Обращался в сайт Wodolei.ru
Первые дни он вспоминал о минутах и днях, проведенных с Зойкой-спекулянткой. Но потом она стала уходить на второй план. На ее место опять встала Кермен.
И вот теперь Бадма ломал голову, думал, что делать дальше, как жить. Но как ни старался, придумать ничего не мог. Оставалось жить как набежит. Время от времени ездить в город, найти там другую Зойку, менее жадную на подарки. А может, подцепить какую-нибудь более красивую, чем Кермен, и привезти сюда всем на зависть.
Бадма в эту ночь опять спустился в свой тайник и теперь уже более экономно взял два золотых кольца и пару сережек. Этого хватит на поездку…
Часть вторая
Родина зовет
Шли годы. Жизнь текла, словно большая полноводная река. Дети расцветали, как тюльпаны в степи. А старики уходили из жизни. Вместе с ними уходили в прошлое и старые обычаи. Одни имена появлялись, а другие забывались. Когда-то в хотоне Нармин первым лицом, владыкой был зайсанг Цедя. А теперь мало кто помнил о нем. Теперь самым видным человеком на всю округу стал тракторист Эренценов. А уж потом считались председатель колхоза имени Оки Городовикова Саранг Кекеев, секретарь парторганизации Эренджен Шамлдаев да комсомольский вожак, бригадир строителей Мерген Бурулов, студент-заочник.
Сегодня эти три колхозные руководителя возвращались на дрожках из улусного центра. Председатель и парторг живо беседовали о предстоящем сенокосе. А Мерген молчал, погруженный в планы перестройки комсомольской работы на фермах колхоза. Его выступление на пленуме о работе «Легкой кавалерии», созданной в помощь партийным и комсомольским организациям, вызвало бурную реакцию, но и ко многому его обязало. «Легкая кавалерия» – это группа самых активных комсомольцев, способных беспощадно бичевать недостатки, а все хорошее, передовое поднимать на щит, распространять повсюду.
Мерген анализировал все, что было сделано до сих пор, и видел много упущений. Большим недостатком он считал, например, то, что в хотоне осталось еще несколько парней, которые живут обособленно. Работают хорошо. Но от общественной жизни под всякими предлогами отлынивают. Бадма Цедяев работает счетоводом в колхозной конторе добросовестно. Но на собрание его не затянешь. А когда спросили его однажды, почему даже не пытался вступить в комсомол, он ответил: «Происхождение не позволяет».
– Сколько раз тебе повторять: сын за отца не отвечает! – пытались его вразумить.
Он обещал подумать. Но вот уже второй год после того разговора думает.
Солнце клонилось к закату, когда въехали в хотон и лошади остановились возле нового кирпичного дома под зеленой железной крышей. Только тут Мерген очнулся от своих мыслей и, наскоро простившись с товарищами, побежал к своему дому, где Кермен с маленьким сыном уже открывали голубую калитку. Сынишка подбежал к отцу и тут же взобрался на плечи. Он любил ездить верхом на лошадях, на верблюдах. Но лучшей «лошадкой» был все же отец. Однако сегодня отец почему-то не устроил скачек во дворе, как обычно, а сразу вошел в дом и раскрыл свой чемодан. И там оказалось то, что было лучше всяких скачек. Отец привез автомобиль, о котором Джангар мечтал днями и ночами. Сын увлекся новой игрушкой. А родители стали говорить о своем. Кермен работала учительницей, и ее живо интересовало все, что было на пленуме укома комсомола.
Тихая семейная беседа в этот вечер затянулась допоздна. Утром встали позже обычного. Было воскресенье, никто никуда не торопился. Лишь после обеда их встревожил топот копыт во дворе и стук в окно. Взволнованным и, казалось, даже растерянным голосом председатель просил Мергена срочно прийти в контору, где уже собирается народ. Мерген открыл форточку, чтобы спросить, что там случилось, но всадник ускакал.
Тут же вошел отец с винтовкой за плечами, перепоясанный патронташем.
Заметив, что все патроны у отца заряжены картечью, Мерген весело спросил:
– Что, отец, на хотон идет целая стая волков?
– Да, сын, – ответил Хара и, подняв внука на руки, прижал его так, будто не здоровался, а прощался. – Большая стая. Черной тучей хлынули страшные волки.
