А теперь… теперь все знали, что зимой будет их свадьба…
Ксения постелила поросятам свежую солому, вынесла во двор навоз. Подсыхая, дымились лужи, ветер гнал по небу последние облака. Прошла Петровна с охапкой соломы, из свинарника, взвизгивая, выскочил поросенок, за ним с криком бежала Валька Кадукова. Она споткнулась, упала, но успела схватить его за ноги.
Во двор с ведром вышла Зина. Ксения окликнула ее и, подойдя, сказала торжествующе:
– Ты говорила, нет духа святого. А я вчера разговаривала с ним.
Она знала, что нельзя рассказывать об этом неверующей, но не могла удержаться. Зина глянула на нее искоса, покачала головой:
– Ну когда ты одумаешься?
– Это ты должна одуматься, – сказала Ксения.
Она смотрела на Зину ласковыми, печальными глазами, в них были жалость и сострадание. Ксения никогда не оставляла мысли, что сумеет вернуть Зину на истинный путь: ведь было время – бог прикоснулся и к ней.
Тогда была война, немцы подходили к Репищам. Четырехлетняя Ксения с любопытством, без страха смотрела по вечерам на розовый дымный горизонт, прислушиваясь к далеким взрывам. По дорогам брели измученные беженцы из Орла, из Брянска, кричали дети, плакали женщины, скрипели телеги, день и ночь мчались машины, тащились голодные стада. Новые и новые семьи покидали деревню, заколачивали окна и двери своих домов. И только Афанасий Сергеевич не собирался никуда уезжать. Он говорил, что все люди – братья, а значит, и немцы – братья и они не тронут тех, у кого в душе бог. Долгие часы он простаивал на коленях, молился, молилась и мать, а вместе с ними молилась и Ксения. Немцы так и не подошли к Репищам, остановились далеко за городом. В эти-то дни и пришла страшная весть о том, что погиб отец Зины. Никогда прежде родители Ксении не заходили в дом Зины, а тут стали захаживать чуть ли не каждый день.
Долгими зимними вечерами Афанасий Сергеевич рассказывал тете Насте – матери Зины – о боге. На воле выл ветер, крутила метель, тетя Настя плакала, смотря на фотографию мужа, а Афанасий Сергеевич ласково говорил, что лишь бог утешит ее. Он говорил, что вера пятидесятников – единственная истинная вера, она отвергает все показное: иконы, попов, церкви, крестное знамение, мощи, – говорил, что перед богом все верующие равны, потому и зовут они друг друга братьями и сестрами.
– Спеши, скоро вернется на землю Христос, накажет безбожников, спасутся лишь те, кто отмечен духом святым.
Тетя Настя наконец согласилась пойти на собрание пятидесятников. Как и теперь, собрания обычно проходили в городе у кого-нибудь из верующих – у общины никогда не было постоянного молельного дома. Зина и Ксения стояли рядом на коленях, повторяли за братом Василием слова псалмов, пели:
Я Христова овечка,
Мое чисто сердечко, –
но больше шептались и хихикали, разглядывая лица молящихся.
Но однажды, когда Прасковья Григорьевна и Афанасий Сергеевич, ведя за руку Ксению, зашли к Зининой матери, чтобы по обыкновению почитать перед сном библию, она сказала:
– Не приходите больше, измучилась я. Жили мы без бога и проживем без него. Идите.
С этого дня Ксении запретили играть с Зиной, но Ксения все же тайком бегала к ней во двор. У нее не было лучшей подруги, чем Зина. И в школе они несколько лет сидели на одной парте. Ксении нравилось в школе, ей нравилось слушать учительницу, она верила всему, что та говорила. Говорила, что бога нет, и Ксения соглашалась. Но она верила и отцу и тоже во всем соглашалась с ним, а когда приезжал Василий Тимофеевич и рассказывал ей о чудесах, которые совершал Христос, она и его слушала с интересом. Впрочем, Ксения не очень-то задумывалась тогда, есть бог или нет его: может, и есть, а может, и нет.
