https://wodolei.ru/catalog/mebel/rakoviny_s_tumboy/120/
Мы ведь все для этого сделали, не так ли?
Прошло довольно много времени, однако никто не появился. В конце концов послышались тяжелые шаги; казалось, они доносились из глубокого подвала, затем они стали слышаться откуда-то сверху – видно было, что человек поднимался по лестнице с большим трудом.
И вот наконец перед ними предстал – окоченевший, опухший, совершенно обессилевший, просто оглушенный – Артур Уилбург Саворньян. Впечатляющий был у него вид.
– А, Оттавио, – вяло произнес он, едва ворочая языком. – Как ты здесь оказался?
– Артур, – удивился Сванн, – ты же знал, что мы приедем!
Не говоря ни слова, Саворньян с разъяренным видом почесал макушку, затем машинально потрогал нос. Наконец, узрев диван, доплелся до него, присел, обмяк и почти сразу же захрапел.
– Пусть англичанин немного поспит, – сказал Алоизиус Сванн. – Займемся лучше Амори: хотя и нет желания омрачать ваше и без того скверное настроение, все говорит о том, что он умер ночью!
– Амори умер! Но почему? – воскликнула Скво.
– Почему! Почему! Все время почему! – проворчал Алоизиус– Зачем всегда связывать со смертью «почему»? Он умер – вот и все! Его имени больше не будет ни в одном из справочников «Who is who»!
– Но ты так уверенно заявляешь об этом! Откуда тебе это известно?
– Я недавно понял, – ответил Алоизиус Сванн, – что рано или поздно он умрет.
Мы приехали, совершенно разбитые, в Нуайон. Я пошел в местный комиссариат: там могли что-нибудь мне передать. Дежурный вручил мне телеграмму. Вот что в ней сообщалось:
ПАРИЖ ТЧК ШЕСТОЕ МАЯ ТЧК ТРИ ЧАСА ДНЯ ТЧК УЗНАЛИ О СМЕРТИ ИВОНА КОНСОНА НА ПАРОСЕ ТЧК ПОДТВЕРЖДЕНИЕ ПО ТВОЕМУ ПРИБЫТИЮ В АРРАС ТЧК
Я быстро направился в Аррас, но прибыл туда лишь ночью, столько самых разных неожиданностей случилось в дороге. Там я зашел в комиссариат, но застал на месте какую-то канцелярскую крысу, болтливого придурка, к тому же еще и глухого; он произнес передо мной целую речь, несусветную ахинею, из которой следовало, что он хочет прежде всего, чтобы его отблагодарили, дали ему на лапу. Взятку я ему дал, но мне потребовалось черт знает сколько времени, чтобы получить сообщение, подтверждающее смерть Ивона, – оно было найдено в конце концов в ящике, который я вскрыл с огромным трудом.
Таким образом, я узнал, что Ивон Консон, отбыв в Харвич на борту катамарана, шедшего под ирландским флагом, плыл вдоль турецкого побережья и оказался в конце концов на греческом острове Наксос, затем на Паросе, где провел сезон – спал он на бор-но гулял по островку целыми днями. Однажды вечером, примерно неделю назад, он зашел в кабачок низкого пошиба, заведеньице для конопатчиков или матросни, где так называемый повар упаивал народ до смерти, подавая вместо ракии сивуху просто убойной силы, вместо ипокраса – забродивший сок, вместо вина – пойло, происхождение которого установить было невозможно.
Почти сразу же к нему подошел незнакомец и предложил ему сыграть на его катамаран партию в триктрак.
– Сыграем, – ответил Ивон, – но не в триктрак.
– Во что же тогда? – спросил, усмехаясь, незнакомец.
Ивон предложил: в бэкгэммон, чет-нечет, в «Большого Яна», во «Все вниз», в «Форейтора», в «Битые уголки». В конце концов сошлись на занзи.
Бросили карты. Незнакомец выиграл: он вытащил туза, Ивон – лишь даму.
Человек скорчил гримасу и протянул Ивону руку.