Хара сказал это таким тоном и так посмотрел на внука, что Кермен испуганно переспросила, что все-таки случилось.
– Это не женское дело, – мягко ответил Хара, – ты вот береги тут внука да свекровь, а мы с сыном пойдем на большую охоту, – и, кивнув Мергену, добавил как бы между прочим – живей, живей одевайся. Волки Гитлера перешли границу. Надо собираться возле конторы и – в военкомат.
– Значит, война?! – вскрикнула Кермен.
– Ты тут, дочка, приготовь белье, кружку и все, что надо мужу в дальнюю дорогу. А мы пока сходим к конторе.
Председатель, одетый в военную форму, сохранившуюся еще со времени службы в дивизии Оки Городовикова, стоял на крыльце, снова и снова повторял:
– Граждане призывного возраста должны в двенадцать часов выехать в военкомат. Машина будет подана. Повторяю, только мужчины призывного возраста!
Он был окружен стариками, такими, как Хара, безусыми юношами, девушками. И все они просили взять их в военкомат, где они надеялись добиться отправки на фронт.
Видя, что председатель неумолим, один высокий бледнолицый паренек лет шестнадцати махнул рукой и крикнул:
– Ребята, айда пешком в военкомат.
И целый отряд добровольцев – подростков, в брюках и в юбках, отправился по дороге к улусному центру.
Хара, посмотрев на все это, поднялся на крыльцо и заявил председателю, что тот не прав. Впервые в жизни охотник Хара произносил длинную речь.
– Председатель просто не понимает, что охотники и чабаны до ста лет остаются в призывном возрасте. Что же это, сыновья наши пойдут воевать, а мы останемся тут, как гончие, потерявшие след зверя. Сторожить хотонских старух прикажешь, председатель? Даже в стародавнее время, когда французы напали на Россию, из Калмыкии пошли на фронт все, кто мог еще держать плеть. А теперь ты прозываешь нас людьми непризывного возраста. Да чего говорить! – и Хара зазывно крикнул – Старики, по домам! Забирайте все, что надо, и тронемся. Пешком пойдем.
Добровольцы непризывного возраста собрались у речки Утта. Здесь из-под камней бил чистый холодный родник. Это место с давних пор считалось местом прощания.
Здесь появились и женщины с узелками и сумками, в которых, кроме белья, была еда на дорогу – вареное мясо, борцыки. Всем собравшимся добровольцам во главе с Харой Буруловым налили по пиале кумыса. Те в благоговейном молчании выпили кумыс и отправились в путь.
А от источника махали им платками. Незаметно смахивали слезы: калмычка не должна плакать, когда муж уезжает на такое святое дело…
Однако старики ушли недалеко. В нескольких километрах от хотона навстречу им попался секретарь улусного комитета. В короткой беседе с добровольцами он убедил их вернуться, потому что нельзя оставлять хозяйство на женщин и детей, не справятся они. А фронту нужны будут и хлеб, и мясо, и одежда.
В селе Троицком – центре улуса – собрались мобилизованные со всей округи. Возле здания военкомата стояло много машин и подвод, на которых приехали новобранцы.
Все разговоры сводились к тому, как быстрее попасть на фронт, как скорее прогнать врага…
В здание военкомата одни входили, другие выходили. Встречая знакомых, каждый спрашивал:
– Ты тоже едешь?
– Конечно!
– А мы едем втроем, отец и я с братом.
– Дорогой мой, будь осторожен, – наставляла мать сына, – зорче глаз, навостри слух. В холод надо держать ноги сухими. В вещевом мешке стельки кошмовые, суконные портянки, нитки, иголка, несколько пуговиц, перчатки, смотри не растеряй!
– Ты, внучек, слушай внимательно. Я и в четырнадцатом в империалистическую, и в гражданскую воевал. И ничего, возвратился живым и здоровым. Не робей, когда на тебя со штыком бежит враг. Бей первым, – наставлял старик внука. – Чтобы победить врага, одной силы мало, надо иметь смекалку и отвагу. А самое главное – слушайся командира. Он всегда знает, что надо солдату. Будь счастлив и возвращайся с победой! – Попрощавшись с внуком, дед сел на коня и рысью поехал в свой хотон.