Но вот случилось несчастье, Ксения была в четвертом классе, когда тяжело заболела ее мать. Четыре месяца пролежала она в постели, высохла, перестала узнавать близких, и наконец ей стало так плохо, что ни у кого уже не было сомнения, что сегодня-завтра она умрет.
Уже готовились к похоронам, уже Афанасий Сергеевич строгал, обливаясь слезами, доски для гроба. Василий Тимофеевич подозвал Ксению, сидевшую в сенях, и сказал:
– Помолись, деточка, своим чистым сердечком, может, господь услышит твою молитву и возвратит здоровье матери.
Весь день молилась Ксения, и чудо свершилось – мать не умерла, стала поправляться.
Как ни убеждали потом Ксению в школе, что бог здесь ни при чем, что наступил кризис в болезни, – ничто уже не могло поколебать веру Ксении в то, что это бог спас ее мать, что он добрый, что он все может.
В шестом классе Ксения ушла из школы: брат Василий сказал, что учителя-антихристы не могут ничему научить.
С годами все молчаливее становилась Ксения. Страх перед богом, который все видит, все знает, который может в любую минуту наказать за грехи, за непочтение к нему, сильнее и сильнее охватывал ее. Каким ничтожным, ненужным казалось Ксении все вокруг, когда с заплаканными глазами она выходила на улицы города после собрания общины! Как жалела она людей: сколько их бродит во тьме, не понимая, что сами себя обрекают на муки после смерти. Но больше всех ей было жаль Зину.
Вот и сейчас она умоляюще сложила на груди руки, сказала чуть не плача:
– Мне так хочется, чтобы ты вспомнила бога. Мы бы вместе ходили на моления, вместе читали бы святую книгу.
Зина вздохнула, обняла Ксению:
– Какая же ты слепая!..
– Ну вот, завела! – Ксения махнула рукой и ушла.
В свинарнике за барьером на свежей соломе грузно лежала выхоленная матка. Она лениво повела щетинистым ухом, приоткрыла глазки и требовательно хрюкнула.
– Потерпи минутку, – сказала Ксения.
Она нагнулась, вытащила из корзины за задние ножки поросенка, похлопала его по гладкой спинке и поднесла к соску матки. Матка откинула голову, заурчала. Одного поросенка за другим вынимала Ксения из корзины; они визжали, дергались, но сразу же успокаивались, как только тыкались носами в живот матери. Чистые, упитанные, с блестящими, молочно-розовыми спинками, они копошились так умилительно, что Ксения невольно улыбалась, ласково приговаривала:
– Маленькие вы мои, глупенькие!
К раскрытым воротам свинарника подъехал грузовик, из кузова его свисали длинные трубы для автопоилки. Открылась дверца кабины, и оттуда выпрыгнул шофер. Ксения сразу узнала в нем Алексея из Сосенок, который вчера заходил к ним во двор.
– Привет, девчата, – весело крикнул он, – принимайте груз!
Мимо Ксении стрелой пронеслась к воротам Валька, поправляя на голове платок.
– Ой, батюшки! – кричала она. – Лешка Ченцов вернулся. А я сегодня незавитая.
Ксении совсем не нужно было выходить во двор, но она вышла, прихватив ведро, и стала чистить его песком. Она слышала, как Алексей, окруженный девушками, спрашивал Зину:
– Нет, в самом деле, чего ты похудела?
– Это она от любви, – засмеялась Валька, а Зина смутилась.
– Ну тебя… Это от экзаменов, Леша. Я ж за десятилетку сдаю, измучилась. Вот английский готовлю…
– Смотри ты! – удивился Алексей. – Ну скажи, сколько будет по-английски дважды два?
– Дважды два? Ой, как сказать?! – Зина даже покраснела от напряжения. – Не знаю, – наконец смущенно сказала она.
