо.
— Да, интересно. Сколько же ей лет?
— Двадцать с чем-то.
— Молодость,— определила Елена Петровна.— Романтика. Им все интересно. Особенно переписка с заграницей.
— А ты что, не хочешь, чтобы я ответила ей? Странно. Там такие хорошие люди...
— Знаю. Испытала.
— Елена Петровна, да ведь времена другие и люди
другие.
— Так я же не спорю. Тебе, конечно, надо ответить. Она так просит. И напиши от меня благодарность за подарок.
— Обязательно.
Задумавшись, Елена Петровна спросила:
— Так ты говоришь, что она похожа на меня?
— Очень, очень даже похожа.
— Сколько же ей лет?
— Ты только что спрашивала. Около двадцати.
— И Мирке было бы столько же. Интересно — даже имена похожи: Мирка и Мирья. А ведь Койвунен говорит, что Мирки не было на дороге.
Айно Андреевна сразу поняла, что пришло в голову Елене Петровне. Она знала по себе, как больно душе, если построишь себе иллюзии, поверишь в них, а потом вдруг жизнь безжалостно разрушит их. И она сказала:
— Нет, ты не связывай эти имена. Сходство-то, может быть, случайное. Мирья — финка. У нее родители, кажется, живут в Финляндии. И госпожа Халонен ее хорошо знает. Она бы мне сразу сказала, если Мирья — Мирка.
Конечно, Елена Петровна и сама понимала все это. Нет, она никаких иллюзий не строит. Просто пришла в голову такая мысль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37