– Поздравляю, – сказал он.
– Но у вас же был туз, а у меня – дама!
– Да, но у нас здесь свои правила: кто вытягивает туза сразу, тот проигрывает.
– Простите, – сказал Ивон вежливо, но твердо, – я не согласен; в противном случае я больше не играю.
– Хорошо, раз ты так хочешь, – усмехнулся незнакомец.
Продолжили.
Карты у него наверняка были меченые: он вытянул одним разом трех тузов!
– Черт возьми! – выругался Ивон, добавив про себя: вот простофиля, показавшийся мне жуликом, – однако на всякого мудреца довольно простоты!
Продолжили. И теперь уже Ивон вытянул трех тузов!
– Что?! – изумились все вокруг, не веря своим глазам.
Народ сгрудился вокруг стола игравших.
– Ф-ф-ф-ф-ф! – присвистнул, скривившись, нечистый на руку незнакомец.
Атмосфера была накалена до предела: не то что кровь – кости леденели.
Воцарилась мертвая тишина. Ни одна скамья не скрипнула. Никто даже к кружке своей не прикоснулся. Любой посетитель шмеля бы услышал, если бы тот залетел в таверну.
Все смотрели на Ивона. Тот с поразительным хладнокровием зажег трубку, затем допил заказанный ранее ипокрас.
– Ваша очередь, – сказал он незнакомцу.
Тот тяжело дышал. Бросили карты снова – и он вытянул туза.
– Теперь вы, – усмехнулся он.
Ивон, присвистнув, продолжил – и удача ему улыбнулась: он также вытянул туза.
– По нулям, – сказал он тихо.
– По нулям! – просто взвыл незнакомец. – Но на этом не кончаем!
– Оставь меня в покое, хватит уже! – попытался остудить его пыл Ивон.
Однако, объятый гневом, незнакомец схватил внезапно Ивона за воротник, затем вытащил нож и всадил его трижды по самую рукоятку в грудь сына Амори, – тот сразу же рухнул на пол.
– Выразим наши соболезнования, – сказала Скво. – Умер такой очаровательный молодой человек… но…
– Ивон – очаровательный молодой человек? – оборвал ее Алоизиус– Скорее молодчик!
– Пусть, пусть! – согласилась с ним Скво, впрочем, этот рассказ ее до конца не убедил. – Однако почему Амори Консон должен умереть сразу же вслед за сыном?
– Узнаешь позже, – ответил Алоизиус, – ибо речь идет о сверхважном моменте, о котором мы, если и знаем что-либо, то лишь смутно. Пойдем лучше поищем Амори.
Оставив Артура Уилбурга Саворньяна спящим на диване, обыскали дом. Но ни в одной кровати, ни на одном диване, ни на одной софе, ни в одном гамаке Амори Консона, живого или мертвого, не оказалось. Впечатление создалось такое, что он и не ложился вовсе под восхитительный балдахин, находившийся в его распоряжении, более того – даже и не был здесь никогда.
Скво, однако, нашла на пороге комнаты, расположенной рядом с тихой спальней, в которую тремя днями раньше поселили Амори, чтобы он мог там как следует выспаться, – нашла там лист из самого что ни есть белого бристольского картона, к которому были прикреплены десятка два с половиной фотопортретов, вырезанных большей частью из дешевых газет типа «Пари-Жур», «Дэйли Миррор», «Радар».
Выходя из комнаты, Скво увидела, что Алоизиус рылся в стенном шкафу.
– О Алоизиус, – воскликнула она, – иди сюда! Я нашла два с половиной десятка фотографий, которые наверняка смогут нам многое прояснить!
Все еще настороженный, Алоизиус Сванн подошел. Он долго разглядывал загадочное собрание фотографий.
– Скво, – заговорил он наконец, – а с чего ты взяла, что эти фотографии собирал Амори?
– Никто никогда прежде их здесь не видел, – ответила Скво. – Пять дней назад я, принимая этих двух гостей Ольги, застилала в этой комнате постель – и, поверьте мне, никаких фотографий, никакого картона тогда не было!
