– Я всегда считал это результатом химических реакций, – говорит Паз.
– Да, это верно, однако такая точка зрения не принимает во внимание десятки тысяч случаев личного психического опыта, скажем влюбленность в совершенно неподходящего человека, предчувствия, вещие сны, духовную одержимость, появление призраков, видения, религиозный экстаз. Мы называем это непостижимым поведением. Возьмем хотя бы такой достаточно ординарный случай. Обыкновенный солдат изнасиловал и задушил маленькую девочку. После этого он чувствует облегчение. Ясное дело: его демон насытился, словно леопард, сожравший ляжку упитанной антилопы. Или другое: воспитанный в нормальных условиях подросток без малейших признаков патологических отклонений психики вдруг убивает родителей, а потом начинает палить во всех подряд в школе. Еще случай, уже из гораздо более сложной области. Одна из наиболее цивилизованных и технически продвинутых наций Европы отдает себя во власть невежественного психопата со смешными усиками и гипнотическим взглядом. Да, все это так называемая химия, но пока мы не знаем, как она срабатывает, мы имеем дело, попросту говоря, с еще одним видом колдовства. Это не наука.
Паз слушает меня не перебивая, и за это я ему признательна, прежде всего потому, что более двух лет мне не приходилось ни с кем говорить о таких вещах, и вот я излагаю свою точку зрения сумбурно, нервно, да к тому же экспромтом, без подготовки. Детектив – отличный слушатель, возможно, это его профессиональный долг. Кроме того, он чудовищно вымотался за сутки, не только физически, но и психологически. К тому же он приканчивает четвертую банку пива и немного опьянел.
– Теперь представим себе на минутку, что психические объекты реальны, – продолжаю я, – это объекты естественные, существование которых лежит за пределами современной физики. Они часть мироздания, хотя мироздание куда более обманчиво и странно, чем нам кажется. Но в таком случае то, что я обозначила словами «грелет» и «огга», суть деструктивные психические частицы. Они есть повсюду, как бактерии. Почему они деструктивны? Да потому, что они питаются продуктами распада человеческой психики. Они питаются душевными страданиями, болью, сердечными муками. Поэтому они стремятся контролировать своих носителей, а также вызывать соответствующие состояния. Естественно, они, как и все паразитические субстанции, прибегают к камуфляжу, выдавая себя за порождения психической экологии. Вы, кажется, говорили, якобы ваш напарник никогда не позволял себе грязной ругани и не был расистом?
– Никогда. Но он родом из семьи, несколько поколений которой были ярыми расистами. А Барлоу – убежденный христианин, склонный к проповедничеству.
– Но в душе у него глубоко засела вся та мерзость, которой он наслушался в детские годы. Он подавляет ее и контролирует себя. Он, вероятно, очень сдержанный человек?
– Чрезвычайно.
– Понятно. Уитт воспользовался аэрозолем, который подавил самосознание Барлоу. Это самосознание либо уснуло, либо стало беспомощным. В машину садится человек с высвобожденным из-под контроля эмоциональным опытом своего детства. Этот опыт заложен в него отцом. Все мы несем в себе частицы психологических качеств наших родителей, то, что сторонники теории психоанализа Юнга называют интроекциями. Собственно, так формируется наша психика с самого начала, и это понятно, однако и тогда, когда мы становимся взрослыми, малюсенькая мамочка и малюсенький папочка сидят внутри нас, даже в так называемых нормальных людях, во многом определяя повседневное поведение. Можно сказать, что это интроекции в действии. То, что произошло с вашим напарником, сплошь и рядом происходит с людьми иных культур. Например, в Юго-Восточной Азии это явление регулярное, там это называют словом «амок».
Паз поднимается и отходит в другой конец комнаты. Потом возвращается на свое место.
– Скажем, я принимаю это. Ну и как быть дальше? Что нам делать?
Сверху до меня доносится плач… В одно мгновение я взлетаю вверх по лестнице. Лус сидит на постели и плачет. Я беру ее на руки, баюкаю, она успокаивается, и тогда я спрашиваю, что случилось. Чудовища, отвечает она. У меня замирает сердце. Но я не чувствую никакого запаха, и амулет висит на своем месте, у Лус над головой. Просто приснился кошмар. Слава богу, это обычные детские страхи. Мы немножко поговорили о чудовищах. Любая другая мать сказала бы девочке, что это чудовища не настоящие, они ничего не могут сделать, но это не для меня. Я показываю Лус на амулет и объясняю, что он не пустит сюда чудовищ.
На крышу опускается что-то тяжелое и словно бы начинает царапать дранку длинными когтями. Лус снова вскрикивает и зарывается лицом в мой халат. Я говорю ей, что оно старается войти, но не может, и это правда – не может. Но Лус боится спать одна, она хочет спать в моем большом гамаке, вместе со мной. Я считаю ее требование разумным и спрашиваю:
– Лус, ты помнишь полицейского, который приходил к нам сегодня утром? – Она кивает. – Так вот, он сейчас внизу. Твоя мамочка помогает ему поймать плохих людей.