– Ученая! Четыре будет! – под общий смех проговорил Алексей. Он обернулся, увидел Ксению и в какое-то мгновение растерялся от неожиданности.
– Ну, здравствуй, – сказал он и подошел к ней, – вкусной ты меня водой напоила вчера, до сих пор помню.
– Обыкновенная вода. – Ксения покраснела, ушла в свинарник, так и не дочистив ведро.
Он смотрел ей вслед, она чувствовала это и не хотела оборачиваться, но обернулась.
Нет, он не был похож на того человека, который приснился ей. И волосы у него не русые, и не так высок он, и голос другой. Но когда он уехал, Ксении показалось, что на ферме стало непривычно тихо.
Ченцов приезжал почти каждый день. Он бродил по двору, шутил с девчатами и все будто искал кого-то глазами. Иногда Ксения встречалась с ним и торопливо отворачивалась.
– И как это я тебя раньше не приметил? – преградив ей дорогу, однажды спросил он. – Удивительное дело!
– Не мешай, – сказала она, – дай пройти.
Но он не двигался с места.
– Нет, вправду, где мои глаза раньше были?
– Ну, пропусти, – сказала Ксения. – Делать тебе нечего, что ли?
– Ага, нечего, – весело согласился он, – лентяй я здоровый.
Ксения с упреком смотрела на него, и Алексей смутился, отошел в сторону.
Всякий раз, как он появлялся на ферме, Ксения цепенела: она боялась, что люди увидят, как он глядит на нее. И ей не нужно было смотреть на него, но Ксения не выдерживала, поднимала голову и всегда встречалась с его взглядом.
«И откуда ж ты взялся, такой глазастый?» – думала она.
С нетерпением ждала Ксения в эти дни того человека, который должен приехать из Сибири. Она даже по ночам просыпалась от шума ветра: ей все казалось, что скрипит калитка, что слышит она шаги во дворе.
Однажды в городе после собрания общины брат Василий познакомил Ксению с худым, болезненным юношей, шепнув ей на ухо, что это и есть долгожданный гость, что зовут его Михаилом. Бледный, с ввалившимися серыми глазами, с большим кадыком и впалой, узкой грудью, он вызвал у нее только жалость.
– Ты не смотри, что он такой, – утешил ее брат Василий, – пришлось ему приболеть продолжительно, а так парень что надо.
Брат Михаил глядел на Ксению преданно, просяще. Потупившись, она покраснела и пригласила его в гости.
Брат Михаил не заставил себя долго ждать. Он приехал на следующий же день. Ксения сидела с ним во дворе под черемухой. Из окна на лицо Михаила падал свет электрической лампочки, ночные бабочки бились о стекло, над ухом нудно ныл комар. Ксении было зябко и неуютно. Она молчала. Молчал и Михаил. Он тыкал носком ботинка в землю, вскидывал на Ксению глаза и улыбался. Наконец сказал:
– Вот, сестра, отгадай, что это будет такое: у человека взяли и ему же отдали?
– Не знаю.
– А ты отгадай.
– Не могу.
– Ну ладно, скажу, – великодушно проговорил Михаил. – Это ребро, сестра. Бог ведь взял его у Адама, а потом ему же и возвратил в образе Евы.
– Ишь ты, – сказала Ксения, – и много ты таких загадок знаешь?
– Знаю. Я вообще много чего знаю. А особенно я люблю кушанья разные готовить…
– Зачем тебе? – удивилась Ксения. – Это наше, бабье дело.
– Вот уж не думал, что ты такая отсталая. Другая женщина так не сготовит, как я. – Михаил обиделся, но сейчас же заговорил увлеченно: – Это, сестра, целая наука – еду готовить. У всякой нации свои кушанья. Вот китайцы с древности воспрещают смешивать мед и лук.
Ксения с недоверием покосилась на него.
– Отчего же?
– Нельзя, вредное будет соединение в желудке…
– Что ж ты поваром не работаешь?
