Тут есть все, доставка супер
Тогда его убьет Закон Возмездия. Он умрет в этом нагруднике, если облачится в него! Мчимся в Урбино! Нам нужно попасть туда прежде, чем это произойдет!
Он вскочил, следом за ним – Антон. Вскоре они тронулись в путь.
Но вам уже известно, что добрались они до Урбино слишком поздно, хотя Аугустус буквально слился с рулем, мчал в ночи, не позволяя себе и секундной передышки. Злая судьба трижды останавливала его: в Эйян-сюр-Толоне у него заело шесть шестерен и был заблокирован кардан; на берегах Исонцо сгорело динамо и была повреждена вся цепь питания; в довершение ко всему в Сан Лоранда, на Оглио, он так резко повернул руль, что тот сломался!
Когда Аугустус подъехал к герцогскому дворцу в Урбино, Хэйга уже облачили в панцирь. Аугустус хотел пройти в ложу, предоставленную в распоряжение его сына, но билетер ему этого не позволил. Его посадили на откидное сиденье в одном из рядов балкона. Он сел, удрученный, и был глух к божественным аккордам «Дон Жуана» – ему хотелось рыдать.
Затем появился Хэйг – белый мраморный колосс. Он с трудом передвигался по сцене. Все здесь знают о родственной связи судеб, которая повергла всех нас в горе: Дуглас Хэйг сделал неверный шаг, оступился, упал, треснул панцирь…
– Нет! – произнесла Ольга ледяным голосом. – В твоем рассказе не хватает одного факта, очень важного, основополагающего. Ты рассказала нам о смерти Хэйга точно так же, как рассказал нам о ней Аугустус, когда вернулся неделю спустя в Азенкур с телом сына, обернутым в белую простыню. Но Аугустус скрыл от тебя одно очень важное обстоятельство. Умышленно или нет – кто знает?… И все же Антон Вуаль видел, как появился на сцене Хэйг, он все видел и все понял!
– Но что можно было увидеть или понять, кроме того, что Хэйг сделал неверный шаг, оступился и рухнул, как баобаб? – спросила Скво, не понимая, к чему ведет невестка покойного консула.
– Есть, – нервно хихикнула Ольга, – есть одно обстоятельство: Аугустус, измученный долгим переездом, охваченный тревогой, не владея более собой, увидев своего сына, вскочил и испустил крик настолько душераздирающий, что Хэйг, испугавшись, наткнулся на декорацию, пошатнулся – и… вы знаете, что было дальше…
19
Глава, из которой вы узнаете о беспокойстве, возникшем вследствие появившегося желания откушать фаршированную рыбу
– Боже мой! – воскликнула Скво, неприятно задетая данным разоблачением; однако, смутившись, она сразу же перешла к обвинениям: – Кто мог тебе такое сказать? Он наверняка оступился! Не будем забывать о той крови, что течет в твоих жилах! Твоя фамилия – Маврокордатос, твой отец нас всех проклял! И мы пережили немало последствий этого проклятья!
– Замолчи, Скво, – сказала Ольга, – ты от горя отупела.
Но Скво продолжала, и тон ее был лукавым:
– Почему это Аугустус вдруг закричал? Кто знает, а может, это ты тогда крикнула и от твоего крика умер Хэйг? Разве у тебя не было партии в том спектакле? Разве ты не присутствовала при всем этом?
– В ее словах есть доля истины, – сказал Артур Уилбург Саворньян. – Да, Аугустус так же, как и Ольга, Антон Вуаль либо как человек, нам не известный, мог испугать Хэйга неожиданным криком и спровоцировать, таким образом, его неожиданное поведение. Но кто сказал тебе, Ольга, что это был именно Аугустус?
