«Чехов, как Пушкин, двинул вперед форму. И это большая заслуга».
Лев Николаевич читал и перечитывал нравившиеся ему произведения Чехова. «Читаю Чехова 2-ой день и восхи­щаюсь», - писал он в дневнике в марте 1907 года. Любо­пытно при этом, что нравившиеся ему чеховские рассказы он разделял на два «сорта» - первый и второй. К «пер­вому сорту» он причислял такие рассказы, как «Детвора», «Драма», «Хористка», «Тоска», «Ванька», «Дома», «Зло­умышленник», «Беглец», «Мальчики», «Спать хочется», «Супруга», «Душечка» и др. Ко «второму сорту» он отно­сил: «Беззаконие», «Горе», «Ведьма», «На чужбине», «Ка­нитель», «Маска», «Женское счастье», «Свадьба», «Бабы» и др. По свидетельству современников любил Толстой и такие крупные произведения Чехова, как «Степь», «Скуч­ная история», «Попрыгунья», «Черный монах», «В овраге».
Вместе с тем Толстому не нравились чеховские пьесы, он не признавал в нем драматурга. Антон Павлович сам однажды говорил Бунину, что Толстой как-то сказал ему в Гаспре: «А все-таки пьес ваших я терпеть не могу! Шекспир скверно писал, а вы еще хуже!» Любопытно вспом­нить, что драматургия Шекспира Толстому не нравилась из-за отсутствия в ней, по его мнению, религиозно-нравст­венного начала. С таких же религиозно-эстетических пози­ций, возможно, подходил Толстой и к драматургии Чехо­ва. Атеистическое мировоззрение Чехова для Толстого бы­ло бесспорно. В одном из крымских писем он писал В. Г. Черткову: «Видаю здесь Чехова - совершенного безбож­ника, но доброго...»
Об этом же свидетельствует сын Толстого Сергей Львович, рассказывая в воспоминаниях о встречах своего отца с Чеховым в Гаспре: «Мне кажется, что моему отцу хотелось ближе сойтись с ним и подчинить его своему вли­янию, но он чувствовал в нем молчаливый отпор, и какая-то грань мешала их дальнейшему сближению.
- Чехов не религиозный человек, - говорил отец».
* * *
В конце января 1902 года Л. Н. Толстой, находясь в Гаспре, тяжело заболел. Чехов принял близко к сердцу его болезнь. Письма Антона Павловича этого периода за­полнены постоянным беспокойством за жизнь писателя. Положение больного было настолько плохо, что одно вре­мя врачи потеряли надежду на благоприятный исход. Че­хов писал жене 27 января: «Толстой очень плох; у него была грудная жаба, потом плеврит и воспаление легкого. Вероятно, о смерти его услышишь раньше, чем получишь это письмо. Грустно, на душе пасмурно».
Ялтинские врачи установили круглосуточное дежурст­во у постели больного. Чехов искренне огорчался, что из-за своей легочной болезни он не мог в качестве врача при­нимать участие в дежурствах.
В этот момент вокруг тяжело больного Толстого разы­гралась гнусная история, организованная царскими прави­тельственными кругами. Как известно, Л. Н. Толстой в феврале 1901 года «святейшим синодом» был отлучен от церкви за разоблачение лицемерия казенных церковников. За писателем следили шпионы царской охранки. Когда слух о безнадежном положении писателя дошел до прави­тельства, высшие чиновники, опасаясь, что огромная по­пулярность Толстого среди народа может вызвать демон­страции в связи с его смертью, решили принять свои меры. Одному из священников прихода было приказано присутствовать вблизи умирающего, чтобы потом объявить народу о том, что перед смертью Толстой будто бы рас­каялся в своих «грехах». Министерство внутренних дел на­правило в Симферополь инструкции на случай смерти Толстого.
Русская общественность в те дни была глубоко обеспо­коена состоянием здоровья Толстого. В Москве ходили уже слухи о смерти писателя Ольга Леонардовна писала Антону Павловичу: «Носятся тревожные и упорные слухи о смерти Толстого. Если это правда, почему не разрешают публиковать? Не понимаю совсем. Вчера во время спек­такля только и было разговоров, что о его болезни и смер­ти. Напиши все об этом». Чехов ответил жене: «Ты ниче­му не верь. Если не дай бог случится что, то я извещу те­бя телеграммой. Назову его в телеграмме «дедушкой», иначе, пожалуй, не дойдет».
Но Толстой, обладавший крепким организмом, выздо­ровел и даже пережил Чехова на целых шесть лет. И не Антону Павловичу, а самому Льву Николаевичу пришлось сказать скорбные слова, посвященные памяти любимого им писателя: «Смерть Чехова - это большая потеря для нас, тем более, что, кроме несравненного художника, мы лиши­лись в нем прелестного, искреннего и честного человека».
* * *
Очень близок к Чехову в ялтинский период был писа­тель Иван Алексеевич Бунин. Познакомились они еще в 1895 году в Москве, но сошлись и подружились уже в Ялте.
