Когда ты заберешь его домой, то поступай с ним так. Удаляй все, что может поколебать спокойствие духа и тела больного и возбудить в нем какую-либо страсть, имей над ним должный присмотр и попечение. Сделай отвар из кислых ягод… Еда ? овсяная каша, а как окрепнет, можешь давать, что и раньше ел. Вот и все… Отлежится, встанет на ноги, и все пройдет без следа. Расскажи, как болезнь у него началась?
? Пришли они с Кекура от их высокоблагородия задумчивые, сели у меня на кухне за стол и вдруг заплакали, как дите. Я вся, скажу прямо, потерялася и сразу не знала, за что и взяться. Плакали очень долго, утешениев никаких не принимали и вскорости ушли к себе и заперлись. И мне долго не желали открывать, не ели, но пили и начали бредить. В бреду говорили разное ? все больше насчет какой-то индианки, потом Кузьму звали, а раз сказали совсем явственно: «Эх, судьба ? ворон!» Когда бредили, хотели ружье со стенки снять, но я приказала ихнему индианину Кузьме ружья и пистолеты все попрятать. Вот так они и заболели, рассказываю все по чистой правде. Ваше благородие, господин лекарь, значит, взаправду ничего тяжелого нет?
? Нет, я уже говорил. Идем, я тебе его покажу, ? лекарь набил табаком ноздри своего длинного носа, обождал несколько мгновений, с чувством чихнул и только после этого взялся за дверную ручку.
На койке в углу палаты лежал Загоскин. Худой, с ввалившимися щеками, в полотняном колпаке, он, однако, не был похож на тяжелобольного. Сначала он не заметил присутствия Таисьи Ивановны: он видел лишь лекаря Флита, согбенного и похожего на носатого ворона.
? Господин лекарь! ? крикнул Загоскин старику. ? Дайте мне бумагу и карандаш. Я хочу писать, не могу лежать без дела. Ведь я совсем здоров, черт возьми! Ну, правда, прорвало: был временный упадок, ? не железный же я! А сейчас у меня много мыслей, я хочу работать. Поглядите на меня: гипохондриков таких не бывает. Дайте мне бумаги, ну хоть немного.
? В том-то и дело, батенька, что вы ? железный. Другой бы на вашем месте не вынес таких скитаний и лишений и отправился бы ad patres. Ну, герой Квихпака, как вы ели свою кашу? Насчет бумаги я подумаю. Вы не гипохондрик, вы ? мономан. Но ваш вид мономании ? из тех недугов души, которые двигают мирами. Пожалуй, я дам вам карандаш. К вам пришла дама. Разговаривайте, но вещей, волнующих дух и сердце, не касайтесь…
? А и вправду человек оживать стал, ? сказала Таисья Ивановна. ? Вспомните, Лаврентий Алексеевич, какие вы были. Ну, да где вам это знать… Насилу мы с Кузьмой вас сюда уволокли: все не шли, упирались…
? Да, прежде всего, что Кузьма делает?
? Бог его знает, давно не бывал.
? Где же он? На охоте?
? Да нет… ? женщина опустила голову и затеребила край платка. ? Расстраивать я вас не хочу, а, однако, придется сказать. Только вы в больницу легли, прибегает антихрист этот, толмач Калистратка. Как зверь на меня зарычал: «Где, мол, загоскинский индианин? Не положено ему тут быть». Как тигра какая, рыскал всюду, нашел Кузьму на огородах, он там овощ мой поливал. Ну, и согнал беднягу со двора, а куда ? точно не знаю; то ли к алеутам в бараборы ихние, то ли в колошенские шалаши за палисад… Ох, боюсь, как бы Кузьму родичи его там обратно не сбили, чтобы он вновь палку в губу не продернул. А я уже поплакала, как он ушел от нас. Праведный индианин, на редкость высокой души. Подумать только, какие среди дикарей бывают люди! Я, грешница, напраслину на него взводила. Он, стало быть, господин лекарь, идола из дерева состроил ? Лаврентию Алексеичу в подарок, для науки, как они объяснили. А я спервоначалу подумала, что Кузьма к идолопоклонству обратно ворочается. Ну, конечно, напустилась на него. Ведь такие случаи бывали, тойон Ионка, помню, пять раз в язычество уклонялся, даром что одно время служкой в церкви был.