– Антон Вуаль, – ответила Ольга. – Он это видел, он это слышал. Он сказал мне, что понял интуитивно: увидев сына в белом панцире, Аугустус непременно подскочит и, подобно раненому льву или альбатросу, пойманному матросом-шутником, закричит. Когда Хэйг появился, Антон Вуаль увидел, что Аугустус побледнел, стал совсем белым, поседел на глазах; он увидел – рассказывал он мне, – что в нёбе у него зарождается крик. Он хотел вскочить, остановить Аугустуса, но ему не удалось сделать и трех шагов, как тот закричал, и крик этот, рев, был нечеловеческим – это был рев Астарота, рев погибающего Сфинкса, Grido Indiavolato, вырвавшийся из горла, изорванного грифом. Хэйг пошатнулся и сразу же упал; впечатление было такое, что его словно ударило молнией. О крике Аугустуса тотчас же забыли, настолько оглушительным, ошеломляющим был шум, вызванный падением, так сильна была паника, охватившая зрительный зал.
– Я сама едва не умерла смертью Хэйга, – продолжила Ольга свой рассказ. Я при всем присутствовала. Когда он упал, когда все увидели, что панцирь треснул, я сама, потеряв сознание, упала. Меня уложили в кровать, где я пролежала без сознания неделю. Затем доктор начал подносить мне к носу препарат с сильнейшим запахом аммониака. Тогда я наконец открыла глаза. Антон Вуаль помогал мне, держал мою руку в своей руке. Он рассказал мне, не спеша, о том, что произошло: проникнув в больницу, где находился покойный, Аугустус выкрал его тело. Я хотела сразу же ехать в Азенкур.
– Нет, – сказал мне Вуаль, – вы еще нездоровы. Аугустус набросится на вас, как разъяренный ягуар: ведь ваша фамилия – Маврокордатос и он считает, что его сын погиб из-за вас!
И тогда он рассказал мне о моем происхождении, о Проклятье, связанном с моим именем. Но, отвергая все эти предположения, я просто взывала:
– Это из-за него самого погиб Хэйг, из-за его безумного крика. И значит, я исполню Проклятье, которое действует на меня независимо от меня самой, исполню, ибо он стал причиной мгновенной смерти моего мужа!
Но в течение полугода Антон Вуаль не отходил от меня, сопровождал всюду. Я мечтала убежать, умчаться в Азенкур, чтобы увидеть, как умрет от моей руки Аугустус. Но Вуаль оказывал на меня чудодейственное влияние. Иногда мне казалось, что я уже готова отказаться от его неустанной заботы, но сочувствие его было таким дружеским! Когда он утешал меня, я забывалась. Он развлекал меня. Я переставала думать о смерти любимого. Если меня одолевала печаль, Антон всегда находил для меня теплое слово. Если иногда на меня, омрачая мой разум, находило желание убить Аугустуса, Антон быстро находил способ успокоить меня.
Я покинула сцену. Вообще перестала петь. Значительный капитал, прямой наследницей которого сделала меня Анастасия, принес мне за те двадцать три года, которые он был задействован в банке, немалые годовые – одни они позволяли мне вести жизнь вовсе не бедную. Что же касается Антона Вуаля, то, подобно Ларбо, скажем так – «Барнабуту», он имел огромнейшие прибыли от одного дела, источника, который казался неиссякаемым: доходы ему приносила добыча цинка, стронция, радиоактивного свинца, кобальта.
Мы путешествовали. Изведали и страшные муки трансатлантического путешествия, и ночи в ледяной неуютности кемпинга, и очарование пейзажами, и печаль по верному вкусу слишком рано прерванных аккордов.
Однажды, уходя с бала, где Вуаль дал мне возможность удовлетворить мою страсть к мазурке, он признался мне в любви. Я открылась ему, сказала, что он мне самой не безразличен. У меня, конечно, были воздыхатели, но он был поклонником особенно галантным, услужливым, любезным, ухаживал за мной с вниманием совершенно очаровательным, дарил мне бриллианты, и все выходило у него красиво. Он заказывал для меня фаршированных садовых овсянок и иранскую икру…
– Черную или красную? – полюбопытствовал гурман Амори.