Произведения Бунина Чехову очень нравились. Ивана Алексеевича любили все члены семьи Антона Павловича, подружился он и с его сестрой Марией Павловной и стал со временем своим человеком в чеховском доме.
Бунин в своих воспоминаниях подмечает одну очень характерную черту Чехова - сдержанность в отношениях с людьми. Он пишет, что после того, как они ближе узнали друг друга, Антон Павлович «стал оживленнее, сердеч­нее... Но сдержанность осталась; и проявлялась она не только в обращении со мной, но и с людьми самыми близ­кими ему, и означала она, как я убедился потом, не рав­нодушие, а нечто гораздо большее».
Пожалуй, никому из своих близких знакомых и друзей Чехов не бывал так рад, как Бунину, и всегда приглашал «господина французского депутата Букишона» заходить чаще к нему или вместе ехать куда-нибудь на прогулку.
Бунин вспоминал, что когда он бывал у Чехова, они целое утро могли молча сидеть, просматривая газеты, пе­ребрасываясь изредка словами, или же наоборот - часами увлекательно говорить о литературе. Иногда они придумы­вали сообща какую-нибудь смешную историю и принимамались сочинять рассказ, создавая художественные подроб­ности, образы, смешные положения. Бунин артистически читал ранние юмористические произведения Чехова. Антон Павлович, слушая бунинское чтение, так искренне и зарази­тельно смеялся, как будто это был совсем не его рассказ и он впервые его слушал.
В воспоминаниях, написанных в 1904 году, вскоре же после смерти Чехова, Бунин говорил: «Те часы, дни, иног­да даже месяцы, которые я проводил на этой даче, и то со­знание близости к человеку, который пленял меня не толь­ко своим умом и талантом, но даже своим суровым голо­сом и своей детской улыбкой, - останутся навсегда одним из самых лучших воспоминаний моей жизни. Был и он на­строен ко мне дружески, иногда почти нежно. Но та сдер­жанность, о которой я упомянул, не покидала его даже в самые задушевные минуты наших разговоров».
В эмиграции, вдали от родины, уже незадолго до смер­ти Бунин еще раз вернулся к воспоминаниям об Антоне Павловиче и начал работать над литературным портретом Чехова. «Такого, как Чехов, писателя еще никогда не бы­ло!» - пришел теперь к заключению Бунин, имея в виду не только его творчество, но и общественные заслуги перед народом.
* * *
Бывал у Чехова в Ялте и выдающийся русский писатель Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк. Он познакомился с Антоном Павловичем еще в Петербурге в 1893 году, и с тех пор между ними установились дружеские отношения. Чехову нравилось творчество талантливого уральского писателя. По воспоминаниям одного из современников - пи­сателя И. Н. Потапенко - Чехов говорил, что Мамин-Сиби­ряк и в книгах точно такой же, как и в жизни, «тот же чер­нозем - жирный, плотный, сочный, который тысячу лет может родить без удобрения... копай хоть три дня в глубину - все будет чернозем, никогда до песку или глины не доко­паешься». Потапенко приводит дальше интересные слова Чехова, характеризующие людей, живущих на Урале:
«- Там на Урале, должно быть, все такие: сколько бы ни толкли в ступе, а они все - зерно, а не мука. Когда, читая его книги, попадаешь в общество этих крепышей - сильных, цепких, устойчивых черноземных людей, - то как-то весело становится... Чтобы изобразить их, надо, должно быть, родиться и вырасти среди них».
Литературный талант Мамина-Сибиряка Чехов оце­нивал высоко. В письме к Суворину в 1895 году он сравнил его даже с Л. Н. Толстым: «Мамин-Сибиряк очень сим­патичный малый и прекрасный писатель... У него есть по­ложительно прекрасные вещи, а народ в его наиболее удач­ных рассказах изображается нисколько не хуже, чем в «Хо­зяине и работнике».
В разговоре с Потапенко Чехов сделал другое много­значительное сравнение:
- В каждом его (Мамина-Сибиряка) рассказе какой-нибудь Поль Бурже извлек бы материала на пять толстых романов. Знаешь, когда я читал маминские писания, то чувствовал себя таким жиденьким, как будто сорок дней и сорок ночей постился.
Правда, не все произведения Мамина-Сибиряка нрави­лись Чехову, например, повесть «Около господ», созданная уже в период спада творчества Мамина-Сибиряка. Прочи­тав ее в журнале «Русская мысль», Чехов в письме В. А. Гольцеву дал отрицательный отзыв о ней («грубая, без­вкусная, фальшивая»).
Мария Павловна Чехова рассказывала, что Дмитрий Наркисович, бывая в Ялте у Антона Павловича, всегда вносил оживление в его жизнь, а сам к нему относился всегда с большим уважением и любовью.
Приезжал к Чехову в Ялту и старинный друг писателя и всей чеховской семьи художник И. И. Левитан.
С Левитаном Чехов познакомился в начале 80-х годов через своего старшего брата художника Николая Павлови­ча. Близкие дружеские отношения между Антоном Павло­вичем и Левитаном закрепились в 1885 году, когда они жи­ли на даче в имении Киселевых в Бабкино, под Москвой. Любовь к природе сроднила этих двух величайших худож­ников, певцов русского пейзажа.
