Если я мешкал, он подталкивал меня в спину топорищем. Один раз я услышал очень громкий шум, но так и не понял, где громыхнуло: поблизости или вдалеке.
– Оно рушится, – с удовлетворением проговорил мой провожатый. Я спросил, что это было; он не ответил.
Мы добрались до узкой лестницы, что вела на террасу на крыше.
– Поднимайтесь, – велел он и легонько ударил меня топорищем в спину. Я поднялся по лестнице и вышел на свежий воздух; вокруг виднелись какие-то освещенные здания, в окнах горел свет, но они были безлюдны. Я споткнулся о спутавшиеся кабели и оказался у знакомой двери. Ночной сторож сказал, чтобы я зашел внутрь.
В домике сторожа было две комнаты, ванная и кухня. Первая комната служила одновременно столовой и спальней. На столе стояли пустые консервные банки, бутылка вина, тарелка с остатками еды, лента апельсиновой корки. Пахло вареными овощами и гнилыми фруктами. У стены стояла узкая койка с мятыми и грязными простынями.
Ночной сторож подтолкнул меня во вторую комнату, где стоял письменный стол. На полу валялись бумаги и газетные вырезки. В углу стояла пишущая машинка, являвшаяся, как гласила бронзовая пластинка, собственностью факультета.
Мужчина толкнул меня в глубину комнаты и закрыл дверь. Поскольку лампочка у него на каске была единственным источником света, я оказался в полной темноте.
– Выпустите меня, – закричал я, барабаня кулаками по двери. – Люди пошли за помощью. Сюда скоро придут.
– Я пока не могу вас выпустить. Вы мне нужны как посыльный.
Я пообещал, что доставлю любое его послание, по любому адресу.
– Но я еще не закончил его писать, – сказал он. – Подождите немного. До рассвета еще далеко.
Через застекленное оконце под потолком в комнату проникал слабый луч лунного света. Я нашел выключатель и включил лампочку без абажура, покрытую паутиной.
В изнеможении я рухнул на стул рядом с письменным столом. Рана у меня на лбу уже не кровоточила, но голова раскалывалась от боли.
На столе была стопка голубых тетрадей, и я тут же схватил их и пролистал. К моему несказанному разочарованию, все они были чисты.
– Вы пока почитайте то, что лежит на столе, это вас развлечет. Мне осталось написать заключение, я его быстро закончу, – раздался голос с той стороны двери.
Я взял со стола бумаги: около ста пятидесяти пожелтевших листов, исписанных на машинке. У них не было заголовка, но я его знал и так. Я быстренько пролистал страницы: одна фраза отсюда, другая – оттуда. Этого все равно хватило, чтобы понять, что здесь записана вся правда, начиная с самых истоков событий – с той экскурсии, о которой мне рассказал Новарио, с той первой смерти.
Я услышал шелест бумаги под дверью.
– Возьмите этот листок и приобщите его к остальным. Пока он последний, – сказал ночной сторож.
Я тут же схватил листок и принялся читать, рассудив, что там, пожалуй, должны быть сведения о моей ближайшей судьбе. В нескольких словах там рассказывалось о смерти Конде, о нашей прогулке по пятому этажу, о моем заточении, том мгновении, когда я нащупал выключатель. Последняя фраза была такая: «Миро охватила тревога, когда он прочел последнюю страницу романа. Он с опаской опустил руку в правый карман пальто и пришел в ужас, обнаружив там…»
Я опустил руку в правый карман и обнаружил там что-то влажное и еще теплое; заглушив крик, я отшвырнул от себя ухо Конде.
Читальный зал
Когда я хочу сосредоточиться на хорошей книге, мне не нужно удобное кресло, тишина и свободное время. Я привык читать в метро, для меня это даже предпочтительнее. Ничто не сравнится с тем ощущением, когда ты едешь под городом в разболтанном вагоне линии «А», а сам роман увлекает тебя по своим собственным подземным дорогам. Шум мне не мешает, движение – тоже, остановок я не замечаю вообще, но должен признать, что положение заключенного в Доме убийцы никак не способствовало тому, чтобы читать Роман Брокки серьезно и вдумчиво, как меня учили в университете, чтобы вычленить самое главное из сложной, запутанной книги с многочисленными сюжетными линиями.
На самом деле, когда автор находится где-то рядом, это заставляет читателя нервничать. У меня были друзья – писатели, которые заставляли меня читать свои рукописи, внимательно наблюдая за моей реакцией, как если бы я был подопытным кроликом; и все это время я чувствовал, что всякий критический отзыв об их творениях автоматически означал бы мое абсолютное осуждение. Поэтому я старался их не обижать. Но любая обида все-таки предпочтительнее лезвия окровавленного топора.