– Да замолчи ты, обжора брюхастый! – оборвал его, выйдя из себя, Артур Уилбург Саворньян.
– Он отдал в мое распоряжение своего слугу, – продолжила Ольга, теребя носовой платок, она была готова зарыдать. – Каждое утро в моей спальне появлялась новая охапка разных диковинных цветов, которые он в середине марта доводил до совершенства в своей теплице, неся огромные расходы на транспортировку их грузовым самолетом.
Но по мере того как укреплялась объединявшая нас связь, в то время как в радостные дни умиротворяющего досуга я забывала о Хэйге, об Урбино, об Аугустусе, в то время как я, отдаляясь во времени от произошедшей беды, находила успокоение, Антон становился все более мрачным. Я не знала почему, но изо дня в день состояние его тревожило меня все больше. Казалось, что он страдает от какого-то постоянного беспокойства, что его гложет какая-то коварная болезнь. С его лица не сходила гримаса уныния. Он никогда не расставался с талисман, привязанным тонкой золотой цепочкой к правой щиколотке. Однажды я случайно увидела этот талисман: это была некрасивая, невзрачная, я бы даже сказала несуразная штучка, возможно из свинца, словом, типографский мусор; я поинтересовалась, почему он сделал своим талисманом такую никудышную побрякушку, но он рассердился, закипел от гнева, настолько яростного, насколько и внезапного, до такой степени, что даже стал оскорблять меня и ни за что обвинять. Я уже было подумала, что он испепелит меня. И убежала.
Он не появлялся три дня. Затем пришел ко мне вечером, улыбающийся, но говорил со мною так, что мне стало не по себе.
– Сегодня исполняется шесть лет, – сказал он, – как мы вместе идем горами и долинами, пересекаем разные страны, посещаем дворцы и замки, восхищаемся прекрасными пейзажами. Горе отступило от тебя. Тебя покинула мысль о мести Аугустусу. Тебе нужно отправляться в Азенкур, ты должна утешить Аугустуса: у него нет больше сына, так пусть будет хотя бы невестка!
Я сказала тогда, едва сдерживаясь, чтобы не заплакать:
– Плевала я на Аугустуса, я люблю тебя! Ты спас меня. Оставишь меня – и я совсем пропаду!
– Нет, – сказал Антон; он был глух ко всем моим мольбам. – Ты найдешь в Азенкуре покой. Что же касается меня, то я отправлюсь куда-нибудь подальше отсюда. Ибо Проклятье, поразившее Хэйга, уничтожит и меня!
– Но почему?
– Ты сейчас узнаешь. Аугустус не был Хэйгу родным отцом. Он усыновил его по настоянию одного бродяги по имени Трифиодорус. Аугустус никогда не знал, кто был настоящим отцом Дугласа Хэйга. И Дуглас Хэйг также этого не знал. Но я узнал, в самых общих чертах, совершенно случайно три месяца назад, что им является – да-да-да! – упомянутый Трифиодо-рус.
– Но с чего ты это взял? – воскликнула я сердито.
– Потому что три дня назад я узнал из записки, которую неизвестный положил мне в карман смокинга, когда я покидал казино д'Альби, где аплодировал незадолго до этого вместе с другими Лолите Ван Парабум, той, что была некогда звездой «Крэйзи Салуна», узнал, значит, что и мое на свет появление произошло при обстоятельствах более чем необычных. Я всегда считал, что моим отцом был ирландский магнат, который умер от инфаркта, когда мне должно было исполниться пять лет, и оставил меня на попечение своего ближайшего компаньона, который, в свою очередь, будучи ханжой, отдал меня на воспитание монаху-францисканцу. Но нет! Моим настоящим отцом, сообщили мне, был также человек по имени Трифиодорус!
– Что?!
– Да!!
– И тогда?!..
– Да, ты поняла. Хэйг приходился мне братом!
– Это что же? – У Амори Консона даже дух захватило. Хэйг – брат Антона? Всякое доводилось узнавать, но такое!..