Мерген и Араша сидели на траве возле военкомата и ждали, когда их вызовут. К ним подошел Бадма Цедяев, которого в хотоне они почему-то уже целую неделю не видели.
– Здравствуйте, защитники Родины! – бодро приветствовал всех Бадма, вытирая носовым платком вспотевшее лицо.
Он крепко пожал руку каждому и сел рядом.
– Ты тоже едешь? – механически спросил Араша.
– Ну и вопрос! – обиделся Бадма. – Разве в такое время можно оставаться? Не в пионеры же меня принимают! Вообще-то было время, когда вы не хотели принимать меня в пионеры. А тут мы посмотрим, кто из нас больше убьет фашистов. Цыплят по осени считают, говорят русские. Мерген, мы с тобой охотники и отличные стрелки, а такие люди сейчас очень нужны. Надо постараться попасть на фронт вместе. – Он вынул из сумки бутылку вина. – Давайте обмоем это дело.
Тут к ним подсел друг Бадмы, из соседнего хотона. Он был постарше всех троих. Возле рта у него чернел шрам от пореза.
– Если сказано налить, значит, надо наливать! – заявил он и взял бутылку в руки. Из кармана он вытащил, стакан.
– Что вы, ребята! Я не пью, – сказал Мерген виновато.
– Ничего, промочить горло в такое время не лишне. На душе теплее, и язык острее, – каламбурил мужчина со шрамом.
– Нет, сказано – не пьем, значит, не пьем. К тому же, нас скоро вызовут, а от нас будет… сами понимаете, – поддержал Мергена Араша.
– Ну, тогда не надо. Он ведь комсомольский секретарь у нас. Ему зазорно якшаться с такими, как мы! – вспыхнул Бадма. – Он с давних пор обходлт меня стороной. Он человек чистый, святой, не надо его спаивать! Пусть его долю выпьет земля сырая! – при этом Бадма выплеснул вино на землю из стакана, наполненного для Мергена.
– Не болтай чепухи! – урезонивал его Араша. – Едем в далекий край. Нам предстоит смертельная схватка с врагом, а мы тут мелкими дрязгами занялись. Может, в одном окопе воевать придется.
– Мерген меня не возьмет в свой окоп, он уверен, что в темную ночь я не гожусь в попутчики.
– Вот уж не думал, что ты такой злопамятный, – как-то печально сказал Мерген.
– Хорошо тебе не помнить. А я от этих слов не спал ночами. До сих пор ношу их, как занозу в сердце.
– Наливай еще по стакану, – обратился он к своему другу. – Зря не хотите выпить с нами, может, мы еще встретимся там… в одном окопе.
Вышедший из военкомата лейтенант приказал всем построиться.
Призывники, собравшиеся во дворе и в садике, окружавшем здание военкомата, стали строиться на дорожке. Все в эти минуты думали только об одном – Родина зовет.
Лишь Бадма думал о своем. Он все заранее обмозговал, распланировал. Не зря он подошел к Мергену с вином, с веселым разговором. Нужно показать, что он, как и все, стремится на фронт. А на самом же деле он думает только о том, как где-то спрятаться и переждать это трудное время. В военкомате отметиться, конечно, надо. А потом, когда повезут, не зевай! Он прихватил с собой два самых дорогих перстня. Один с рубином, подешевле. И другой – тот, что отец ценил дороже всего своего состояния. «В крайнем случае подарю командиру тот, что подешевле, и он меня пристроит в тылу, где-нибудь в хозяйственной части или госпитале», – рассуждал Бадма.
Спланировав таким образом свое будущее, Бадма первым встал в строй, отвечал на вопросы командира бойко, жизнерадостно.
Чутье охотника
Темной мартовской ночью по редколесью пробирался обоз – четыре пароконных брички, наглухо закрытых брезентом. Возле каждой подводы – красноармеец с винтовкой за плечами и кнутом в руке. По бездорожью, по грязи и лужам от недавно растаявшего снега лошади с трудом тащили тяжело нагруженные возы, а тут еще встречный ветер. Студеный, порывистый, он бросал в лица путников то хлесткий дождь, то колкую снежную порошу. Лошади низко опускали головы, чтобы не захлестывало глаза. А ездовые спасались кто как мог. Бадма всегда ухитрялся ехать последним и почти все время лежал на возу под брезентом. А Ризамат и Алимжан, уроженцы Ферганы, где таких холодов никогда не бывает, безуспешно втягивали головы в кургузые воротники, шинелей и считали эту ночь последней в своей жизни.