– На этом листе, – прошептал Алоизиус, – размещены портреты людей, которых я знаю, пожалуй, плохо, но как минимум пятерых-шестерых из них я хотел бы узнать получше.
Он показал пальцем на одну фотографию, которая, казалось, приводила его в ярость. Это был портрет человека с чертами, скорее тяжеловатыми, с густыми каштановыми волосами, слегка вьющимися; бакенбарды были, но усы отсутствовали; тонкий бледный шрам пересекал обе губы; оксфордская белая блуза без воротника под коричневой жилеткой, застегнутой на три пуговицы, связанной из тончайшей бечевки, – последнее придавало ему несколько фольклорный вид. Его можно было принять за цыгана, ярмарочного артиста или крестьянина-калмыка, а можно было и усмотреть в нем современного хиппи, бренькающего на банджо или балалайке где-нибудь в китайском квартале в Калифорнии.
Алоизиус Сванн обратился к Оттавиану, который рылся в чем-то неподалеку. В полиции говорили, что корсиканец, увидев однажды человека хотя бы мельком, уже никогда не забудет его лица.
– Оттавиани, – спросил он, показывая заинтересовавшую его фотографию, – тебе не доводилось видеть этого красавчика?
– Ей-Богу, нет, – сразу же ответил Оттавиани, – однако берусь утверждать, что этой фотографии не меньше четверти века!
– Ты прав, – подтвердил Алоизиус. – Пойдем взглянем на Артура Уилбурга Саворньяна. Больше искать толку нет.
Он снял фотографию с листа, оторвав клеящуюся ленту, которой она, как и все остальные, крепилась к нему, а затем, идя следом за Скво в сопровождении Оттавиани, добрался до комнаты, где по-прежнему спал Артур Уилбург Саворньян, и, войдя туда, прошептал:
– Тсс!.. Он спит, как сурок. Пусть себе отдыхает и дальше, ну а мы попьем шоколаду, поедим бутерброды, отведаем фрукты: нас ждет чертовски долгая и сложная работа.
Скво приготовила шоколад. Оттавиани намазывал маслом круассан. Алоизиус обмакивал в дымящийся шоколад сухарик. Попили, поели, согрелись.
Ночь подходила к концу, уже зарождался день, свет в гостиной был тусклый, наводил печаль. Жутко пахло сырым табаком.
– Здесь можно задохнуться! – воскликнул, чертыхнувшись, Оттавио Оттавиани.
– Подышим немного свежим воздухом, – предложила Скво и открыла окно.
Полицейские привстали – на них сразу же подуло бодрящим утренним холодком. Артур Уилбург Саворньян вздрогнул, затем подскочил – растрепанные волосы, помятая одежда, одутловатое лицо, в глазах прежняя ярость.
– Что? – не верил он своим глазам. – Уже день?
Ему предложили шоколад, однако он отказался: ему нужно было сначала принять ванну.
Его проводили в ванную комнату, из которой он вышел с улыбкой на лице. Он принял душ, надел свежие брюки, тенниску – в них он походил на спортсмена.
Все еще, конечно, обеспокоенный, Алоизиус спросил у него:
– Ты видел Амори Консона?
– Амори Консона больше нет! – ответил Артур Уилбург Саворньян.
22
Глава, в которой семейный обычай вынуждает впечатлительного мальчика закончить свой Gradus ad Parnassum шестью убийствами
– Амори Консона больше нет, – повторил Артур Уилбург Саворньян. – Он лежит в подвале, в резервуаре с мазутом.
– Ты его там видел? – спросил Алоизиус озадаченно.
– Я бы его там увидел, но это короткое замыкание… Однако я долго слышал его крик, эхо в подвале его усиливало, а затем он бухнулся в мазут.
– Но когда? А главное, почему он упал? Ты его толкнул?
