Подумал, не упаковать ли подушку, у них на Карибах нет пуховых подушек, но потом решил, что нет. Пошел в ванную и обыскал аптечку, пока не нашел пилюли морфина. Сунул их в сумку, а потом стоял и смотрел на них. Что, если они станут проверять багаж и по пути потеряют их? Вытащил пилюли и положил их в карман куртки. Льняная куртка, чудесная куртка. Они дали мне ее для шоу несколько лет назад. Вместо того, чтобы повысить зарплату. Ты сможешь получать кое-какую новую одежду, сказали они, но тебе придется ее вернуть, когда ты уйдешь из шоу. Никто не возвращал им одежду назад, но они все равно это говорили.
Я сунул сумку в шкаф. Пошел в ванную, почистил зубы и умылся. Холодная вода была восхитительной. Посмотрел на себя в зеркало. Неплохо. Неплохо для человека, который никогда не спит. Немного сбросил в весе. Это мне шло. Однако это не лучший способ, чтобы сбросить пару фунтов.
Я смотрел утренние новости, когда зазвонил телефон. Только-только начало светать, ясное голубое небо, солнце согревает деревья, сады и поля для игры в гольф. Если пролететь сейчас над городом, можно поклясться, что внизу простирается лес. Город в лесу. Все это было так красиво, что надрывало сердце.
Я спустился вниз. В вестибюле работал кондиционер, пол был натерт до зеркального блеска. Мистер Харт стоял у стойки администратора, одинокая черная фигура, словно ворон на почтовом столбе на расстоянии мили. Когда я поравнялся с ним, он поднял глаза.
– Вы сегодня покидаете нас, мистер Роман? – За дверью был виден лимузин, шофер курил сигарету, багажник открыт.
– Уезжаю на несколько дней.
– Звучит прекрасно, – сказал он. – Хороший уик-энд для путешествия.
– В самом деле.
– Знаете, как говорят… – сказал он, поднимая бровь.
– Как именно, мистер Харт?
– Перемена – лучший отдых.
– Действительно, это так. – Я повернулся, чтобы идти.
– Что сказать, если кто-нибудь будет вас спрашивать?
– Никто не будет, – со смехом ответил я.
– Но если вдруг?
– Скажите, что меня нет.
– Превосходный ответ, – сказал он.
– До свидания, мистер Харт.
– Взаимно, сэр.
У нас не заняло много времени, чтобы добраться до аэропорта, – мы мастерски ловили зеленый, обходили каждый поворот, перестраивались в другой ряд. Я сказал шоферу:
– Вы хороший водитель.
Он посмотрел на меня в зеркало – темнокожий, привлекательный, может быть, из Шри-Ланка. Он сказал:
– Благодарю вас, сэр.
Я спросил:
– Вам нравится ваша работа?
– О да, – ответил он.
– Хорошие люди?
– Большинство, – сказал он.
Я сказал:
– И это правда, не так ли?
– Простите, сэр?
– Ну, что большинство – хорошие люди.
– О да, сэр. Это так и есть.
Он посмотрел в зеркало заднего вида – не хочу ли я сказать что-нибудь еще, но я промолчал, и мы ехали в молчании по залитым светом улицам.
Наконец я сказал:
– Боже, какой прекрасный день.
Он с удивлением посмотрел на меня, словно я выхватил эту мысль у него из головы.
– Лучший день для поездки в Китай.
Я наклонился вперед со своего сиденья:
– Простите?
– Моя мать обычно так говорила. Когда бы ни выдался отличный день, она открывала окно и говорила: «Вы только посмотрите на это! Это лучший день для поездки в Китай». – Он посмотрел через плечо в переулок. – Не знаю, почему она так говорила. Мы никогда не ездили в Китай. Никогда, ни разу. Это просто одна из присказок, которые говорят родители.
– Чтобы вы никогда об этом не забыли, – сказал я.
– Точно, сэр. – Он неожиданно рассмеялся. – Не имеет никакого смысла, но помнишь до конца жизни.