– В это и поверить невозможно, – поддержала его Скво.
Однако Артур Уилбург Саворньян, вид у которого был вовсе не удивленный, сказал:
– Тсс! – И добавил: – Помолчим, пусть Ольга закончит свой рассказ, не будем слишком удивляться, ибо учтите: до наступления ночи мы можем услышать еще о многих самых невероятных вещах, недоразумениях еще более парадоксальных, узнаем об ударах судьбы еще более поразительных.
Наверняка, говоря так, Артур Уилбург Саворньян знал, на что он намекает. Однако не будем опережать события…
Ольга продолжила свое страстное повествование, растянувшись, кто на диване, кто на софе, они забывались иногда ненадолго сном, ибо слушали – сначала Скво, потом Ольгу – с самого утра. Более того, трудно было понять, к чему все это приведет, хотя и было очевидным, по меньшей мере, то, что действие непрерывно подскакивало, опрокидывалось, совершало кульбиты, следуя самым строгим традициям написания романов.
– То, – продолжила Ольга, – что Антон и Дуглас Хэйг приходились друг другу братьями, являло собой обстоятельство очень сложное, более чем небывалое, однако еще не означало, что Антон должен был бежать куда глаза глядят. Я спросила, что заставляет его пойти на такое решение. Он ответил, что боится: а вдруг Проклятье, обрушившееся на брата, поразит и его самого?
– Где гарантия, что я не окажусь следующим? – говорил он. – Если есть истина в Законе Возмездия, который выписан белым по черному на краю бильярда в гостиной дома Аугустуса в Азенкуре, если это правда, что твой злопамятный папа, Албен, ненавидел нас всех так сильно, то мне остается лишь одно: бежать подальше, как можно дальше, прервать нить притяжения, вырваться из плена чарующей власти, что связывает меня с тобой.
– Я никогда не хотела смерти Хэйга! Его сразил голос Аугустуса, а не моя рука!
– Нет, – сказал тогда Вуаль, – Проклятье исполнилось, когда Хэйга облачили в панцирь. Никто из нас не хотел его смерти. Он был сражен силой закона, который карает нас, – вот и все. Мы могли бы действительно умереть в единении, но Аугустус обеспечит твою судьбу; что же касается меня, то, поскольку я был наделен способностью более тонкой, я пойду до конца, желая уловить неясное слово злой судьбы, которая ожесточается против наших имен!
Он поцеловал мне руку. И тогда я зарыдала. Меня просто трясло. Он велел мне ехать в Азенкур. Затем, не проронив больше ни слова, ушел.
Он устроился адвокатом в Обюссоне, но наверняка дела у него пошли не слишком хорошо. Я не знала, почему, но через три месяца он уже пребывал, как я выяснила, в Иссудуне, занимаясь там общим правом. Позже он переехал в Орнан; мне случайно стали известны некоторые обстоятельства его тамошнего положения; он по-прежнему разъезжал на мотоцикле, захолустные девицы приходили от него в неистовый восторг, в сумке у него всегда лежала толстая рукопись, поговаривали, что это фундаментальный труд, посвященный одному грамматическому нюансу, близкий к завершению. Об Антоне шла молва мужчины обходительного и вежливого. Однажды он сделал доклад по поводу сослагательного наклонения на симпозиуме в Ломонде. Но у него тогда была связь с женщиной, работавшей в магазине кожаных изделий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Он вскочил, следом за ним – Антон. Вскоре они тронулись в путь.
Но вам уже известно, что добрались они до Урбино слишком поздно, хотя Аугустус буквально слился с рулем, мчал в ночи, не позволяя себе и секундной передышки. Злая судьба трижды останавливала его: в Эйян-сюр-Толоне у него заело шесть шестерен и был заблокирован кардан; на берегах Исонцо сгорело динамо и была повреждена вся цепь питания; в довершение ко всему в Сан Лоранда, на Оглио, он так резко повернул руль, что тот сломался!
