Мать и дочь отправились за коровами. Шли погруженные в свои невеселые думы. Алина мысленно утешала себя, что все это только разговоры, все останется по-прежнему. «Нарочно пугает»,— думала она о муже.
Матикайнену тоже было не по себе. Ему тоже не сиделось дома. Он встал из-за стола и вышел на улицу, решив посмотреть поле, хотя и без того знал, что завтра с утра надо косить клевер.
Где-то в глубине души он понимал, что сегодняшний разговор был необходим. И все же теперь он раскаивался. Пожалуй, можно было подождать. Для Алины и Мирьи нет ничего дороже их дома. Да и ему нелегко от него отказаться.
Потом мысли его вернулись к Халонену. Это был тот самый Халонен, который в первые годы войны руководил местной организацией шюцкора. С тех пор в жизни Халонена многое изменилось. Благодаря отцовскому наследству и каким-то темным махинациям на черной бирже он сумел стать владельцем акций, а вскоре и директором крупной лесопромышленной компании, человеком весьма влиятельным в банковских сферах. Он уже не походил на бравого офицера — отрастил брюшко, ходить стал медленнее и степеннее, голова его облысела и блестела как зеркало.
Вот только в семейных делах у него что-то не ладилось. Импи, его жена, развелась с ним, потом вернулась обратно, но дома бывает очень редко. Она участвовала в работе различных женских и благотворительных организаций, вступила в общество «Финляндия — СССР».
Сегодня Халонен был на редкость обходителен: пригласил Матикайнена домой и угостил кофе с коньяком. Халонен говорил о трудных временах, о том, что банку приходится быть жестоким и требовать погашения долга точно в срок, но что касается Матикайнена, то ему не стоит пока тревожиться. Ведь они старые знакомые, и Матикайнен известен как честный человек. Потом Халонен добродушно пошутил: интересно, дескать, у них получается. Он, капиталист, помогает коммунисту держаться за проклятую частную собственность и, смеясь, высказал надежду, что коммунисты не забудут ответить добром за добро и, когда придут к власти и станут хозяевами положения, не будут слишком притеснять его, маленького, бедного финансового туза. Так и сказал — финансового туза. А Матикайнен должен был сидеть и слушать.
Халонен говорил, что буржуям не грех кое-чему поучиться у коммунистов. Даже в сейме буржуи только и делают, что грызутся между собой. Господин Халонен затронул вопрос о национализации и, к удивлению Матикайнена, в принципе высказался за нее, хотя, по его мнению, национализировать следовало только собственность крупных акционерных компаний и капиталы крупных банков. А мелких предпринимателей государство должно поддерживать, ибо они-то и приносят обществу пользу. Именно таким путем Финляндия избавится от безработицы и сможет успешнее конкурировать на мировом рынке. Потом Халонен полюбопытствовал, что именно заставило Матикайнена стать коммунистом после того, как он с таким трудом выкупил Каллиониеми и стал его собственником.
Матикайнен рассказал все как было. В начале войны он еще не был коммунистом, хотя его и преследовали. Возможно, он и не стал бы им, если бы военная полиция финской армии не заперла его в страшную военную тюрьму в Сукева — настоящую школу, где рождаются коммунисты.
— Вам-то эти дела знакомы,— сказал Матикайнен, намекая на то, что Халонен половину войны прослужил именно в военной полиции. Этот намек сразу изменил характер беседы.
Халонен взглянул на часы и сказал официальным тоном:
— Ну что ж, условимся, что Матикайнену пока не стоит волноваться. Я поговорю в банке. Осенью уплатите сколько сможете, а там видно будет.
Именно это и заставило Матикайнена поторопиться с решением — он ничем не хотел быть обязанным Халонену.
Матикайнен остановился на краю поля, растирая пальцами цветок клевера. «Самое время косить»,— рассеянно думал он. Никогда еще клевер не был так хорош. Тонкие стебли сгибались под тяжестью мягких шапок. «Не покидай нас»,— казалось, упрашивали они хозяина. Матикайнен уронил цветок в траву и, тяжело ступая, направился к дому.
По дороге он снова вспомнил неоконченную беседу с господином Халоненом. А все-таки хорошо он ему ответил, что сама военная полиция сделала его коммунистом. Правда, она сделала это довольно грубым способом. Стоило, пожалуй, напомнить Халонену о резиновых дубинках, которыми так били по пяткам, что из носа шла кровь. На всю жизнь ему запомнился один случай. Его положили на стол, двое крепко держали за ноги. И вдруг где-то неподалеку, в другом конце здания, мягкий женский голос запел:
Так неслышно, как легкие волны, Зародилась в сердце любовь, В летний день началась...
После первого удара ему показалось, будто его разрывают на части.
— Палачи! — сквозь зубы процедил Матикайнен,
А голос продолжал:
И росла, а потом распустилась На душе негасимым цветком.
От второго удара он потерял сознание.