Больше всех доставалось Мергену. Он был старшим группы и шел впереди, держа лошадей под уздцы. Его хлестали не только ветер, но и ветви деревьев, между которыми он прокладывал путь обозу в кромешной тьме. Ему было холодно, как и другим. Но, сын охотника, он с детства привык безропотно переносить и ветер, и стужу. Сейчас его больше всего мучило бездорожье. Он думал только о том, чтобы не сбиться с намеченного командиром маршрута. Никакой дороги под ногами он не чувствовал и, казалось, пробирался по старой заросшей просеке, где порой попадались такие заросли из осин и берез, что приходилось пускать в ход топор. Все калмыцкие и русские ругательства перебрал Мерген, вспоминая лесника, заверившего, что в Тюрино ведет старая, хорошо укатанная дорога, слегка подзапущенная в последние годы, когда появилось автомобильное шоссе. Но как ни трудно было пробираться по лесу, Мерген больше всего боялся той дороги, которая начнется за лесом. Там болото. Когда лесник сказал об этом, Мерген даже вздрогнул. Из всего, что Мерген узнал за короткое зремя пребывания на Смоленщине, самым страшным для него было это проклятое слово – болото. Мерген не мог смотреть на муки лошадей, тянущих непосильную кладь по глубокому черному месиву.
Каждый раз Мергена посылали туда, куда не мог пройти автомобиль. А вчера комбат так и сказал: «Надо пробраться на передовую. На пути – болото. Но ты у нас мастер по преодолению непроходимых топей. – И, положив свою большую тяжелую руку на плечо, командир тихо, чтобы не слышали другие ездовые, пояснил: – Понимаешь, Мерген, больше месяца деревню Тюрино держит наша вторая рота без подвоза боеприпасов. Десятый день ребята сидят на «голодном пайке» – по три патрона в день на брата. А по шоссе, сам знаешь, блоха не проскочит, не то что автомобиль – все пристреляно, все на мушке. Очень прошу тебя, Мерген, ты уж поторопись».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
И вот теперь Бадма ломал голову, думал, что делать дальше, как жить. Но как ни старался, придумать ничего не мог. Оставалось жить как набежит. Время от времени ездить в город, найти там другую Зойку, менее жадную на подарки. А может, подцепить какую-нибудь более красивую, чем Кермен, и привезти сюда всем на зависть.
Бадма в эту ночь опять спустился в свой тайник и теперь уже более экономно взял два золотых кольца и пару сережек. Этого хватит на поездку…
Часть вторая
Родина зовет
Шли годы. Жизнь текла, словно большая полноводная река. Дети расцветали, как тюльпаны в степи. А старики уходили из жизни. Вместе с ними уходили в прошлое и старые обычаи. Одни имена появлялись, а другие забывались. Когда-то в хотоне Нармин первым лицом, владыкой был зайсанг Цедя. А теперь мало кто помнил о нем. Теперь самым видным человеком на всю округу стал тракторист Эренценов. А уж потом считались председатель колхоза имени Оки Городовикова Саранг Кекеев, секретарь парторганизации Эренджен Шамлдаев да комсомольский вожак, бригадир строителей Мерген Бурулов, студент-заочник.
Сегодня эти три колхозные руководителя возвращались на дрожках из улусного центра. Председатель и парторг живо беседовали о предстоящем сенокосе. А Мерген молчал, погруженный в планы перестройки комсомольской работы на фермах колхоза. Его выступление на пленуме о работе «Легкой кавалерии», созданной в помощь партийным и комсомольским организациям, вызвало бурную реакцию, но и ко многому его обязало. «Легкая кавалерия» – это группа самых активных комсомольцев, способных беспощадно бичевать недостатки, а все хорошее, передовое поднимать на щит, распространять повсюду.
Мерген анализировал все, что было сделано до сих пор, и видел много упущений. Большим недостатком он считал, например, то, что в хотоне осталось еще несколько парней, которые живут обособленно. Работают хорошо. Но от общественной жизни под всякими предлогами отлынивают. Бадма Цедяев работает счетоводом в колхозной конторе добросовестно. Но на собрание его не затянешь. А когда спросили его однажды, почему даже не пытался вступить в комсомол, он ответил: «Происхождение не позволяет».
