«Римские свиньи». Я не удержался и издал торжествующий возглас.
Хранитель архива не возражал, чтобы я забрал книгу, он только отметил в одной из своих тетрадей, что книга выдана сотруднику кафедры аргентинской литературы. Многие архивные документы хранились в металлических коробках, и я спросил, что это такое.
– Курикулумы врачей, истории болезни пациентов. Раньше в коробках хранились полицейские сводки об отдельных обитателях этого дома. В то время сюда привозили писателей, журналистов, профессоров, их лечили электрошоком и другими методами восстановительной терапии.
– И здесь есть имена всех пациентов?
– Почти всех. Не хватает отдельных карточек, которые забрала полиция. Но все это было давно. Никто уже и не помнит.
– Я могу посмотреть имена пациентов?
– Карточки смешаны, но есть книга учета прибывающих и выбывающих, в которой имеются данные на пациентов, проходивших лечение.
Он протянул мне толстый гроссбух. Первые записи относились к тридцатым годам. Я встретил отдельные имена известных людей, но большинство имен было мне незнакомо. Некоторые пациенты имели по нескольку имен, как если бы они использовали псевдонимы, а регистратор не знал, какое из них было истинным. В числе пациентов здесь был и сам Такчи. В конце своей жизни он страдал манией преследования, вызванной бесконтрольным употреблением алкоголя и наркотиков после смерти жены. Такчи слышал в бреду голоса своих пациентов, и они были для него настолько реальными, что доносившиеся до его слуха звуки, казалось, физически перемешались по пустой комнате.
Я пропустил одну декаду, потом еще одну, и еще одну, и наткнулся на имя Омеро Брокки, записанное зелеными чернилами.
– А где можно найти истории болезни отдельных пациентов?
– К какому времени они относятся? – Я указал ему на имя в книге. – В это время нашим домом руководил доктор Брест. После того как его уволили, он написал воспоминания об отдельных клинических случаях, которые произвели на него самое сильное впечатление. Этой книги, как, впрочем, и других книг Бреста, здесь нет, потому что его гонители сожгли все его бумаги, чтобы даже само имя Бреста не оставило здесь никаких следов.
Я поблагодарил хранителя архива и пообещал, что вскоре верну книгу Такчи, которая, кстати замечу, находится у меня по сей день. В глубине коридора имелась затопленная ванная комната. Я вымыл лицо и руки под струей текущей из крана воды и вернулся домой на поезде.
На обратном пути я читал «Римских свиней». С тех пор прошло уже столько времени, но я так и не завершил свою диссертацию.
Воспоминания Бреста
Но мне тогда было не до диссертации. Мне хотелось разобраться с Броккой, имя которого я обнаружил среди пациентов «Спинозы». С помощью Фриландера я нашел среди книг на кафедре нейролингвистики пятитомный отчет, который Брест сделал в качестве директора дома отдыха «Спиноза».
Первый том содержал сведения об учебе Бреста в Милане, Гамбурге и Вене; имелись и краткие портреты людей, с которыми он там встречался; во втором излагалась история Дома Спинозы, которую Брест изучал в течение трех лет. Деятельность заведения, основанного в 1907 году, в первые годы существования была покрыта завесой секретности. В обществе считалось, что это была гостиница. «Конспирация достигла такой степени, – отмечает Брест, – что первый директор клиники приказал отпечатать наклейки и почтовые карточки со штампом «Гостиница "Спиноза"». В приемных покоях стояли швейцары в роскошных, бросающихся в глаза ливреях и громоздились чемоданы с иностранными наклейками. Но если бы кто-то в течение нескольких дней подряд заходил бы в холл «гостиницы» «Спиноза», он бы заметил, что чемоданы по-прежнему лежат, где лежали, и, кроме того, все они были пусты. Когда какой-нибудь турист пытался снять номер, ему, разумеется, отвечали, что свободных мест нет». В общем, в те времена – в отличие от нашей эпохи – о душевном покое интеллектуалов заботились очень тщательно.
В третьем томе я с радостью обнаружил ссылку на Энчо Такчи, которым Брест восхищался, хотя и не был знаком лично. Директор клиники выбрал тридцать самых интересных клинических случаев и описал их подробно. В книге также встречались пространные описания жизни клиники, замечания об организации работы корпусов и о конфликтах с руководством министерства здравоохранения.
В четвертом томе я нашел инициалы О.Б., пациента, которому Брест посвятил большую часть страниц фолианта. Автор смешивал свои воспоминания с текущими заметками.