С тех пор прошло уже более десяти лет, но каждый раз, когда он слышит эту нежную песню, на лбу у него выступает испарина.
Матикайнен зашел домой и переоделся. Потом пошел к бане и, снимая со стены сушившиеся сети, подумал, что и баньку тоже пора подремонтировать: нижние бревна совсем прогнили и крыша протекает. Над баней распростерла длинные ветки старая сосна, точно такая, как и та, на конце мыса. Крыша была обсыпана иголками сосны и обросла толстым мхом. Матти вспомнил, что маленький Калеви любил залезать по срубу на крышу и оттуда, по ветвям сосны, на самую верхушку дерева. Потом на сосну повадилась лазать и Мирья.
«Кому-то достанется банька»,— больно кольнула мысль.
Матти взял две сети и направился к берегу, где стояла на привязи лодка. Он сделал ее года два назад. Тонкие доски без единого сучка скрепил четырьмя сотнями медных заклепок:. На корме лодки был небольшой подвесной моторчик, но им Матти пользовался только во время дальних поездок. На белом борту лодки было аккуратно выведено синими буквами: «Мирья».
«Уж лодку-то, во всяком случае, никому не отдам»,— решил Матти, осторожно сталкивая ее в воду.
Легкий ветерок рябью пробегал по Хаапавеси. Матти не спеша плыл к концу мыса. Там, неподалеку от каменистой косы, небольшим островком рос камыш, около которого обычно попадался окунь. Здесь Матти и решил забросить сети.
Скалы встретили его знакомым криком чаек. Три птицы вылетели навстречу. Если бы в лодке сидела Мирья, чайки не остались бы без гостинца. Матти угощал их реже. Птицы сделали над лодкой круг и, видно узнав гребца, вернулись на скалы. Когда Матти опускал вторую сеть, с берега донесся голос Мирьи:
— Папа, почему ты не взял меня?
— А, это ты? Сейчас приеду.
Над девушкой уже кружились чайки. Но сегодня и она им ничего не принесла.
Опустив сети, Матти подъехал к берегу. Мирья села за весла, и лодка медленно поплыла к дому. Вдали, на горизонте, курился дымок парохода.
— Кажется, «Сотка»,— предположил Матти.
Значит, сейчас около десяти. То же время показывало и солнце. Хаапавеси служило для жителей своих берегов гигантскими часами, где тень от скал заменяла стрелки.
Журчала вода, глухо поскрипывали уключины. И вдруг сидевшие в лодке отчетливо услышали тихий шум. Это шелестела старая сосна, хотя на озере было спокойно.
Матти обернулся, посмотрел на сосну:
— Кажется, будет буря.
Мирья стала грести сильнее.
Однако шум старой сосны не означал, что буря нагрянет именно сейчас. Дерево, словно умудренный жизнью старик, заранее предсказывало перемену погоды. Сегодня же на Хаапавеси выдался тихий, спокойный вечер.
Сидя в лодке, Матикайнен думал о другой буре — о буре в его жизни и в жизни своего народа. Купив с огромным трудом Алинанниеми, он был уверен, что для него настало тихое, безмятежное время. Только живи и работай на своем клочке земли. А жизнь неожиданно разрушила все его мечты и планы. Она дала ему почувствовать, что не он хозяин этой земли. Есть неумолимая сила, в руках которой он и подобные ему просто жалкие игрушки. Да, бури и ураганы, которые бушевали в жизни, проникли и к нему, на мыс Алинанниеми, и даже скала, отделяющая мыс от остального мира, не могла их остановить.
Когда отец и дочь вернулись домой, Мирью ждала Лейла — секретарь и душа местной организации Демократического союза молодежи. Маленькая и шустрая, она вихрем помчалась навстречу, схватила лодку за нос и, войдя в воду, направила ее на свое место.
— Ты что, домоседка, не заглядываешь? — пожурила она Мирью.
— Что, разве Мирья сегодня была не у тебя? — изумился отец.
Мирья потупила глаза. Откуда отцу знать, с кем она провела целый день.
Увидев серьезные, сосредоточенные лица отца и дочери, Лейла тоже притихла. Она уже узнала от Алины, какие перемены ожидаются в их семье. Когда подруги остались вдвоем, Лейла сказала почти теми же словами, какими сегодня говорил отец:
— Ничего не поделаешь, Мирья. Такова жизнь мелкого землевладельца в наше время.
Мирья ничего не ответила. Она ждала, что Лейла постарается как-нибудь утешить ее, скажет доброе слово. А что Лейла могла сказать?
Молча шагали к дому. Видавший виды велосипед Лейлы стоял у крыльца. Она взялась за руль,
— Пойдем ко мне. Куда ты спешишь? — просила Мирья.
— Нет, Мирья, у вас и без меня забот хватит. Не забудь, что в будущую субботу мы организуем собрание с протестом...
— Что? С каким протестом?
— Ты только подумай. Участников фестиваля не хотят пустить на спортивные соревнования.
— Не может быть!