– Я бы это сделал, если бы нужно было, – ответил Артур Уилбург Саворньян, плохо скрывая охватившую его печаль, – но, желая наброситься на меня, я полагаю, он оступился, зацепился ногой за бордюр бассейна, пошатнулся и упал. Впечатление было такое, что его туда магнитом тянуло!
– Но почему он хотел на тебя наброситься?
Артур Уилбург Саворньян вздохнул, но не произнес в ответ ни слова. Вид у него был угрюмый.
Алоизиус Сванн достал из кармана фотографию, снятую им с листа картона – на ней был изображен бородатый мужчина, – затем, показав ее Саворньяну, сказал ему грозным тоном:
– Вот причина! Вот фотография, которая вызвала его гнев! Ты ее ему показал, да?
– Нет, – совсем тихо ответил Артур Уилбург Саворньян, – он нашел ее случайно в стенном шкафу моей спальни. Ночью он гулял в парке, заблудился, с трудом добрался до дома. Скво спала. Я также. Все утопало во тьме. Амори присел на диван. У него болела голова. Он немного подремал, затем вдруг вскочил, он задыхался, паниковал, не знаю почему. Ему было очень плохо. Он считал, что кто-то хотел его смерти и подбросил ему в напиток яд. Он вспомнил, что в моей спальне было противоядие, поднялся на ощупь наверх и попал в соседнюю с моей спальней комнату; в поисках противоядия он упал на фотографию. Тогда, забыв внезапно о недомогании, он, заорав, бросился на меня – я спал мертвым сном.
– Фото бородача! – взревел он.
Затем он внезапно выскочил из гостиной, бормоча что-то бессвязное, добрался до своей спальни, но очень скоро вернулся. В руках у него был лист картона с фотографиями.
– На этом листе было когда-то двадцать шесть фотографий, – сказал он. – Видишь пустое место? Одной фотографии не хватает. Здесь была прикреплена фотография бородача. Ее украли двадцать восемь лет назад, апрельским вечером. От такой мелкой пропажи мне взгрустнулось, но я не придал ей значения. Однако тремя днями позже мой старший сын, Эньян, умер в Оксфорде!
Голос его надломился, Амори глухо зарыдал.
Я сказал:
– Нет, Амори, фотография, которую ты сейчас нашел в соседней комнате, была у меня, поверь мне, всегда.
– Так, значит, это недоразумение? – спросил Амори удивленно.
– Не совсем, потому что твой бородач и мой бородач – один и тот же человек!
– У тебя также была его фотография?
– Да.
– Но почему?
– Я по меньшей мере трижды говорил тебе о сходстве наших жизненный путей. У нас общее происхождение. Наши судьбы, если их внимательно проследить, более чем похожи – они одинаковы!
– Я вовсе не забыл все твои намеки, – оборвал меня Амори. – Несколько раз я хотел поговорить с тобой, рассчитывая узнать побольше о том, что касается наших отношений или связано с той запутанной историей в нашем прошлом, о котором не знаю почти ничего. Но разговор все откладывался – возможности не представлялось. И хотя сейчас уже очень поздно, мне кажется, поговорить нужно немедленно…
Я согласился, однако сразу же добавил:
– Пусть так. Но не здесь, сейчас слишком темно и очень холодно. Пойдем, пожалуй, в курительную комнату, да и выпьем там немного, взбодримся.
– Хорошо, – согласился Амори. – Иди туда. Я скоро подойду.
Затем он торопливо вышел, держа в руке лист с фотографиями.
Я пошел в курительную комнату. Пробыл там довольно долго один, выпил стаканчик.
Вдруг до меня донесся шум из подвала. Я быстро, насколько это было возможно почти в полной темноте, спустился в подвал – большого труда это для меня, однако, не составило. Там в свете огня в печи, я увидел, что Амори сжигал толстую стопку бумаг.
Я закричал, объятый внезапно возникшим подозрением:
– Что ты сжигаешь?