? Идола-то не сожгла без меня? ? спросил, улыбаясь, Загоскин. Весть об изгнании Кузьмы он встретил более или менее спокойно, так как был к этому подготовлен еще на Кекуре.
? Помилуй бог, зачем же жечь? Дров и так мне служилые навозили ? на всю зиму хватит. Раз идол научный, я его не трогаю. Краска на нем давно просохла. У меня парусной холстины старой кусок был, я в него идола завернула, зашила кругом суровыми нитками и на чердак поставила.
? Вот спасибо тебе за это, Таисья Ивановна!
? Чуть было не запамятовала! Чистый иуда по всем выходкам Калистратка этот. Когда приходил сгонять Кузьму ? нахально хотел к тебе в комнату лезть, хорошо, что замкнута она была. «Нет ли, говорит, у твоего Загоскина там бумаг каких?» ? «Как же, говорю, для тебя припасены. Иди, мол, иди, пока не проводила чем ворота запирают». Он на меня вызверился, говорит, что теперь они с сержантом Левонтием кавалеры оба и с ними надо обходительнее разговаривать. Ведь обещал мне, змей, сам раньше прошение господину Нахимову составить, а теперь отстраняется. «Раз тебе, говорит, Компания денег не дает, то я против ее не пойду, я ею согрет и отмечен». Гвоздиком пробовал замок ваш ковырять, а я ? не будь дура ? навесила теперь второй замок, с секретом. Мужик-то мой покойный секретные запоры мог делать. Вот он каков, этот Калистратка! Я уж теперь днем от него замыкаться стала. Ну а так больше новостей особых нет. На картах опять недавно мне интерес выпал, и снова из казенного дома.
? Ты все такая же, ? улыбнулся Загоскин, ? погоди, дождешься когда-нибудь интереса наяву.
? А чего мне меняться? Какая есть. На-ка возьми, я тебе гостинчик принесла. ? Женщина вынула из узелка две румяные шаньги. Лекарь разрешил больному принять их.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Дня через два Загоскин вернулся домой. Как-то утром он проснулся, взглянул в окно, подернутое тонкими струями дождя, и увидел чью-то темную фигуру, прижавшуюся к стене. Он с удивлением узнал сержанта Левонтия.
? Что ты тут делаешь? ? спросил Загоскин, распахнув окно. ? Иди в дом.
? Не имею права, ? ответил сержант. ? По присяге нельзя.
? Ты… того. Где так рано пропустить успел?
? Какое пропустил… А не худо было бы. Ревматизьма замучила, в костях сырость. А иначе нельзя: приходится сидеть. И батарею на одного инвалида оставил. Не знаю ? догадается ли он орудия чехлами закрыть. Эка погода! Эчком-горы не видать, кругом все заволокло. Жизнь!
? Ты мне толком скажи, зачем здесь торчишь?
? Так что вы находитесь под домашним арестом, а я к вам приставлен, ? со вкусом сказал сержант, подняв нос, ? значит, до смены караулить. На меня, как на надежного кавалера, начальство полагается.
? Ну и мокни, кавалер! Вот еще нелегкая! ? выругался Загоскин, лег снова в постель и проспал до полудня.
Проснулся он от громкого разговора под окном. Дождь прошел. Солнце прорывалось сквозь легкие серые облака, играя на стеклах окна. Загоскин прислушался. Громко говорила Таисья Ивановна, сержант Левонтий тихо отвечал ей, в чем-то оправдываясь. Лишь временами, как бы боясь, что его не поймут, он тоже возвышал голос.