Была еще одна вещь, что мешала мне полностью сосредоточиться и отдаться чтению, – ухо Конде. Отброшенное в угол, оно, казалось, прислушивается к малейшему шуму. В нем до сих пор сохранялась частица силы его хозяина.
Пока я читал, Омеро Брокка с той стороны двери редактировал последнюю главу своего произведения. Наверное, еще ни один критик не пользовался подобными привилегиями: я даже слышал скрип пера по бумаге. Скрип был настолько пронзительный, что я явственно представлял себе страницы, покрывавшиеся длинными строчками, по мере того как слова, ложившиеся на бумагу, продвигали роман к завершению.
Согласно разрозненным упоминаниям, содержавшимся в романе, предыдущие произведения Брокки – которые я не читал – были написаны в жанре научной фантастики. В рассказе «Заклинание» читатели таинственной книги становятся жертвами колдовства, превратившего их в горы страниц – в слова, которые они читают до конца жизни. В рассказе «Перо» автор использует кровь своих врагов, чтобы произвести редакторскую правку автобиографии: когда он заканчивает работу, он видит, что все слова, написанные за несколько дней, месяцев и даже лет, до сих пор не просохли и отказываются фиксировать на бумаге свою историю.
Сам Брокка отзывался об этих рассказах как-то даже презрительно. По его собственным словам, они принадлежали чистой литературе. В этом последнем романе все потуги воображения были отброшены, и он ограничился рассказом о реальных событиях.
Я читал роман, пропуская целые абзацы, поскольку поиски выхода интересовали меня куда больше, чем литературные достоинства произведения. Я читал эту книгу, как читают религиозный трактат: в поисках спасения. Поэтому простите мне сбивчивые суждения и неточность в деталях.
Сведений о семье автора было немного, и я их уже знал из воспоминаний Бреста. После ссоры с отцом (который продолжал работать в том же самом секретном отделе Центрального почтамта) Брокка переехал в пансионат, в центре города. Там он нашел своих единственных друзей, троих студентов инженерного факультета, которые в свое свободное время занимались изготовлением самодельного оружия: «коктейли Молотова» с замедленным действием, дротики, гранаты с нервно-паралитическим газом.
Новые друзья привлекли Брокку в одну экстремистскую организацию, ему было поручено создать ячейку на факультете философии и гуманитарных наук. Они использовали псевдонимы и еженедельно встречались в подвале, якобы на занятиях фольклорного кружка «Колодец». Иногда к ним заходили студенты, искренне уверенные, что речь действительно шла о фольклоре, и тогда революционерам приходилось брать гитары и исполнять самбы. В музыке наш писатель был полный профан, поэтому он ограничивался тем, что яростно стучал в барабан.
Брокке еще не было и двадцати лет, когда он написал свои знаменитые «Замены». В романе ничего не говорилось об оригинальной версии рассказа.
В прошлом Брокки было немало пробелов, о которых его биографы умалчивали с таинственным видом. Сам Брокка писал о себе, как о ком-то другом – как о писателе, который умер много лет назад.
После попытки самоубийства Брокку поместили в клинику Дома «Спиноза», там он провел шесть месяцев под наблюдением доктора Бреста; потом он вернулся на факультет. В романе не объяснялось, каким образом он сумел опубликовать свой рассказ. После лечения у Брокки развилась тяга к уединению. Комната в пансионате его уже не устраивала, там постоянно ходили люди, и было шумно. Его друзья согласились с тем, чтобы Брокка вышел из организации, они даже добились прекращения всех контактов. Брокка занялся поисками какого-нибудь спокойного места, где он мог бы заняться обдумыванием своих литературных проектов, и нашел-таки свой необитаемый остров: пятый этаж факультета.
Теория Брокки
Последний этаж всегда был необитаемым. Брокка прогуливался между штабелями монографий, чувствуя себя единственным хозяином целого особняка. Тут был только еще один обитатель – старый, глухой ночной сторож. Когда он умер, вся территория стала принадлежать только Брокке. Он предложил свою кандидатуру на место ночного сторожа и, пока ждал назначения, приобрел привычку ночевать в старом доме на террасе.
В течение дня, когда в здании были другие люди, он закрывался в своей квартирке, но по ночам здание переходило в его полную собственность. Ту давнюю экскурсию, в которой принимал участие Новарио, Брокка воспринял как вторжение в свои владения. Он хотел лишь напугать студента-одиночку, уронив на него бумажную колонну. Он не хотел его убивать, но воспринял несчастный случай как знак свыше, как ритуальную смерть, положившую начало его тайному царствованию.