Когда Аугустус подъехал к герцогскому дворцу в Урбино, Хэйга уже облачили в панцирь. Аугустус хотел пройти в ложу, предоставленную в распоряжение его сына, но билетер ему этого не позволил. Его посадили на откидное сиденье в одном из рядов балкона. Он сел, удрученный, и был глух к божественным аккордам «Дон Жуана» – ему хотелось рыдать.
Затем появился Хэйг – белый мраморный колосс. Он с трудом передвигался по сцене. Все здесь знают о родственной связи судеб, которая повергла всех нас в горе: Дуглас Хэйг сделал неверный шаг, оступился, упал, треснул панцирь…
– Нет! – произнесла Ольга ледяным голосом. – В твоем рассказе не хватает одного факта, очень важного, основополагающего. Ты рассказала нам о смерти Хэйга точно так же, как рассказал нам о ней Аугустус, когда вернулся неделю спустя в Азенкур с телом сына, обернутым в белую простыню. Но Аугустус скрыл от тебя одно очень важное обстоятельство. Умышленно или нет – кто знает?… И все же Антон Вуаль видел, как появился на сцене Хэйг, он все видел и все понял!
– Но что можно было увидеть или понять, кроме того, что Хэйг сделал неверный шаг, оступился и рухнул, как баобаб? – спросила Скво, не понимая, к чему ведет невестка покойного консула.
– Есть, – нервно хихикнула Ольга, – есть одно обстоятельство: Аугустус, измученный долгим переездом, охваченный тревогой, не владея более собой, увидев своего сына, вскочил и испустил крик настолько душераздирающий, что Хэйг, испугавшись, наткнулся на декорацию, пошатнулся – и… вы знаете, что было дальше…
19
Глава, из которой вы узнаете о беспокойстве, возникшем вследствие появившегося желания откушать фаршированную рыбу
– Боже мой! – воскликнула Скво, неприятно задетая данным разоблачением; однако, смутившись, она сразу же перешла к обвинениям: – Кто мог тебе такое сказать? Он наверняка оступился! Не будем забывать о той крови, что течет в твоих жилах! Твоя фамилия – Маврокордатос, твой отец нас всех проклял! И мы пережили немало последствий этого проклятья!
– Замолчи, Скво, – сказала Ольга, – ты от горя отупела.
Но Скво продолжала, и тон ее был лукавым:
– Почему это Аугустус вдруг закричал? Кто знает, а может, это ты тогда крикнула и от твоего крика умер Хэйг? Разве у тебя не было партии в том спектакле? Разве ты не присутствовала при всем этом?
– В ее словах есть доля истины, – сказал Артур Уилбург Саворньян. – Да, Аугустус так же, как и Ольга, Антон Вуаль либо как человек, нам не известный, мог испугать Хэйга неожиданным криком и спровоцировать, таким образом, его неожиданное поведение. Но кто сказал тебе, Ольга, что это был именно Аугустус?
– Антон Вуаль, – ответила Ольга. – Он это видел, он это слышал. Он сказал мне, что понял интуитивно: увидев сына в белом панцире, Аугустус непременно подскочит и, подобно раненому льву или альбатросу, пойманному матросом-шутником, закричит. Когда Хэйг появился, Антон Вуаль увидел, что Аугустус побледнел, стал совсем белым, поседел на глазах; он увидел – рассказывал он мне, – что в нёбе у него зарождается крик. Он хотел вскочить, остановить Аугустуса, но ему не удалось сделать и трех шагов, как тот закричал, и крик этот, рев, был нечеловеческим – это был рев Астарота, рев погибающего Сфинкса, Grido Indiavolato, вырвавшийся из горла, изорванного грифом. Хэйг пошатнулся и сразу же упал; впечатление было такое, что его словно ударило молнией. О крике Аугустуса тотчас же забыли, настолько оглушительным, ошеломляющим был шум, вызванный падением, так сильна была паника, охватившая зрительный зал.