— Все может быть, Мирья, все. Но мы не допустим этого!
Когда Мирья вернулась в комнату, Алина озабоченно сказала:
— Что-то Кайса-Лена все не идет за молоком?
— Пожалуй, я схожу к ней, мама,— ответила Мирья и взялась за бидон.
Кайса-Лена жила недалеко. К ее избушке вела узкая проезжая дорога, но Мирья всегда шла напрямик — сначала по краю ржаного поля, потом через скалу. Избушка Кайсы-Лены была еще более ветхой, чем дом Матикайнена. Дряхлый пес Халли, свернувшись калачиком, лежал на плоском камне, заменявшем ступеньки крыльца. Обычно Халли хриплым лаем предупреждал хозяйку, что идут гости. Когда же появлялась Мирья, Халли, как бы из вежливости, только приподнимал голову и раза два ударял хвостом по камню. После этого необходимого церемониала пес опускал голову на передние лапы и опять погружался в свои собачьи думы.
Кайса-Лена лежала в постели. Увидев Мирью, она обрадовалась и попыталась встать, но девушка уложила ее обратно.
— Что с тобой? — спросила она.
— Да вот не могу шагу ступить, спина ноет,— пожаловалась старушка.— В шкафу лежит горбушка хлеба. Будь добра, снеси ее Халли. А то бедняга целый день не ел.
Получив горбушку, Халли поднялся. Это был на редкость благовоспитанный пес, он не мог есть как попало. В конуре у него всегда стояла тщательно вылизанная тарелка.
Вернувшись, Мирья спросила:
— А ты сама-то ела?
— Я-то что. Утром кофейку попила. Перестала бы только спина болеть, тогда уж я...
Мирья принесла из сарая сухих дров, затопила плиту и сходила за водой. Пока вода закипела, девушка успела подмести пол и вымыть посуду. В шкафу не нашлось ничего, кроме хлеба и пары салак. Молоко она принесла с собой. Мирья заварила остатки кофе, решив про себя, что утром принесет новый кофе.
— Ты такая добрая,— только и могла сказать Кайса-Лена.
Выпив чашку горячего кофе, старушка разговорилась:
— От Калле сегодня пришло письмо.
Калле был младшим сыном Кайсы-Лены, единственным оставшимся в живых. Мирья видела его только раз, год
назад, когда сын приезжал проведать мать. Калле работал лесорубом и жил со своей семьей из пяти человек на самом севере, неподалеку от Рованиеми.
— Что же он пишет?
-— Опять без работы. Каково ему там с детишками. Беда...
Кайса-Лена ни разу не видела своих внучат, но знала каждого по имени и говорила о них, как будто они жили с ней.
— Да... Он ведь тебе, наверно, не помогает?
— Какая от него помощь. Ему бы впору сейчас самому помочь. А у меня ничего нет особенного, чтобы ему послать.
Это «особенное» вызвало у Мирьи улыбку. Она-то хорошо знала доходы старушки. Отцу Мирьи с большим трудом удалось выхлопотать ей какое-то пособие от общины, но и это пособие Кайсе-Лене давно уже не давали. Обещали ее устроить в дом для престарелых, но престарелых было много, а мест для них мало. Мирья решила снова поговорить с отцом. Она точно не помнила, сколько лет Кайсе-Лене, и спросила ее об этом.
— Лет-то немного,— отвечала старушка. Еще и семидесяти нет... Вот только бы спина перестала болеть. Жена пастора, спасибо ей, обещала дать мне постирать.
В избушке становилось все темнее. Этой избушке тоже было почти полвека. Кайса-Лена построила ее вместе с мужем. Временно, как они тогда полагали. Скромные сбережения служанки и батрака не позволили нанять кого-то в помощь. Но зато у них было другое, что намного драгоценнее всяких сбережений — они были молоды, крепки и полны надежд. Они верили в свои силы. Покойный муж выкорчевал немало камней и пней на полях прежнего владельца Каллиониеми, старого, вечно больного, известного по всей округе скряги. Тогда они и построили избушку. Трое сыновей и дочь выросли в ней, вместе с отцом пахали поле, рубили лес, а потом разбрелись по белу свету и н0 вернулись. Два сына погибли на войне, дочь умерла. Потом и старик внезапно начал харкать кровью. Пролежал пару месяцев на этой же постели и умер. За погибших сыновей старушке полагалась пенсия, но у господ столько всяких параграфов, что простому смертному правды не добить Положение осложнялось тем, что сыновья уже не жили с родителями и были призваны на фронт в другой провинции.
В этой избушке, где понемногу густел сумрак летней ночи, старушка прожила всю жизнь, мечтая о лучшем. Надежды не покидали ее и теперь.
Мирья ушла с невеселыми мыслями. На прощанье Кайса-Лена сказала еще раз;
— Ты такая добрая.
Пришла осень. Высокими валами катились седые волны озера Хаапавеси. Они пенились и клокотали, пытаясь вырваться из расщелин между скалами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37