Это теплый мир, думал я. Это теплый мир, и мне повезло в нем жить.
Я подошел к столу компании «Эр-Гренадер».
– На когда? – спросила девушка-клерк. Синяя жесткая униформа, изящные черты. Только легкий след того, что час слишком ранний, на ее лице. Может быть, макияж, чересчур решительный.
– Сегодня на утро, – сказал я.
– У вас есть билет?
– Боюсь, что нет.
– Бронь? – Она смотрела на экран компьютера.
– Целая куча. Но не на этот рейс.
– Тогда это будет дорого, – сказала она.
– Все в порядке.
Спокойная улыбка. Она сказала:
– Решили с ходу?
– Решил с ходу, в самом деле. – Я смотрел, как она поднимает глаза от экрана.
– Есть что-нибудь? – спросил я.
Она не могла не слышать озабоченность в моем голосе.
– Думаю, да, – сказала она. – Подождите минутку. – Она посмотрела через плечо на часы. – У нас есть одно место на рейс в Альбертвилль в 9.20.
– Неплохо.
Она пробежалась по клавиатуре.
– Когда вы хотите вернуться?
– Не имеет значения, – сказал я.
Она улыбалась.
– Вы действительно удираете.
– Еще бы!
– Но мне все-таки нужно знать дату возвращения.
– Как насчет следующей недели?
Снова клавиатура.
– Суббота вас устроит?
– Превосходно. Люблю возвращаться домой по субботам.
Я уплатил ей наличными.
– О, – сказала она. – Давным-давно не видела, чтобы кто-то платил наличными.
Она отошла к другому окошку, чтобы разменять деньги. Вернувшись, она сказала:
– Вы везете с собой багаж?
– Нет.
– Ваш паспорт?
– Вот он.
Она посмотрела в паспорт.
– Я вас знаю.
Послышался тихий звон. Она вручила мне посадочный талон.
– Приятного путешествия, – сказала она.
Я купил в дьюти-фри бутылку русской водки, а рядом – роман Элмора Леонарда. Секунду я колебался. Я думал, может быть, я должен взять себе что-нибудь хорошее, но потом решил – нет, ты не должен больше так думать.
То же самое было у стойки с сандвичами. Девушка в зеленом халатике спросила меня, положить ли мне масла в сандвич с тунцом. Я открыл было рот, чтобы отказаться, но потом сказал:
– Конечно.
– Соль?
– Побольше, – сказал я.
Она, улыбнувшись, посмотрела на меня и спросила:
– Вы были на диете?
– Что-то вроде того.
– По мне, вы выглядите прекрасно, – сказала она. – Мужчинам вроде вас диета не нужна.
Я подумал: водитель лимузина был прав.
В самолете я сел у окна; обычно я садился у прохода на случай, если мне понадобится пописать, но на этот раз я хотел видеть все, я хотел видеть, как город уходит у нас из-под ног. Мой город, мой дом, там, рядом с тисками домов у парка, это мой старый район, тот, где я играл в «кошелек или жизнь» туманными вечерами, и ходил кататься на санках, и совершал свои мелкие преступления. По этим улицам я мчался на велосипеде. Самолет описывал над городом дугу, каким он стал огромным, утреннее солнце сверкало в оконных стеклах, мили и мили автомобилей выстроились по дороге до горизонта. Через озеро, внизу лодка с парусом, грузовое судно, словно на картине Тони Беннета. Кто бы мог подумать, что Тони Беннет такой хороший художник?
А потом вперед и вверх, вперед и вверх, вперед и вверх. В сторону дома. В последний раз в сторону дома. Один последний прощальный взгляд на город, последний снимок этих домов, деревьев, церквей. Этих двориков, мощенных теплым камнем. Его здесь больше нет. Я не чувствую его больше. Он умер.
– Могу я предложить вам завтрак, сэр? – сказала стюардесса.
Одну секунду я размышлял.