– Я сама едва не умерла смертью Хэйга, – продолжила Ольга свой рассказ. Я при всем присутствовала. Когда он упал, когда все увидели, что панцирь треснул, я сама, потеряв сознание, упала. Меня уложили в кровать, где я пролежала без сознания неделю. Затем доктор начал подносить мне к носу препарат с сильнейшим запахом аммониака. Тогда я наконец открыла глаза. Антон Вуаль помогал мне, держал мою руку в своей руке. Он рассказал мне, не спеша, о том, что произошло: проникнув в больницу, где находился покойный, Аугустус выкрал его тело. Я хотела сразу же ехать в Азенкур.
– Нет, – сказал мне Вуаль, – вы еще нездоровы. Аугустус набросится на вас, как разъяренный ягуар: ведь ваша фамилия – Маврокордатос и он считает, что его сын погиб из-за вас!
И тогда он рассказал мне о моем происхождении, о Проклятье, связанном с моим именем. Но, отвергая все эти предположения, я просто взывала:
– Это из-за него самого погиб Хэйг, из-за его безумного крика. И значит, я исполню Проклятье, которое действует на меня независимо от меня самой, исполню, ибо он стал причиной мгновенной смерти моего мужа!
Но в течение полугода Антон Вуаль не отходил от меня, сопровождал всюду. Я мечтала убежать, умчаться в Азенкур, чтобы увидеть, как умрет от моей руки Аугустус. Но Вуаль оказывал на меня чудодейственное влияние. Иногда мне казалось, что я уже готова отказаться от его неустанной заботы, но сочувствие его было таким дружеским! Когда он утешал меня, я забывалась. Он развлекал меня. Я переставала думать о смерти любимого. Если меня одолевала печаль, Антон всегда находил для меня теплое слово. Если иногда на меня, омрачая мой разум, находило желание убить Аугустуса, Антон быстро находил способ успокоить меня.
Я покинула сцену. Вообще перестала петь. Значительный капитал, прямой наследницей которого сделала меня Анастасия, принес мне за те двадцать три года, которые он был задействован в банке, немалые годовые – одни они позволяли мне вести жизнь вовсе не бедную. Что же касается Антона Вуаля, то, подобно Ларбо, скажем так – «Барнабуту», он имел огромнейшие прибыли от одного дела, источника, который казался неиссякаемым: доходы ему приносила добыча цинка, стронция, радиоактивного свинца, кобальта.
Мы путешествовали. Изведали и страшные муки трансатлантического путешествия, и ночи в ледяной неуютности кемпинга, и очарование пейзажами, и печаль по верному вкусу слишком рано прерванных аккордов.
Однажды, уходя с бала, где Вуаль дал мне возможность удовлетворить мою страсть к мазурке, он признался мне в любви. Я открылась ему, сказала, что он мне самой не безразличен. У меня, конечно, были воздыхатели, но он был поклонником особенно галантным, услужливым, любезным, ухаживал за мной с вниманием совершенно очаровательным, дарил мне бриллианты, и все выходило у него красиво. Он заказывал для меня фаршированных садовых овсянок и иранскую икру…
– Черную или красную? – полюбопытствовал гурман Амори.
– Да замолчи ты, обжора брюхастый! – оборвал его, выйдя из себя, Артур Уилбург Саворньян.
– Он отдал в мое распоряжение своего слугу, – продолжила Ольга, теребя носовой платок, она была готова зарыдать. – Каждое утро в моей спальне появлялась новая охапка разных диковинных цветов, которые он в середине марта доводил до совершенства в своей теплице, неся огромные расходы на транспортировку их грузовым самолетом.