«Студент философии, которого я идентифицирую инициалами О.Б., был ярым поклонником Джордано Бруно. Он придумывал разные мнемотехнические игры. Первое, что он сделал, прибыв в Дом Спинозы, тщательно осмотрел здание, чтобы запечатлеть в памяти каждый уголок. Я его спросил, для чего ему это, и он объяснил мне, что использует здание как умозрительное хранилище для того, что ему необходимо держать в памяти. Если ему, например, нужно будет запомнить список из двухсот книг, он прочтет вслух название каждой книги, ассоциируя его с какой-нибудь частью здания. Потом он мысленно пробежится по клинике, и названия книг всплывут в памяти сами собой. Чтобы понять, как действует память, сказал он, нужно изучать архитектуру. Время ее разрушает, пространство – восстанавливает. Он продемонстрировал мне, как действует его метод: я даю ему список ста пациентов, он читает его всего один раз, а затем перечисляет имена с незначительными отклонениями.
Брокке (если речь действительно шла о нем) было в это время двадцать пять лет, и он только что поступил в университет. По всем дисциплинам у него были только десятки. Он был сыном почтового служащего и дамской портнихи. Его отец умер от рака легких, когда Брокке было пятнадцать. По мнению доктора Бреста, одна из причин душевного расстройства Брокки заключалась в его отношениях с отцом.
«О.Б. говорил о своем отце с неизменным спокойствием, но когда я попросил, чтобы он его нарисовал, он сломал карандаш. Отец О.Б. работал в центральном почтовом офисе и был скромным служащим, пока не ударился в политику. В пятидесятые годы ему поручили просматривать переписку деятелей оппозиции в поисках писем, которые могли бы заинтересовать органы безопасности. По всей вероятности, он очень хорошо выполнял свою работу, потому что, когда его руководителей сняли, он остался на своем посту. Поскольку работы у него было много, он приносил часть корреспонденции домой и заставлял своего сына читать эти письма вслух. Он также требовал, чтобы ребенок читал письма про себя и выбирал те, о которых следует доложить начальству: Младшего брата О.Б. – он был на два года моложе и не имел таких способностей, как сам О.Б., – не привлекали к этой работе, которую О.Б. ненавидел. Когда моему пациенту исполнилось двенадцать, его отец попал в немилость, и его едва не уволили, потому что среди корреспонденции, которую его сын отметил как подозрительную, обнаружились апокрифические письма, которые сочинял сам О.Б. Отец наказал его: запер в комнате на неделю, отобрав все игрушки и книжки. Именно тогда О.Б. и начал придумывать свои мыслительные игры. Он часами смотрел на стену, находя в ее трещинах, пятнах и паутине пейзажи и лица. Он научился читать на досках пола слова, написанные на языке, который мог понять только он сам».
О.Б. поступил в дом отдыха «Спиноза» после неудачной попытки самоубийства. Он повесился у себя в комнате, как об этом рассказала его мать, когда его вытащили из петли. О.Б. никоим образом не противился госпитализации. Доктор Брест так и не понял, была это попытка самоубийства настоящей или притворной. В Доме «Спиноза» О.Б. вначале вел себя как примерный больной, больше заинтересованный в контактах с другими пациентами, нежели в том, чтобы вернуться к нормальной жизни.
О.Б. написал рассказ, оригинал которого был утерян. С этим рассказом он организовал что-то вроде игры, предлагая другим пациентам переписать его заново. Он заставлял их вносить изменения в сюжет. Затем он читал варианты и отмечал среди них те, в которых имелись следы психоза. Эти варианты он отдавал другим пациентам, чтобы они переписывали их еще раз. Казалось, что загадочная игра не имела конца. О.Б. отказывался говорить о своих опытах, но однажды сказал мне, что не видит смысла в том, чтобы писать, если своими писаниями он не может воздействовать на окружающую действительность. Вот почему, сказал он, меня интересует политика, не политические идеи, а политика как институт влияния на умы. Я спросил его, какому политическому течению он симпатизирует, и он ответил, что ему все равно. Для него было важным только влиять на людей и проводить преобразования – в любом направлении.
О.Б. находился в клинике два месяца. У него не было никаких проблем с психикой. Единственным темным пятном оставались его отношения со старым профессором истории, депрессивным маньяком, который решил написать мемуары. О.Б. предложил свои услуги в качестве писца. Он часами слушал рассказы старика, а потом перекладывал воспоминания на бумагу. Но О.Б. придавал всему, что писал, настолько угнетающий оттенок, что профессор смотрелся как подлинный разрушитель. Когда работа уже подходила к концу, профессор выбросился с четвертого этажа, а до этого сжег все свои бумаги. Вечером, накануне самоубийства, О.Б. прочел ему вслух заключительные главы.
Поскольку так и осталось неясным, имел ли О.Б. намерение побудить старика к самоубийству, студента выписали из клиники. Спустя какое-то время он возобновил свои занятия в университете.