– Нет, но вы можете принести мне выпить.
– Еще слишком рано, бар не работает.
– Что ж, если вы сможете раздобыть мне выпить, прекрасно. Если нет – это тоже прекрасно.
Она вернулась со стаканом томатного сока и сунула мне крошечную бутылочку водки.
– Никому не говорите, – шепнула она.
Я вылил водку в стакан. Я смотрел в окно, теперь под нами было тридцать тысяч футов. Перистое облако пролетело под нами, потом другое, догоняя остальное стадо, я полагаю. Потерянное облако. Я почувствовал, как начала действовать водка; шея расслабилась. Я откинулся на спинку кресла. Закрыл глаза.
Кто-то рядом со мной спросил:
– Это ваше?
Женщина, сидящая у прохода, протянула мне журнал. Тощая, острый подбородок, короткая стрижка – вид хорошо ухоженной вороны.
– Нет, – сказал я.
– В этих самолетах никогда не дадут ничего хорошего почитать.
Я не ответил.
– Все хорошее тут же разбирают. Люди садятся в самолет, а потом, когда прилетели, берут с собой журнал.
Я хлебнул из своего стакана.
– Это так.
– Только подумать! Люди берут с собой журналы, когда выходят из самолета. Невероятно.
Я почувствовал, как все мои мускулы напряглись. Подумал: расслабься.
– Вы не хотите, чтобы с вами разговаривали, не так ли? – спросила она.
– Нет, я не возражаю.
– Это так необычно – встретить в самолете человека, который не хочет разговаривать.
Мы посидели в тишине; как приятно не думать о том, что бы такое сказать. Через некоторое время она открыла журнал и принялась читать. Демонстративно. Я думал: теперь я свободен от всего этого. Можете снять этот камень с моей души и повесить его на шею кому-нибудь другому.
Она сказала:
– Я еду, чтобы встретиться со своим бойфрендом. На случай, если у вас есть какие-то сомнения.
Я ничего не мог с собой поделать. Было что-то в настойчивой обнаженности ее чувств, что просто заставляло рассмеяться вслух.
– Что?
Она сказала:
– Я не хочу, чтобы вы думали, будто я просто летаю туда-сюда на самолетах, высматривая мужчин.
– Я в самом деле так не думал, – сказал я.
– У людей иногда бывают довольно странные идеи.
Когда я снова посмотрел в ее сторону, она оказалась прямо передо мной и словно смотрела какое-то веселое кино, которое крутилось у нее в голове, ее сухие губы слегка раздвинулись. Она откинулась на спинку сиденья. Я подумал: она готова мне что-то сказать. Потом она произнесла:
– Мой муж мне неверен. Я взяла его кредитку. Собираюсь потратить все его деньги.
Я сказал:
– Мне очень жаль это слышать.
Она отозвалась:
– Вы знаете, что он сделал?
Я мягко положил ей руку на локоть. И сказал:
– Мне очень жаль, но я больше не могу с вами разговаривать. Надеюсь, вы не обидитесь.
Когда я обернулся снова, она сидела в кресле на несколько рядов позади.
Глава 11
Я всегда любил аэропорт Альбертвилля, это собрание цементных блоков, в два этажа высотой, полы, натертые зеленой мастикой. Жарко, как в сауне. Опасно жарко. Люди произносили: «О боже», открывая дверь самолета, и chaleur, идущая волной от винта, приветствовала их. Но я всегда бывал счастлив, прилетая сюда, множество раз, в особенности когда мне было за двадцать, мое тело ничего не могло с собой поделать, только подчиниться возможности получить свое чувство событий. Я подождал, пока женщина с неверным мужем выйдет из самолета. Я ждал, пока не вышли все, глядя наружу, на бетонированную площадку перед ангаром, на зеленые поля, мерцающие от зноя; за ними океан, маленькая зеленая лачужка, на краешке которой в самом верху было единственное маленькое окошко. Я всегда видел ее, когда прилетал сюда, и всегда думал о ней. Я думал: я должен узнать, кто там живет. Но так никогда и не узнал. Мне не терпелось попасть в отель, не терпелось, чтобы все началось. Так что на этот раз я бросил толпу пассажиров и заторопился через бетонную площадку к домику. Черный полицейский поймал меня за локоть. Он сказал на островном французском: вам сюда. Я спросил его на университетском французском, кто живет в зеленой лачуге. Он прищурил глаза, всматриваясь.