? Иуда ты, иуда! ? кричала женщина. ? И хуже даже иуды. Продешевил малость. Тот хоть тридцать сребреников получил, а ты одну медальку, да и то оловянную! Ты на себя погляди, на свою богомерзкую рожу. Незадаром тебя жена бьет, тебя убить, иуду, мало! Как у тебя только совести хватило? Ослепнешь ты когда-нибудь, как ослепла стража у гроба господня.
? Служба, присяга, ? бормотал сержант, взволнованный сравнением, заключенным в последних словах стряпки, ? глупая ты баба ? не поймешь: раз начальство прикажет, то и брата родного будешь караулить. Мне господин Загоскин ничего не сделали, окромя хорошего. На плацу недавно две полтины дали. А мне что ? сладко на сырости сидеть? Хорошо, что хоть дождь перебило малость… Службу понимать надо, Таисья Ивановна…
? Как был ты Левонтий-бормотун, так им и останешься! А если тебе начальство убить кого прикажет?
? Это ? смотря кого и когда. Ежели при военном каком деле…
? Да ты и сейчас убивец. Человек больной, лишившись чувств, лежит который день, а ты у него над душой сидишь. А что мне лекарь сказал? Чтобы никакого расстройства не допущать… А ты им все чувства разобьешь.
? Эх, пропустить малость… Пальцы мозжат. У тебя, Таисья Ивановна, ничего нет согреться? Да перестань ты, богом молю!
? В аду тебя черти согреют. Не перестану!
? Да разве это караул? ? с чувством спросил сержант, возвысив голос. ? Это не караул, а забава детская. Вот когда был я при Петровскозаводских казаматах ? там действительно караул. Шестьдесят четыре нумера, на каждом нумере решетки железные, вход ночью на четыре замка запираешь. В кордегардии насупротив казаматов бойницы понаделаны, чуть что непорядок ? и стрельба фрунтом беглым огнем. Строгость! Идешь в караул, и ежели у тебя не токмо что оружия, а амуниция не в аккурате, то тебя господин плац-майор беспременно бьют по морде. Я там еще нижним чином был, девять зубов оставил и сержанта получил. Вот это, я скажу, караул.
? А в казаматах-то кто сидел? Воры или убийцы? ? Не воры, а государственные преступники, все больше из господ, ? офицеры и флотские, и иные. Много, говорю, ? шестьдесят четыре нумера. Всех теперь и не упомню. Ну, господин Завалишин, Кухенбекен, Торсон, Пущин Иван Иваныч, Бестужевы господа… Всех я их отлично знал, и они меня небось помнят.
? Ох, боже ты мой! ? вскричала Таисья Ивановна. ? Завалишин, говоришь? Они из себя какие ? росточка малого?
? Да, невысокие…
? Из моряков?
? Флотские.
? А звать не Дмитрий Иринархович?
? Именно. Да ты нетто их знала?
? Как не знать, бог ты мой! Завалишин с господином Нахимовым в Ново-Архангельск на фрегате приходили, у меня бывали. Я им мундир починяла еще. А были в тот год, когда индиане на огороды нападение сделали и преосвященный тогда же в Ситху прибыл. А зимовать господин Завалишин ходили в Сан-Франциску. Помню я, как они мне из форта Росс виноградную ягоду привезли; там наши русские попервости виноград сняли, ? умилилась Таисья Ивановна. ? Ягоды отдали мне, помню, и говорят: «Утешайся, Таисья, от своей горькой жизни». Уважительные очень люди были… А Кухенбекен? Росту высокого, лысоватый? Тоже знала, со шлюпа «Аполлона» лейтенант… А где же они теперь?
? Известно где ? на поселении. Кандалы с них сняли и разослали в города и деревни ? жить трудами рук своих.
? Ирод ты, Левонтий! ? сквозь слезы выговорила женщина. ? Даром что ты безответный такой, а грех большой на душу принял. Таких людей караулил! Да как тебе не совестно было, как у тебя душа не сгорела, глаза твои не лопнули! То-то они у тебя повыцвели ? поди, стыдно на божий свет глядеть. А я про Завалишина дознаться ничего не могла; три года ему отсюда писала про свое дело, чтобы в Питере отхлопотал. Как пойду на кругосветный корабль с письмом, так мне и говорят: «Нет такого в столичном городе Петербурге», а потом и вовсе гнать стали. И что это такое? Как человек справедливый и с понятием ? так его в казамат!