Он не подпустил меня к себе. С яростью смотрел он на уходящую в небытие стопку. Он кивнул на скамейку в углу, предлагая мне сесть, и опустился сам на складной стул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Прошло довольно много времени, однако никто не появился. В конце концов послышались тяжелые шаги; казалось, они доносились из глубокого подвала, затем они стали слышаться откуда-то сверху – видно было, что человек поднимался по лестнице с большим трудом.
И вот наконец перед ними предстал – окоченевший, опухший, совершенно обессилевший, просто оглушенный – Артур Уилбург Саворньян. Впечатляющий был у него вид.
– А, Оттавио, – вяло произнес он, едва ворочая языком. – Как ты здесь оказался?
– Артур, – удивился Сванн, – ты же знал, что мы приедем!
Не говоря ни слова, Саворньян с разъяренным видом почесал макушку, затем машинально потрогал нос. Наконец, узрев диван, доплелся до него, присел, обмяк и почти сразу же захрапел.
– Пусть англичанин немного поспит, – сказал Алоизиус Сванн. – Займемся лучше Амори: хотя и нет желания омрачать ваше и без того скверное настроение, все говорит о том, что он умер ночью!
– Амори умер! Но почему? – воскликнула Скво.
– Почему! Почему! Все время почему! – проворчал Алоизиус– Зачем всегда связывать со смертью «почему»? Он умер – вот и все! Его имени больше не будет ни в одном из справочников «Who is who»!
– Но ты так уверенно заявляешь об этом! Откуда тебе это известно?
– Я недавно понял, – ответил Алоизиус Сванн, – что рано или поздно он умрет.
Мы приехали, совершенно разбитые, в Нуайон. Я пошел в местный комиссариат: там могли что-нибудь мне передать. Дежурный вручил мне телеграмму. Вот что в ней сообщалось:
ПАРИЖ ТЧК ШЕСТОЕ МАЯ ТЧК ТРИ ЧАСА ДНЯ ТЧК УЗНАЛИ О СМЕРТИ ИВОНА КОНСОНА НА ПАРОСЕ ТЧК ПОДТВЕРЖДЕНИЕ ПО ТВОЕМУ ПРИБЫТИЮ В АРРАС ТЧК
Я быстро направился в Аррас, но прибыл туда лишь ночью, столько самых разных неожиданностей случилось в дороге. Там я зашел в комиссариат, но застал на месте какую-то канцелярскую крысу, болтливого придурка, к тому же еще и глухого; он произнес передо мной целую речь, несусветную ахинею, из которой следовало, что он хочет прежде всего, чтобы его отблагодарили, дали ему на лапу. Взятку я ему дал, но мне потребовалось черт знает сколько времени, чтобы получить сообщение, подтверждающее смерть Ивона, – оно было найдено в конце концов в ящике, который я вскрыл с огромным трудом.
Таким образом, я узнал, что Ивон Консон, отбыв в Харвич на борту катамарана, шедшего под ирландским флагом, плыл вдоль турецкого побережья и оказался в конце концов на греческом острове Наксос, затем на Паросе, где провел сезон – спал он на бор-но гулял по островку целыми днями. Однажды вечером, примерно неделю назад, он зашел в кабачок низкого пошиба, заведеньице для конопатчиков или матросни, где так называемый повар упаивал народ до смерти, подавая вместо ракии сивуху просто убойной силы, вместо ипокраса – забродивший сок, вместо вина – пойло, происхождение которого установить было невозможно.
Почти сразу же к нему подошел незнакомец и предложил ему сыграть на его катамаран партию в триктрак.
– Сыграем, – ответил Ивон, – но не в триктрак.
– Во что же тогда? – спросил, усмехаясь, незнакомец.
Ивон предложил: в бэкгэммон, чет-нечет, в «Большого Яна», во «Все вниз», в «Форейтора», в «Битые уголки». В конце концов сошлись на занзи.
Бросили карты. Незнакомец выиграл: он вытащил туза, Ивон – лишь даму.
Человек скорчил гримасу и протянул Ивону руку.
– Поздравляю, – сказал он.