– Я ведь все постиг самоучкой, образования специального нет.
Ксения помолчала, сорвала с черемухи лист и, разглаживая его на ладони, спросила:
– А вот ты знаешь, брат, сколько по-английски дважды два?
Михаил засмеялся, погрозил ей пальцем:
– Хитрая. На всех языках будет четыре. Математика!
Ксения бросила лист на землю.
– Ты и впрямь умный.
Они снова молчали. И снова Михаил мучительно подыскивал тему для разговора.
– Вечер вроде холодный, а жарко чего-то, – наконец выдавил он, но Ксения ничего не ответила, и Михаил приуныл. Скосив глаза, Ксения разглядывала его. Он был не то что некрасив, нет, в лице его была даже некая «приятность», как сказала Прасковья Григорьевна, но Ксении он почему-то напоминал Дармоеда: такой же костлявый и так же смотрит жалко, заискивающе, будто выпрашивает кусок хлеба.
Неожиданно Михаил хлопнул себя по щеке – это он комара убил – и обрадованно сказал:
– Ишь комар какой, крови-то насосался.
Ксения хихикнула.
– Чего ты? – спросил Михаил.
– Да так…
– Нет, причина была, скажи.
– Ты ж обидишься.
– Не обижусь, скажи.
– Худой ты очень, брат. Вот я и подумала, какая ты добыча для комара.
Михаил не обиделся, засмеялся.
– Это правда. А раньше я знаешь какой был? Во, – Михаил надул щеки, – не то чтобы толстый, а упитанный.
– Как поросенок, да?
– Ты не смейся, – с упреком сказал он, – это я ради веры таким стал. Бог меня от страшного греха спас. Я ведь сирота – ни отца у меня, ни матери. Один. Вот бог меня и жалеет, приглядывает за мной. Как что мне захочется, – помолюсь, и господь обязательно исполнит мою просьбу. Это уж точно. Вся наша община знает, вот мне и уважение. Вчера я об одном деле молился, – Михаил многозначительно посмотрел на Ксению, – чтоб мне счастье было с одним человеком, и не сомневаюсь, бог все сделает, как прошу.
Ксения поняла его намек, и сердце ее сжалось.
– О каком это человеке ты говоришь? – спросила она.
– Так, есть один человек.
– А может, этот человек другую молитву к господу вознесет?
– Это уж чья молитва сильнее, ту господь и услышит.
– Твоя, что ли, сильнее?
– Моя. Тут и сомнения нет никакого.
Тоскливо стало Ксении: не врет Михаил – ведь и брат Василий говорил, что пользуется он особым расположением бога.
– А все одно, не болтай зря, – сказала она, – не искушай господа.
– Это ты верно говоришь, – согласился Михаил. Он повеселел, заметив смятение Ксении. – Ты вот спросила, отчего я сильно похудел. Мне весной повестку из военкомата вручили – в армию, значит, призывают. А если вера нам не позволяет ружье держать – им наплевать. Вся община за меня молилась. Пророку брату Тимофею видение было: господь сказал, чтоб я заперся на чердаке и целый месяц молился, да не ел ничего, так только хлебушка чуть-чуть да водички. Вот я и исполнил волю божию, сестра. Сейчас уж поправился, а то совсем был тощий, еле на ногах стоял. Врачи и смотреть не стали, по слабости моментально освободили. Я поправлюсь, сестра, не бойся.
Уехал Михаил в полночь; он ни за что не хотел оставаться ночевать, хотя Прасковья Григорьевна усиленно уговаривала его.
– Спасибо, однако не могу, не в моих это обычаях, – говорил он, – ведь в доме вашем девица находится.
– Вишь, какой обходительный! – сказал отец, когда Михаил ушел. – Сурьезный человек. Ты с ним, Ксенька, поласковей. Худ он, правда, да ничего, обхарчуем. Справный будет мужик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14