– Сколько раз тебе повторять: сын за отца не отвечает! – пытались его вразумить.
Он обещал подумать. Но вот уже второй год после того разговора думает.
Солнце клонилось к закату, когда въехали в хотон и лошади остановились возле нового кирпичного дома под зеленой железной крышей. Только тут Мерген очнулся от своих мыслей и, наскоро простившись с товарищами, побежал к своему дому, где Кермен с маленьким сыном уже открывали голубую калитку. Сынишка подбежал к отцу и тут же взобрался на плечи. Он любил ездить верхом на лошадях, на верблюдах. Но лучшей «лошадкой» был все же отец. Однако сегодня отец почему-то не устроил скачек во дворе, как обычно, а сразу вошел в дом и раскрыл свой чемодан. И там оказалось то, что было лучше всяких скачек. Отец привез автомобиль, о котором Джангар мечтал днями и ночами. Сын увлекся новой игрушкой. А родители стали говорить о своем. Кермен работала учительницей, и ее живо интересовало все, что было на пленуме укома комсомола.
Тихая семейная беседа в этот вечер затянулась допоздна. Утром встали позже обычного. Было воскресенье, никто никуда не торопился. Лишь после обеда их встревожил топот копыт во дворе и стук в окно. Взволнованным и, казалось, даже растерянным голосом председатель просил Мергена срочно прийти в контору, где уже собирается народ. Мерген открыл форточку, чтобы спросить, что там случилось, но всадник ускакал.
Тут же вошел отец с винтовкой за плечами, перепоясанный патронташем.
Заметив, что все патроны у отца заряжены картечью, Мерген весело спросил:
– Что, отец, на хотон идет целая стая волков?
– Да, сын, – ответил Хара и, подняв внука на руки, прижал его так, будто не здоровался, а прощался. – Большая стая. Черной тучей хлынули страшные волки.
Хара сказал это таким тоном и так посмотрел на внука, что Кермен испуганно переспросила, что все-таки случилось.
– Это не женское дело, – мягко ответил Хара, – ты вот береги тут внука да свекровь, а мы с сыном пойдем на большую охоту, – и, кивнув Мергену, добавил как бы между прочим – живей, живей одевайся. Волки Гитлера перешли границу. Надо собираться возле конторы и – в военкомат.
– Значит, война?! – вскрикнула Кермен.
– Ты тут, дочка, приготовь белье, кружку и все, что надо мужу в дальнюю дорогу. А мы пока сходим к конторе.
Председатель, одетый в военную форму, сохранившуюся еще со времени службы в дивизии Оки Городовикова, стоял на крыльце, снова и снова повторял:
– Граждане призывного возраста должны в двенадцать часов выехать в военкомат. Машина будет подана. Повторяю, только мужчины призывного возраста!
Он был окружен стариками, такими, как Хара, безусыми юношами, девушками. И все они просили взять их в военкомат, где они надеялись добиться отправки на фронт.
Видя, что председатель неумолим, один высокий бледнолицый паренек лет шестнадцати махнул рукой и крикнул:
– Ребята, айда пешком в военкомат.
И целый отряд добровольцев – подростков, в брюках и в юбках, отправился по дороге к улусному центру.
Хара, посмотрев на все это, поднялся на крыльцо и заявил председателю, что тот не прав. Впервые в жизни охотник Хара произносил длинную речь.
– Председатель просто не понимает, что охотники и чабаны до ста лет остаются в призывном возрасте. Что же это, сыновья наши пойдут воевать, а мы останемся тут, как гончие, потерявшие след зверя. Сторожить хотонских старух прикажешь, председатель? Даже в стародавнее время, когда французы напали на Россию, из Калмыкии пошли на фронт все, кто мог еще держать плеть. А теперь ты прозываешь нас людьми непризывного возраста. Да чего говорить! – и Хара зазывно крикнул – Старики, по домам! Забирайте все, что надо, и тронемся. Пешком пойдем.
Добровольцы непризывного возраста собрались у речки Утта. Здесь из-под камней бил чистый холодный родник. Это место с давних пор считалось местом прощания.