– Но у вас же был туз, а у меня – дама!
– Да, но у нас здесь свои правила: кто вытягивает туза сразу, тот проигрывает.
– Простите, – сказал Ивон вежливо, но твердо, – я не согласен; в противном случае я больше не играю.
– Хорошо, раз ты так хочешь, – усмехнулся незнакомец.
Продолжили.
Карты у него наверняка были меченые: он вытянул одним разом трех тузов!
– Черт возьми! – выругался Ивон, добавив про себя: вот простофиля, показавшийся мне жуликом, – однако на всякого мудреца довольно простоты!
Продолжили. И теперь уже Ивон вытянул трех тузов!
– Что?! – изумились все вокруг, не веря своим глазам.
Народ сгрудился вокруг стола игравших.
– Ф-ф-ф-ф-ф! – присвистнул, скривившись, нечистый на руку незнакомец.
Атмосфера была накалена до предела: не то что кровь – кости леденели.
Воцарилась мертвая тишина. Ни одна скамья не скрипнула. Никто даже к кружке своей не прикоснулся. Любой посетитель шмеля бы услышал, если бы тот залетел в таверну.
Все смотрели на Ивона. Тот с поразительным хладнокровием зажег трубку, затем допил заказанный ранее ипокрас.
– Ваша очередь, – сказал он незнакомцу.
Тот тяжело дышал. Бросили карты снова – и он вытянул туза.
– Теперь вы, – усмехнулся он.
Ивон, присвистнув, продолжил – и удача ему улыбнулась: он также вытянул туза.
– По нулям, – сказал он тихо.
– По нулям! – просто взвыл незнакомец. – Но на этом не кончаем!
– Оставь меня в покое, хватит уже! – попытался остудить его пыл Ивон.
Однако, объятый гневом, незнакомец схватил внезапно Ивона за воротник, затем вытащил нож и всадил его трижды по самую рукоятку в грудь сына Амори, – тот сразу же рухнул на пол.
– Выразим наши соболезнования, – сказала Скво. – Умер такой очаровательный молодой человек… но…
– Ивон – очаровательный молодой человек? – оборвал ее Алоизиус– Скорее молодчик!
– Пусть, пусть! – согласилась с ним Скво, впрочем, этот рассказ ее до конца не убедил. – Однако почему Амори Консон должен умереть сразу же вслед за сыном?
– Узнаешь позже, – ответил Алоизиус, – ибо речь идет о сверхважном моменте, о котором мы, если и знаем что-либо, то лишь смутно. Пойдем лучше поищем Амори.
Оставив Артура Уилбурга Саворньяна спящим на диване, обыскали дом. Но ни в одной кровати, ни на одном диване, ни на одной софе, ни в одном гамаке Амори Консона, живого или мертвого, не оказалось. Впечатление создалось такое, что он и не ложился вовсе под восхитительный балдахин, находившийся в его распоряжении, более того – даже и не был здесь никогда.
Скво, однако, нашла на пороге комнаты, расположенной рядом с тихой спальней, в которую тремя днями раньше поселили Амори, чтобы он мог там как следует выспаться, – нашла там лист из самого что ни есть белого бристольского картона, к которому были прикреплены десятка два с половиной фотопортретов, вырезанных большей частью из дешевых газет типа «Пари-Жур», «Дэйли Миррор», «Радар».
Выходя из комнаты, Скво увидела, что Алоизиус рылся в стенном шкафу.
– О Алоизиус, – воскликнула она, – иди сюда! Я нашла два с половиной десятка фотографий, которые наверняка смогут нам многое прояснить!
Все еще настороженный, Алоизиус Сванн подошел. Он долго разглядывал загадочное собрание фотографий.
– Скво, – заговорил он наконец, – а с чего ты взяла, что эти фотографии собирал Амори?
– Никто никогда прежде их здесь не видел, – ответила Скво. – Пять дней назад я, принимая этих двух гостей Ольги, застилала в этой комнате постель – и, поверьте мне, никаких фотографий, никакого картона тогда не было!