– А я тоже могу помочь?
– Конечно. – Ей не хочется оставаться в стороне от чего бы то ни было, даже в стороне от смерти. – Мы справимся все вместе.
Я беру ее маленькую горячую ручонку в свою ладонь, и мы идем к лестнице. Лус вдруг спохватывается:
– Ой, я забыла, у меня записка.
Она бежит к своей сумке для книг и приносит маленький листочек бумаги. Там написано: «Дорогая миссис Тьюи, Лус нужны украшения к ее костюму. Все, что требуется, лежит в сумке. Дайте волю Вашему воображению!» Подписано: «Шейла Ломакес».
– Что это? – спрашивает Лус.
– Меня просят подготовить для тебя костюм для постановки пьесы о Ное.
Мы спускаемся. Детектив Паз на боевом посту между дверью ванной и холодильником. Быстро спохватившись, он прячет пистолет в кобуру и даже краснеет, словно его застали за тем, что он расстегнул молнию на брюках, чтобы пописать. Атмосфера в комнате изменилась, стало легче дышать, как будто порыв прохладного ветра ворвался в окно и принес с собой свежий воздух в эту жаркую ночь. Мои настенные часы показывают двенадцать. Я подхожу к окну. Тени в саду исчезли. Детектив Паз останавливается рядом со мной.
– Они ушли, – говорит он.
– На то вы и детектив, – отвечаю я, и он смеется.
– Может, у них сменная работа.
К нему вернулась его развязная манера держаться. Что ж, это к лучшему. Лус замечает, что мы смотрим друг на друга, и это ей не нравится.
– Я голодная, – заявляет она, надув губы. – До смерти голодная.
– Лус, детка, сейчас двенадцать часов ночи. Возьми банан и забирайся в гамак.
– Я не хочу банан. Хочу обедать.
– Но ведь ты обедала у Элинор. Вспомни.
– Я не обедала. Обед был невкусный, я не стала его есть.
О господи! Ну конечно, Доун устала и забыла меня предупредить. Лус явно собирается заплакать, но тут детектив Паз делает замечательную вещь. Он опускается возле Лус на колени и говорит:
– Знаешь, я тоже голоден до смерти. Что, если мы отправимся в ресторан? Держу пари, у тебя есть нарядное платье, которое ты сейчас наденешь. Твоя мама тоже наденет красивое платье, и мы все вместе поедем в хороший ресторан. Там есть аквариум с тропическими рыбками и клетка с попугаями.
– Ресторан? – в сомнении произносит мамочка. – Но сейчас уже больше двенадцати часов.
– Я имею в виду кубинский ресторан, – говорит он. – В кубинских ресторанах в это время самый разгар веселья.
Я смотрю на него и на Лус. Оба улыбаются, и зубы кажутся особенно белыми на коричневых лицах. Это интересно. Можно сказать, близится конец света, а мы – пожалуйста! – собрались устроить свидание. Но что еще нам прикажете делать? Взывать к небесам? Носиться без толку, как перепутанные куры? Решение принято правильное, и при одной мысли о предстоящей трапезе я чувствую зверский голод. Мой аппетит вернулся ко мне, и я до смешного радуюсь тому, что наконец-то поем всласть, а там будь что будет. Я говорю:
– Ладно, но я должна принарядиться ради такого случая, а вы пока можете просмотреть дневник.
Паз уже без улыбки садится к столу и открывает дневник.
Глава двадцать девятая
День сороковой, Даноло
Сороковой день во чреве кита; впрочем, сегодня я, пожалуй, впервые почувствовала, что выбралась из этого чрева невредимой, как и библейский пророк Иона, и, похоже, могу приобщиться к происходящему вокруг меня.
Люди здесь самые здоровые из всех, каких я видела в Африке, – они совершенно не страдают от обычных тропических болезней и к тому же хорошо питаются. Но их немного, и здесь гораздо меньше детей, чем можно было бы ожидать. В Африке каждый верит, что колдовство – главная причина смерти и несчастий. В Даноло это, видимо, так и есть. Душа у всех словно бы окутана неким облаком, и я иногда улавливаю на лицах выражение, которое можно увидеть в наших краях у человека, пережившего Великую депрессию или войну, – беспомощность, страх. Но как правило, люди замечательно бодры и спокойны, особенно простые горожане, которые добры и великодушны.
В Даноло ужасно обращаются с детьми, которых называют донт-зех – лишенными души, точнее сказать, лишенными сефуне, то есть возможности духовного и очень тесного общения с кем-либо из взрослых. И как бы в противовес этому, с детьми, обладающими этим мистическим сефуне, обращаются так хорошо, как больше нигде в Африке.