Здесь появились и женщины с узелками и сумками, в которых, кроме белья, была еда на дорогу – вареное мясо, борцыки. Всем собравшимся добровольцам во главе с Харой Буруловым налили по пиале кумыса. Те в благоговейном молчании выпили кумыс и отправились в путь.
А от источника махали им платками. Незаметно смахивали слезы: калмычка не должна плакать, когда муж уезжает на такое святое дело…
Однако старики ушли недалеко. В нескольких километрах от хотона навстречу им попался секретарь улусного комитета. В короткой беседе с добровольцами он убедил их вернуться, потому что нельзя оставлять хозяйство на женщин и детей, не справятся они. А фронту нужны будут и хлеб, и мясо, и одежда.
В селе Троицком – центре улуса – собрались мобилизованные со всей округи. Возле здания военкомата стояло много машин и подвод, на которых приехали новобранцы.
Все разговоры сводились к тому, как быстрее попасть на фронт, как скорее прогнать врага…
В здание военкомата одни входили, другие выходили. Встречая знакомых, каждый спрашивал:
– Ты тоже едешь?
– Конечно!
– А мы едем втроем, отец и я с братом.
– Дорогой мой, будь осторожен, – наставляла мать сына, – зорче глаз, навостри слух. В холод надо держать ноги сухими. В вещевом мешке стельки кошмовые, суконные портянки, нитки, иголка, несколько пуговиц, перчатки, смотри не растеряй!
– Ты, внучек, слушай внимательно. Я и в четырнадцатом в империалистическую, и в гражданскую воевал. И ничего, возвратился живым и здоровым. Не робей, когда на тебя со штыком бежит враг. Бей первым, – наставлял старик внука. – Чтобы победить врага, одной силы мало, надо иметь смекалку и отвагу. А самое главное – слушайся командира. Он всегда знает, что надо солдату. Будь счастлив и возвращайся с победой! – Попрощавшись с внуком, дед сел на коня и рысью поехал в свой хотон.
Мерген и Араша сидели на траве возле военкомата и ждали, когда их вызовут. К ним подошел Бадма Цедяев, которого в хотоне они почему-то уже целую неделю не видели.
– Здравствуйте, защитники Родины! – бодро приветствовал всех Бадма, вытирая носовым платком вспотевшее лицо.
Он крепко пожал руку каждому и сел рядом.
– Ты тоже едешь? – механически спросил Араша.
– Ну и вопрос! – обиделся Бадма. – Разве в такое время можно оставаться? Не в пионеры же меня принимают! Вообще-то было время, когда вы не хотели принимать меня в пионеры. А тут мы посмотрим, кто из нас больше убьет фашистов. Цыплят по осени считают, говорят русские. Мерген, мы с тобой охотники и отличные стрелки, а такие люди сейчас очень нужны. Надо постараться попасть на фронт вместе. – Он вынул из сумки бутылку вина. – Давайте обмоем это дело.
Тут к ним подсел друг Бадмы, из соседнего хотона. Он был постарше всех троих. Возле рта у него чернел шрам от пореза.
– Если сказано налить, значит, надо наливать! – заявил он и взял бутылку в руки. Из кармана он вытащил, стакан.
– Что вы, ребята! Я не пью, – сказал Мерген виновато.
– Ничего, промочить горло в такое время не лишне. На душе теплее, и язык острее, – каламбурил мужчина со шрамом.
– Нет, сказано – не пьем, значит, не пьем. К тому же, нас скоро вызовут, а от нас будет… сами понимаете, – поддержал Мергена Араша.
– Ну, тогда не надо. Он ведь комсомольский секретарь у нас. Ему зазорно якшаться с такими, как мы! – вспыхнул Бадма. – Он с давних пор обходлт меня стороной. Он человек чистый, святой, не надо его спаивать! Пусть его долю выпьет земля сырая! – при этом Бадма выплеснул вино на землю из стакана, наполненного для Мергена.
– Не болтай чепухи! – урезонивал его Араша. – Едем в далекий край. Нам предстоит смертельная схватка с врагом, а мы тут мелкими дрязгами занялись. Может, в одном окопе воевать придется.
– Мерген меня не возьмет в свой окоп, он уверен, что в темную ночь я не гожусь в попутчики.