Когда в 1897 году у Антона Павловича было установлено заболевание туберкулезом легких, Левитан написал Че­хову взволнованное письмо: «Ты меня адски встревожил своим письмом. Что с тобой, неужели в самом деле болезнь легких? Не ошибаются ли эскулапы? Они все врут, не ис­ключая даже и тебя. Как ты сам себя чувствуешь? Или самому трудно себя проследить? Сделай все возможное, поезжай на кумыс, лето прекрасно в России, а на зиму по­едем на юг, хоть даже в Nervi вместе; мы скучать не будем. Не нужно ли денег? Я уверен, что если ты и лето и зиму проведешь хорошо, все пройдет, и врачам не придется тор­жествовать. Ах, зачем ты болен, зачем это нужно, тысяча праздных, гнусных людей пользуются великолепным здо­ровьем! Бессмыслица!»
Кстати, сам Левитан в это время был уже тяжело бо­лен.
За полгода до своей смерти Исаак Ильич приезжал в гости к Чехову в Ялту. Как-то в конце декабря 1899 года, незадолго до отъезда, Левитан сидел в кабинете Чехова. Друзья вели разговор о природе, и Антон Павлович пожа­ловался на свою тоску по северу. Левитан неожиданно по­просил Марию Павловну принести кусок картона. Вырезав его по размеру ниши камина, он тут же написал маслом этюд «Стога сена в лунную ночь» и сам вставил его в ни­шу. Там он находится и по настоящее время.
В первых числах января 1900 года художник уехал из Ялты. Это была одна из последних его встреч с Чеховым. В августе 1900 года Левитан скончался.
Бывали у Чехова в Ялте и такие выдающиеся предста­вители русской музыкальной культуры, как Шаляпин и Рахманинов. Оба они преклонялись перед талантом Чехо­ва и искренне любили его, как человека. Рахманинов играл для писателя в его доме свои фортепьянные произведения. Кстати, одно из сочинений Рахманинова, «Фантазия для оркестра» ор. 7 было связано с рассказом Чехова «На пу­ти». На изданных Юргенсоном нотах (переложение для фортепьяно) после титула напечатано: «Фантазия эта на­писана под впечатлением стихотворения Лермонтова «Утес». Автор избрал эпиграфом к своему сочинению на­чальные слова стихотворения:
Ночевала тучка золотая
На груди утеса великана.
А на экземпляре, преподнесенном Рахманиновым Че­хову, композитор сделал надпись:
«Дорогому и глубоко уважаемому Антону Павловичу Чехову, автору рассказа «На пути», содержание которого, с тем же эпиграфом, служило программой этому музыкаль­ному сочинению. - С. Рахманинов. 9 ноября 1898 г.».
Позднее Рахманинов написал романс «Мы отдохнем» на чеховские слова из пьесы «Дядя Ваня».
Когда композитор после смерти Чехова читал изданное М. П. Чеховой эпистолярное наследие писателя, он гово­рил: «Что за человек был Чехов! Теперь я читаю его пись­ма. Их шесть томов, я прочел четыре и думаю: «Как ужас­но, что осталось только два! Когда они будут прочтены, он умрет, и мое общение с ним кончится. Какой человек!..» Так глубока была его любовь к Чехову.
Всегда с удовольствием пел в чеховском доме Ф. И. Шаляпин. Антон Павлович особенно любил слушать в его великолепном исполнении русские народные песни. Интерес­но, что великий артист, самоуверенно державшийся с любыми высокопоставленными лицами, привыкший к пре­клонению перед ним толпы, пока еще не был знаком с Че­ховым, страшно боялся и смущался представиться ему. Бунин рассказывает в своих воспоминаниях о Шаляпине:
«Помню, как горячо хотел он познакомиться с Чехо­вым, сколько раз говорил мне об этом. Я, наконец, спросил:
- Да за чем же дело стало?
- За тем, - отвечает он, - что Чехов нигде не показы­вается, все нет случая представиться ему.
- Помилуй, какой для этого нужен случай! Возьми извозчика и поезжай.
- Но я вовсе не желаю показаться ему нахалом! А кроме того, я знаю, что я так оробею перед ним, что пока­жусь дураком. Вот если бы ты свез меня как-нибудь к нему...
Я не замедлил сделать это и убедился, что все была правда: войдя к Чехову, он покраснел до ушей, стал что-то бормотать... А вышел от него в полном восторге:
- Ты не поверишь, как я счастлив, что, наконец, узнал его, и как очарован им! Вот это человек, вот это писатель!»
Шаляпин смотрел в Художественном театре каждую чеховскую пьесу, а потом обычно посылал Антону Павлови­чу телеграммы. Вот телеграмма в Ялту за 9 января 1899 го­да: «Вчера смотрел Чайку и был подхвачен ею, унесен в неведомый мне мир. Спасибо, дорогой Антон Павлович. Спа­сибо. Как много в этой маленькой птичке содержания. Ис­кренне от всей души целую создателя необычайного произ­ведения, которое поставлено Художественным театром уди­вительно хорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17