Сейчас, когда я вспоминаю тот случай, у меня нет сомнений, что это был один из экспериментов О.Б., имевших целью показать, что слово, написанное на бумаге, может влиять на реальность, – закончил главу доктор Брест. – Последний раз я видел его у себя на консультации три года назад. Он появился, следуя своей привычке, под чужим именем. Интересно, где он сейчас. Интересно, какое имя он теперь носит.
Кораблекрушение «Горгоны»
Пребывание Брокки в доме отдыха «Спиноза» не нашло отражения ни в хронологии Конде, ни в хронологии Сельвы Гранадос. Этими сведениями располагал только я и таким образом – благодаря своему случайному открытию – тоже вошел в эту печальную группу специалистов по Омеро Брокке.
Памятуя слова Грога, я прошелся по кафедрам, чтобы узнать, допрашивал ли Гаспар Трехо моих коллег. Никто из них даже не слышал такого имени. Решив, что оно было вымышленным, я описал его поношенное пальто, клетчатый шарф, кашель и чихание, но тоже без пользы. Трехо меня обманул. Он приходил только ко мне. Стало быть, у него был четкий след, который привел его от трупа коменданта на кафедру аргентинской литературы.
Мои товарищи по несчастью нанесли мне два кратких визита (к счастью, по отдельности). Сельва Гранадос расспрашивала меня о Конде: не выглядел ли он встревоженным или испуганным, не страдал ли бессонницей, не жаловался ли на тошноту, не думал ли он отложить презентацию «Замен».
– Да нет. Он был в замечательном настроении.
– Он что-нибудь говорил обо мне?
– Попросил, чтобы я не пускал вас сюда.
– Отлично. Значит, он получил мое письмо.
Я попытался ее разговорить, но всем нравится играть в таинственность. Когда я притворился, что меня эти интриги нисколько не интересуют и что я верю в невиновность Конде, она призналась:
– Я нашла свидетельницу и записала ее показания. История о краже бумаг, которую всем рассказывает Конде, это все ложь. На презентации я сообщу даты и имена, мне хватит одной минуты, чтобы похоронить старика. Призрак Брокки поднимется из глубин океана, чтобы отомстить своему тюремщику.
На самом деле Брокка утонул в реке во время шторма, при кораблекрушении круизного судна «Горгона», но Гранадос предпочитала морские метафоры речным.
Я посоветовал ей быть осторожной. Если она прилюдно выскажет обвинения в адрес Конде, не представив весомых доказательств, она может потерять свои уроки и стипендию, которая обеспечивает ей безбедное существование и публикацию исследований о Брокке.
Обо мне не беспокойтесь, побеспокойтесь лучше о своем патроне, – сухо проговорила она на прощание.
Для Сельвы Гранадос атака на Конде была важнее, чем смерть коменданта. Новарио, который пришел два часа спустя, скрываясь за темными очками и поднятым воротником плаща, выглядел более озабоченным, особенно когда я рассказал ему о Трехо.
– На днях я встретился с человеком, который выглядел в точности так, как вы его описали. Но он мне не говорил, что ведет расследование.
– Где вы с ним встретились?
– На пятом этаже. Было шесть часов вечера. Я услышал, как кто-то громко чихнул у меня за спиной, и не на шутку перепугался. Потом я его увидел: пальто из верблюжьей шерсти с надорванным воротником, кашне, скрывающее лицо.
– Аллергия, – сказал он мне, – не переношу пыли.
– О чем вы с ним говорили?
– Говорил только он. Он не назвал мне своего имени. Сказал, что он архитектор, и его направил сюда ректорат, чтобы рассчитать коэффициент сопротивления здания этому умопомрачительному весу бумаг. Сказал, что ему поручили выяснить, возможно ли вывезти эти бумаги отсюда. Спросил мое мнение.
– И что вы ему сказали?
– Что здесь, в этих бумажных завалах, есть очень важные документы, которые представляют большую ценность, и что, прежде чем все вывозить, надо все разобрать.
– А про коменданта он что-нибудь говорил?
– Так, упомянул как бы между прочим. А я, понятное дело, молчал как рыба.
Я воздержался от комментариев и, разумеется, умолчал о своем открытии о Брокке; лучше пока подождать, собрать воедино все сведения и написать новую биографию, которая полностью опровергнет все предыдущие. Единственное, в чем совпадали точки зрения Гранадос и Конде, – кораблекрушение «Горгоны». Но подробности все равно различались. По версии Конде, Брокка спасся с группой политических беженцев; когда они прибыли в порт, Брокка отказался сойти на берег, сказав, что его убьют, как только он ступит на землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21