– Это сарай для инструментов, – сказал он.
– Он выглядит как маленький домик.
– Это сарай для инструментов для тех машин, которые обслуживают самолеты.
– Никто там не живет?
– Насколько я знаю, нет.
– Никто там не спит?
– Никто.
– Pas de mystere, – сказал я.
– Pas de mystere, – согласился он, а потом кивнул в сторону цементного здания. – Vous allez par la.
Маленькое цыганское трио развлекало нас, пока мы ждали таможенников, у гитариста, который солировал, не хватало двух пальцев. Воздух загустел от сигаретного дыма. Люди щелкали зажигалками. Черный табак. Запах Франции. Женщина, стоявшая за мной, говорила, как ей понравилось мое интервью с Фрэнком Синатрой, незадолго до его смерти. Я сказал: это был не я, кто-то еще. Но она продолжала смотреть на меня, привлекательная женщина, за шестьдесят, ее красная помада напомнила мне о матери Джессики, и я понял, что интервью с Синатрой было только предлогом, ногой, которую выставляют вперед, чтобы не дать двери захлопнуться. Она сказала:
– Мне ужасно жаль, у вас такое несчастье.
Я сказал:
– Спасибо вам.
Она сказала:
– Мой муж умер от лейкемии.
Я сказал:
– Мне очень жаль.
Она произнесла, не спуская с меня взгляда, словно я могу исчезнуть, если она на секунду отведет глаза:
– Это не то, что я имела в виду.
Я ничего не ответил. Цыганский ансамбль заиграл «J'attendrai». Очередь двинулась вперед.
Она сказала:
– Когда я прочитала о вас в газете, мне захотелось написать вам письмо.
Молодая черная женщина, лет двадцати с небольшим, дерзко одетая, принесла поднос красных коктейлей с маленькими зонтиками. Я взял один. Сказал:
– Могу ли я предложить вам выпить?
Она не отводила глаз. Она сказала:
– Знаете, что я поняла?
Я сказал:
– Мадам, я ни в малейшей степени не хотел вас обидеть…
– Позвольте мне закончить, – сказала она с удивляющей настойчивостью. – Я поняла, что вы не можете представить себе следующие пять лет своей жизни.
– Уверен, что это правда.
– Пожалуйста, не отмахивайтесь от меня. Послушайте. Это становится нестерпимым – что все остается таким же, как было. Но я здесь, чтобы сказать вам, что это не так.
– Но бывает и хуже, – через минуту сказал я.
– Бывает. Но это будет не так, как вам представляется.
Очередь перед нами раздвинулась. Я сказал:
– Мне очень жаль – насчет вашего мужа.
Она меня словно не слышала.
– Это – главный аргумент. Это – единственный аргумент.
– Против чего?
– Вы думаете, что никто не знает, но я знаю. Я могу сказать.
Мы прошли в разные будки таможни. Я узнал таможенника. Теперь он поседел и отяжелел. Мы всегда приветствовали друг друга. Однажды, двадцать лет назад, я пошутил о том, что у меня в сумке пулемет, и он заставил меня прождать в промежуточной зоне три часа, тем временем все мои друзья прошли таможню.
Мы пожали руки, очень формально, он поставил штамп в мой паспорт, спросил, направляюсь ли я все в тот же город. Я сказал: да. Он спросил: каникулы? Я сказал: да. И брак, сказал он, как насчет этого? Я сказал: трудно. Это был правильный ответ для человека, у которого девять детей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14