– Вот уж не думал, что ты такой злопамятный, – как-то печально сказал Мерген.
– Хорошо тебе не помнить. А я от этих слов не спал ночами. До сих пор ношу их, как занозу в сердце.
– Наливай еще по стакану, – обратился он к своему другу. – Зря не хотите выпить с нами, может, мы еще встретимся там… в одном окопе.
Вышедший из военкомата лейтенант приказал всем построиться.
Призывники, собравшиеся во дворе и в садике, окружавшем здание военкомата, стали строиться на дорожке. Все в эти минуты думали только об одном – Родина зовет.
Лишь Бадма думал о своем. Он все заранее обмозговал, распланировал. Не зря он подошел к Мергену с вином, с веселым разговором. Нужно показать, что он, как и все, стремится на фронт. А на самом же деле он думает только о том, как где-то спрятаться и переждать это трудное время. В военкомате отметиться, конечно, надо. А потом, когда повезут, не зевай! Он прихватил с собой два самых дорогих перстня. Один с рубином, подешевле. И другой – тот, что отец ценил дороже всего своего состояния. «В крайнем случае подарю командиру тот, что подешевле, и он меня пристроит в тылу, где-нибудь в хозяйственной части или госпитале», – рассуждал Бадма.
Спланировав таким образом свое будущее, Бадма первым встал в строй, отвечал на вопросы командира бойко, жизнерадостно.
Чутье охотника
Темной мартовской ночью по редколесью пробирался обоз – четыре пароконных брички, наглухо закрытых брезентом. Возле каждой подводы – красноармеец с винтовкой за плечами и кнутом в руке. По бездорожью, по грязи и лужам от недавно растаявшего снега лошади с трудом тащили тяжело нагруженные возы, а тут еще встречный ветер. Студеный, порывистый, он бросал в лица путников то хлесткий дождь, то колкую снежную порошу. Лошади низко опускали головы, чтобы не захлестывало глаза. А ездовые спасались кто как мог. Бадма всегда ухитрялся ехать последним и почти все время лежал на возу под брезентом. А Ризамат и Алимжан, уроженцы Ферганы, где таких холодов никогда не бывает, безуспешно втягивали головы в кургузые воротники, шинелей и считали эту ночь последней в своей жизни.
Больше всех доставалось Мергену. Он был старшим группы и шел впереди, держа лошадей под уздцы. Его хлестали не только ветер, но и ветви деревьев, между которыми он прокладывал путь обозу в кромешной тьме. Ему было холодно, как и другим. Но, сын охотника, он с детства привык безропотно переносить и ветер, и стужу. Сейчас его больше всего мучило бездорожье. Он думал только о том, чтобы не сбиться с намеченного командиром маршрута. Никакой дороги под ногами он не чувствовал и, казалось, пробирался по старой заросшей просеке, где порой попадались такие заросли из осин и берез, что приходилось пускать в ход топор. Все калмыцкие и русские ругательства перебрал Мерген, вспоминая лесника, заверившего, что в Тюрино ведет старая, хорошо укатанная дорога, слегка подзапущенная в последние годы, когда появилось автомобильное шоссе. Но как ни трудно было пробираться по лесу, Мерген больше всего боялся той дороги, которая начнется за лесом. Там болото. Когда лесник сказал об этом, Мерген даже вздрогнул. Из всего, что Мерген узнал за короткое зремя пребывания на Смоленщине, самым страшным для него было это проклятое слово – болото. Мерген не мог смотреть на муки лошадей, тянущих непосильную кладь по глубокому черному месиву.
Каждый раз Мергена посылали туда, куда не мог пройти автомобиль. А вчера комбат так и сказал: «Надо пробраться на передовую. На пути – болото. Но ты у нас мастер по преодолению непроходимых топей. – И, положив свою большую тяжелую руку на плечо, командир тихо, чтобы не слышали другие ездовые, пояснил: – Понимаешь, Мерген, больше месяца деревню Тюрино держит наша вторая рота без подвоза боеприпасов. Десятый день ребята сидят на «голодном пайке» – по три патрона в день на брата. А по шоссе, сам знаешь, блоха не проскочит, не то что автомобиль – все пристреляно, все на мушке. Очень прошу тебя, Мерген, ты уж поторопись».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24