Реальность существования духов. Разумеется, я в них не верю… но они присутствуют, и это не столь уж забавно, дорогой М.! В Даноло то и дело ощущаешь необъяснимые холодные веяния, касающиеся твоей щеки, а в то же время ни один листок на дереве даже не шелохнется.
Еще одно необъяснимое событие. Улуне продемонстрировал фаила'оло – исчез из поля моего зрения и появился потом у меня за спиной, – я в это время сидела на пороге своего домика. Разумеется, на самом деле он никуда не исчезает. Просто приводит человека на короткое время в состояние транса, обходит вокруг него и выводит из невменяемости, заняв другую позицию. Я достала из сумки шнур из моноволокна и закрепила его крест-накрест надверном проеме, но ему это нисколько не помешало, а, кажется, только позабавило.
Потом мы смешивали кадоул – колдовской состав. Улуне чрезвычайно строг насчет заговоров, произносимых при этом. Слово обладает особой силой, без него кадоул ни на что не годен, утверждает мой учитель. Я должна запоминать заговоры; если их записывать, они утрачивают силу. Но это у меня не всегда получается. Я часто путаюсь в словах и в названиях субстанций, и это портит все дело. Улуне терпелив, он прощает мои промахи, хотя некоторые вещества, входящие в смесь, редки и дороги по цене. Маленькими шагами, Жанна, маленькими шагами, твердит он, и я каждый раз отвечаю: да, Овадеб. Это почтительное обращение, оно означает «добрый отец».
Во второй половине дня я тренирую внимание, часами глядя на камешек, обыкновенную гальку. Это очень важное упражнение. Худшее, что вы можете сделать, – это утратить внимание. В результате ты можешь, к примеру, выбрать себе в магические союзники не ту мышь или лягушку.
День сорок второй, Даноло
Сегодня вечером церемония – танцы и барабаны. Как порядочный антрополог, я должна бы вести записи, но не могу позволить себе подобное неуважение к священнодействию. Улуне говорит, что во время этой церемонии просят прощения у ориша и совершается она ежегодно в день, когда, по преданию, оло вынуждены были покинуть Ифе и уйти в изгнание. Я спросила, за что просят прощения. Он не отвечает. Снова изъясняется загадками. Когда, уже на грани безумия, я начала танцевать сама (а танцевать я не умею), появился У. с сияющей улыбкой и блестящим от пота лицом. Он попросил, чтобы теперь я его называла Мебембе. Я спросила у него, в чем дело, но он в ответ только пожал плечами. Мы недолго поговорили, но Турма подошла ко мне и увела в сторонку. Она казалась расстроенной, однако не сказала мне из-за чего. У. кажется более довольным, чем некоторое время назад. Сказал, что пишется ему хорошо.
День сорок шестой, Малину
Я совсем запустила свой дневник.
Мы с Улуне совершаем, так сказать, выезды на дом. Спустились на его лодке вниз по реке и посетили несколько деревень на границе заповедника. У. делает здесь предсказания и немного лечит своими магическими средствами. Он в этих местах знаменитость и внушает всем мистический ужас. Люди боятся его превращений, хотя обращаются к нему, как правило, за решениями самых обыденных бытовых и хозяйственных вопросов. Продавать ли корову? Закладывать ли еще одно поле для ямса? Случается, спрашивают и о более сложном: не заколдован ли я? Стоит ли второму-сыну жениться на такой-то девушке? Я еще не видела, чтобы кто-то ушел от него неудовлетворенным. Дает он и приватные консультации тем, кого поразила болезнь от сглаза, но я при сем не присутствую. По крайней мере, пока. Я спросила, смогу ли я делать предсказания. Он ответил, что да – в свое время. Сначала я должна усовершенствоваться в заучивании стихов-заговоров.
Я видела, как Улуне изгонял демона из мужчины. Драматическая сцена в стиле Нового Завета. Улуне переместил демона в цыпленка, потом убил этого цыпленка и бросил в огонь. Чудовищное зловоние! Любопытный ритуал, я тайком его записала. Улуне сказал, что заклинатель может переместить демона и в свое собственное тело, потом выплюнуть его и сжечь, но это очень противно и опасно. Цыпленок лучше.
День пятьдесят первый, Ботон
Сегодня совершаю свою первую ворожбу. Жена пастуха из народности фулани, молодая женщина по имени Мараму, бездетна. Процедуру гадания совершаем на открытом воздухе под навесом. Я сделала для нее полное предсказание на языке оло, она его, естественно, не поняла, и я перевела стихи на бамбара. У нее родится ребенок, но для того, чтобы он не стал врагом, необходимо принести жертву. Мараму сияла от радости, смущенно благодарила. Остальные жены бросали на меня злобные взгляды. Что поделать, гадание не может обрадовать всех.
Совершенно необъяснимо, но мне не нужно думать, какие стихи произнести, они сами приходят мне на язык.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61