– На этом листе, – прошептал Алоизиус, – размещены портреты людей, которых я знаю, пожалуй, плохо, но как минимум пятерых-шестерых из них я хотел бы узнать получше.
Он показал пальцем на одну фотографию, которая, казалось, приводила его в ярость. Это был портрет человека с чертами, скорее тяжеловатыми, с густыми каштановыми волосами, слегка вьющимися; бакенбарды были, но усы отсутствовали; тонкий бледный шрам пересекал обе губы; оксфордская белая блуза без воротника под коричневой жилеткой, застегнутой на три пуговицы, связанной из тончайшей бечевки, – последнее придавало ему несколько фольклорный вид. Его можно было принять за цыгана, ярмарочного артиста или крестьянина-калмыка, а можно было и усмотреть в нем современного хиппи, бренькающего на банджо или балалайке где-нибудь в китайском квартале в Калифорнии.
Алоизиус Сванн обратился к Оттавиану, который рылся в чем-то неподалеку. В полиции говорили, что корсиканец, увидев однажды человека хотя бы мельком, уже никогда не забудет его лица.
– Оттавиани, – спросил он, показывая заинтересовавшую его фотографию, – тебе не доводилось видеть этого красавчика?
– Ей-Богу, нет, – сразу же ответил Оттавиани, – однако берусь утверждать, что этой фотографии не меньше четверти века!
– Ты прав, – подтвердил Алоизиус. – Пойдем взглянем на Артура Уилбурга Саворньяна. Больше искать толку нет.
Он снял фотографию с листа, оторвав клеящуюся ленту, которой она, как и все остальные, крепилась к нему, а затем, идя следом за Скво в сопровождении Оттавиани, добрался до комнаты, где по-прежнему спал Артур Уилбург Саворньян, и, войдя туда, прошептал:
– Тсс!.. Он спит, как сурок. Пусть себе отдыхает и дальше, ну а мы попьем шоколаду, поедим бутерброды, отведаем фрукты: нас ждет чертовски долгая и сложная работа.
Скво приготовила шоколад. Оттавиани намазывал маслом круассан. Алоизиус обмакивал в дымящийся шоколад сухарик. Попили, поели, согрелись.
Ночь подходила к концу, уже зарождался день, свет в гостиной был тусклый, наводил печаль. Жутко пахло сырым табаком.
– Здесь можно задохнуться! – воскликнул, чертыхнувшись, Оттавио Оттавиани.
– Подышим немного свежим воздухом, – предложила Скво и открыла окно.
Полицейские привстали – на них сразу же подуло бодрящим утренним холодком. Артур Уилбург Саворньян вздрогнул, затем подскочил – растрепанные волосы, помятая одежда, одутловатое лицо, в глазах прежняя ярость.
– Что? – не верил он своим глазам. – Уже день?
Ему предложили шоколад, однако он отказался: ему нужно было сначала принять ванну.
Его проводили в ванную комнату, из которой он вышел с улыбкой на лице. Он принял душ, надел свежие брюки, тенниску – в них он походил на спортсмена.
Все еще, конечно, обеспокоенный, Алоизиус спросил у него:
– Ты видел Амори Консона?
– Амори Консона больше нет! – ответил Артур Уилбург Саворньян.
22
Глава, в которой семейный обычай вынуждает впечатлительного мальчика закончить свой Gradus ad Parnassum шестью убийствами
– Амори Консона больше нет, – повторил Артур Уилбург Саворньян. – Он лежит в подвале, в резервуаре с мазутом.
– Ты его там видел? – спросил Алоизиус озадаченно.
– Я бы его там увидел, но это короткое замыкание… Однако я долго слышал его крик, эхо в подвале его усиливало, а затем он бухнулся в мазут.
– Но когда? А главное, почему он упал? Ты его толкнул?