? Ты смотри, баба, с такими речами! ? захорохорился сержант. ? Знаешь, что я по присяге должен сделать? Про такие твои слова сказать Калистрату, а он доложит их высокоблагородию, а господин главный правитель отпишет министру, а министр ? царю. А государь император прикажет сенаторам сыскать в Америке ремесленную вдову Таисью Головлеву да в Сибирь ее, в Сибирь! Там тебя спрашивать не будут, где ты жить хочешь: за тебя начальство побеспокоится и тебе место найдет, где само захотит. Местов много… Чита, Нерчинский или там Петровский завод. Будешь, дура баба, тачку возить да руду долбить. А вздумаешь бунтовать ? прогонят тебя по зеленой улице али палач кнут на тебе отмеряет. Каторгу отживешь ? тебя на поселение. А там, глядишь, состаришься и сама жить не захочешь. Я службу хорошо знаю, все естество тебе могу объяснить, жаль только, что рома у тебя нет. Сержанта Левонтия вся Америка мало еще понимает. Я сквозь все прошел. В Новгороде бывал, их сиятельство графа Ракчеева, как тебя, видел. Ты у меня, баба, говори да оглядывайся!
? Страсти какие, сержант, говоришь! ? шумно вздохнула Таисья Ивановна. ? Что ты стоишь как пень? Присел хоть бы на завалинку. За это начальство не взыщет. Притомился, поди. Говоришь ? у всех служба. Значит, ты не от себя изверг такой?
? Я тебе, баба, по службе и присяге так говорю, ? сказал, понизив голос, сержант. ? В России малый человек зверем сам по себе никак не будет. А садиться я права не имею ? сполняю устав. Кто тебя знает ? может, ты сама же господину правителю на меня скажешь. А касательно Петровского завода я так объясню: службу я сполнял, за всем следил, докладал по начальству, но человеком оставался. Господа преступники ничего худого про меня никогда не скажут. Да и кто знает ? может, они в люди выйдут да обо мне вдруг вспомнят? Добра я много сделал, ежели на нумера считать, так у меня за это должно быть не девять зубов выбито, а шестьдесят четыре. Да зубов разве на всех напасешься? ? рассудительно спросил сержант.
? А сейчас почему ты такой привязчивый? ? задала вопрос стряпка. ? Все служба да служба, ? передразнила она Левонтия. ? Шел бы сейчас домой, к бабе отдыхать, чем под чужим окошком торчать. А то пойдем с тобой в лес по грибы вместях; глядишь, по ведру и наберем… Одной мне идти ? индиан боязно…
? Так тебе и пойдешь. А Калистрат на что? Враз сюда заявится. Пожалей меня, Таисья, погляди, что твой Загоскин делает? Ведь мне докладать надо.
? Ах ты змей подколодный! Ты за кого меня принимаешь? Да что может больной человек делать? Спит, поди. Ты меня в шпиены зачислить хочешь! Постой, постой, я сейчас только до сеней добегу. Там Кузьма рогатину свою забыл!
Скоро под окошком раздался жалобный крик Левонтия. Загоскин вскочил с постели и подошел к окну. Таисья Ивановна стояла прямо перед сержантом, держа в руках копье Кузьмы. Широкий железный наконечник упирался прямо в грудь Левонтия, и он закрывал рукой место, где была привешена оловянная медаль.
? Сам уйду, не трожь! ? кричал сержант. ? Только ты за это ответишь!..
? Иди, докладай, иродово семя! ? зло ответила Таисья Ивановна.
Вслед за этим наступило молчание. Загоскин понял, что сержант Левонтий ударился в позорное бегство.
Остаток дня прошел без особых событий. Больного навестил доктор Флит. Неизвестно, знал ли он о домашнем аресте или только делал вид, что ему ничего не известно, но держался так, как будто ничего не случилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29