Смерть аспиранта кафедры грамматики заставила факультетское начальство задуматься об опасности, что таилась в ночных вторжениях. Они вспомнили о вакансии ночного сторожа и немедленно назначили Брокку на должность.
В романе почти ничего не говорилось о том, чем занимался Брокка в течение нескольких следующих лет. Он написал еще несколько книг, но их не опубликовали, и он кончил тем, что выбросил свои рукописи в бумажные залежи на пятом этаже. Он искал высшие аргументы, идею, способную повлиять на реальность, что-то такое же определенное и окончательное, как убийство.
Он научился использовать вентиляционные трубы, чтобы подслушивать разговоры на кафедре. Так он смог следить за каждым шагом Конде; узнать о судьбе своего собственного произведения, которое превратили в многочисленные версии рассказа, о еврей биографии, о других впечатляющих фактах. Он позволил, чтобы Конде превратился в единственного критика и абсолютного хозяина Омеро Брокки. Но теперь пришло время развеять миф о кораблекрушении и вернуться из страны теней.
Когда на сцене появились Новарио и Гранадос, Брокка понял, что получил доказательства, которых он так долго ждал. Ему уже было не нужно об этом писать, достаточно было просто использовать то, что есть. Во время одной из бессонных ночей Брокка нашел наконец смысл своего литературного видения: перемешивать, как заговорщик, вымысел с фактами, подталкивать действующих лиц в мир теней, при этом связывая события в запутанный и таинственный сюжет.
Теоретические идеи Брокки представляли собой беспорядочную мешанину понятий, связанных с «чистой сущностью». Здание и роман сохраняли сложную взаимосвязь, за которой он пристально наблюдал. Механизм, взятый им на вооружение, не был детерминистским: Брокка провоцировал судьбу, но он не считал свои аргументы неоспоримыми. В созданных им рассказах-ловушках всегда находилось место для их свободного толкования и неожиданных решений. Брокка знал, что персонажи, созданные писателем, всегда готовы выскользнуть из его рук.
Сначала он видел свое собственное место в созданных им интригах в образе скромного игрока, который играет только мизер. Но потом этот план претерпел изменения. Виейра, комендант, начал досаждать Брокке своими бесконечными прогулками по пятому этажу, куда он приходил в поисках определенных бумаг по поручению Конде. Брокка решил, что убийство оживит роман. Устранив коменданта, он приступил к окончательной редакторской правке первой главы своего творения. Дальнейшая история вам уже известна.
Я задумался о фантазиях Брокки: в своих записях он напоминал мне таинственное божество, которое определяет и нашу жизнь, и нашу смерть. Его интересовали не убийства, а писательский труд: преступление служило лишь питательной средой для развития интриги. Для Брокки жизнь превратилась в череду не связанных между собой событий, которые он должен был объединять с помощью смелых манипуляций и демиургических усилий. Кроме того, в своей работе он разрушал нечто целое, пытаясь превратить его в символ. Он утверждал, что в литературе все новое создается путем разрушения старого и что, приступая к работе над книгой, каждый писатель обязан думать о ее финале.
Он позволил Конде столкнуть Гранадос в шахту лифта, обрадованный тем, что в конце концов интрига начала развиваться без его вмешательства. Рассказывая об этом эпизоде, Брокка отказался от холодного тона, в котором был выдержан остальной роман, и даже вспомнил о ночи любви, случившейся очень давно. Вот как бывает: никто не верил Сельве Гранадос, а она, как оказалось, была ближе к Брокке, чем все остальные исследователи его творчества.
Брокка знал о намерениях Конде подменить отсутствующие произведения писульками Русника. Он не стал мешать Конде, но смертный приговор был уже подписан. Брокка писал обо всем этом как о событиях, случившихся в очень далекие времена, и я вдруг понял, какой роман я читаю – какой роман я начал читать – этой ночью, которая все не кончалась.
Глава, написанная от руки
Я получал новые страницы романа по мере их написания. На этих страницах явственно виднелись дефекты пишущей машинки, которых не было ранее: заглавные буквы, поднимавшиеся выше своей строки, полустертые гласные, отдельные пропущенные согласные. После страницы, заполненной совершенно неразличимым текстом, последовало рукописное продолжение романа.
В главе, посвященной последней ночи, ничего не говорилось о перемещениях Брокки по зданию, речь шла только о нас. Казалось, что ночной сторож был одновременно во всех местах и знал все обо всех. Я пробежал глазами описание судебного заседания, смерти Новарио (раздавленного книжным шкафом) и казни Конде, желая побыстрее узнать о судьбе последнего персонажа:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21