– Я бы это сделал, если бы нужно было, – ответил Артур Уилбург Саворньян, плохо скрывая охватившую его печаль, – но, желая наброситься на меня, я полагаю, он оступился, зацепился ногой за бордюр бассейна, пошатнулся и упал. Впечатление было такое, что его туда магнитом тянуло!
– Но почему он хотел на тебя наброситься?
Артур Уилбург Саворньян вздохнул, но не произнес в ответ ни слова. Вид у него был угрюмый.
Алоизиус Сванн достал из кармана фотографию, снятую им с листа картона – на ней был изображен бородатый мужчина, – затем, показав ее Саворньяну, сказал ему грозным тоном:
– Вот причина! Вот фотография, которая вызвала его гнев! Ты ее ему показал, да?
– Нет, – совсем тихо ответил Артур Уилбург Саворньян, – он нашел ее случайно в стенном шкафу моей спальни. Ночью он гулял в парке, заблудился, с трудом добрался до дома. Скво спала. Я также. Все утопало во тьме. Амори присел на диван. У него болела голова. Он немного подремал, затем вдруг вскочил, он задыхался, паниковал, не знаю почему. Ему было очень плохо. Он считал, что кто-то хотел его смерти и подбросил ему в напиток яд. Он вспомнил, что в моей спальне было противоядие, поднялся на ощупь наверх и попал в соседнюю с моей спальней комнату; в поисках противоядия он упал на фотографию. Тогда, забыв внезапно о недомогании, он, заорав, бросился на меня – я спал мертвым сном.
– Фото бородача! – взревел он.
Затем он внезапно выскочил из гостиной, бормоча что-то бессвязное, добрался до своей спальни, но очень скоро вернулся. В руках у него был лист картона с фотографиями.
– На этом листе было когда-то двадцать шесть фотографий, – сказал он. – Видишь пустое место? Одной фотографии не хватает. Здесь была прикреплена фотография бородача. Ее украли двадцать восемь лет назад, апрельским вечером. От такой мелкой пропажи мне взгрустнулось, но я не придал ей значения. Однако тремя днями позже мой старший сын, Эньян, умер в Оксфорде!
Голос его надломился, Амори глухо зарыдал.
Я сказал:
– Нет, Амори, фотография, которую ты сейчас нашел в соседней комнате, была у меня, поверь мне, всегда.
– Так, значит, это недоразумение? – спросил Амори удивленно.
– Не совсем, потому что твой бородач и мой бородач – один и тот же человек!
– У тебя также была его фотография?
– Да.
– Но почему?
– Я по меньшей мере трижды говорил тебе о сходстве наших жизненный путей. У нас общее происхождение. Наши судьбы, если их внимательно проследить, более чем похожи – они одинаковы!
– Я вовсе не забыл все твои намеки, – оборвал меня Амори. – Несколько раз я хотел поговорить с тобой, рассчитывая узнать побольше о том, что касается наших отношений или связано с той запутанной историей в нашем прошлом, о котором не знаю почти ничего. Но разговор все откладывался – возможности не представлялось. И хотя сейчас уже очень поздно, мне кажется, поговорить нужно немедленно…
Я согласился, однако сразу же добавил:
– Пусть так. Но не здесь, сейчас слишком темно и очень холодно. Пойдем, пожалуй, в курительную комнату, да и выпьем там немного, взбодримся.
– Хорошо, – согласился Амори. – Иди туда. Я скоро подойду.
Затем он торопливо вышел, держа в руке лист с фотографиями.
Я пошел в курительную комнату. Пробыл там довольно долго один, выпил стаканчик.
Вдруг до меня донесся шум из подвала. Я быстро, насколько это было возможно почти в полной темноте, спустился в подвал – большого труда это для меня, однако, не составило. Там в свете огня в печи, я увидел, что Амори сжигал толстую стопку бумаг.
Я закричал, объятый внезапно возникшим подозрением:
– Что ты сжигаешь?
Он не подпустил меня к себе. С яростью смотрел он на уходящую в небытие стопку. Он кивнул на скамейку в углу, предлагая мне сесть, и опустился сам на складной стул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30