Но по мере того как укреплялась объединявшая нас связь, в то время как в радостные дни умиротворяющего досуга я забывала о Хэйге, об Урбино, об Аугустусе, в то время как я, отдаляясь во времени от произошедшей беды, находила успокоение, Антон становился все более мрачным. Я не знала почему, но изо дня в день состояние его тревожило меня все больше. Казалось, что он страдает от какого-то постоянного беспокойства, что его гложет какая-то коварная болезнь. С его лица не сходила гримаса уныния. Он никогда не расставался с талисман, привязанным тонкой золотой цепочкой к правой щиколотке. Однажды я случайно увидела этот талисман: это была некрасивая, невзрачная, я бы даже сказала несуразная штучка, возможно из свинца, словом, типографский мусор; я поинтересовалась, почему он сделал своим талисманом такую никудышную побрякушку, но он рассердился, закипел от гнева, настолько яростного, насколько и внезапного, до такой степени, что даже стал оскорблять меня и ни за что обвинять. Я уже было подумала, что он испепелит меня. И убежала.
Он не появлялся три дня. Затем пришел ко мне вечером, улыбающийся, но говорил со мною так, что мне стало не по себе.
– Сегодня исполняется шесть лет, – сказал он, – как мы вместе идем горами и долинами, пересекаем разные страны, посещаем дворцы и замки, восхищаемся прекрасными пейзажами. Горе отступило от тебя. Тебя покинула мысль о мести Аугустусу. Тебе нужно отправляться в Азенкур, ты должна утешить Аугустуса: у него нет больше сына, так пусть будет хотя бы невестка!
Я сказала тогда, едва сдерживаясь, чтобы не заплакать:
– Плевала я на Аугустуса, я люблю тебя! Ты спас меня. Оставишь меня – и я совсем пропаду!
– Нет, – сказал Антон; он был глух ко всем моим мольбам. – Ты найдешь в Азенкуре покой. Что же касается меня, то я отправлюсь куда-нибудь подальше отсюда. Ибо Проклятье, поразившее Хэйга, уничтожит и меня!
– Но почему?
– Ты сейчас узнаешь. Аугустус не был Хэйгу родным отцом. Он усыновил его по настоянию одного бродяги по имени Трифиодорус. Аугустус никогда не знал, кто был настоящим отцом Дугласа Хэйга. И Дуглас Хэйг также этого не знал. Но я узнал, в самых общих чертах, совершенно случайно три месяца назад, что им является – да-да-да! – упомянутый Трифиодо-рус.
– Но с чего ты это взял? – воскликнула я сердито.
– Потому что три дня назад я узнал из записки, которую неизвестный положил мне в карман смокинга, когда я покидал казино д'Альби, где аплодировал незадолго до этого вместе с другими Лолите Ван Парабум, той, что была некогда звездой «Крэйзи Салуна», узнал, значит, что и мое на свет появление произошло при обстоятельствах более чем необычных. Я всегда считал, что моим отцом был ирландский магнат, который умер от инфаркта, когда мне должно было исполниться пять лет, и оставил меня на попечение своего ближайшего компаньона, который, в свою очередь, будучи ханжой, отдал меня на воспитание монаху-францисканцу. Но нет! Моим настоящим отцом, сообщили мне, был также человек по имени Трифиодорус!
– Что?!
– Да!!
– И тогда?!..
– Да, ты поняла. Хэйг приходился мне братом!
– Это что же? – У Амори Консона даже дух захватило. Хэйг – брат Антона? Всякое доводилось узнавать, но такое!..
– В это и поверить невозможно, – поддержала его Скво.
Однако Артур Уилбург Саворньян, вид у которого был вовсе не удивленный, сказал:
– Тсс! – И добавил: – Помолчим, пусть Ольга закончит свой рассказ, не будем слишком удивляться, ибо учтите: до наступления ночи мы можем услышать еще о многих самых невероятных вещах, недоразумениях еще более парадоксальных, узнаем об ударах судьбы еще более поразительных.
Наверняка, говоря так, Артур Уилбург Саворньян знал, на что он намекает. Однако не будем опережать события…
Ольга продолжила свое страстное повествование, растянувшись, кто на диване, кто на софе, они забывались иногда ненадолго сном, ибо слушали – сначала Скво, потом Ольгу – с самого утра. Более того, трудно было понять, к чему все это приведет, хотя и было очевидным, по меньшей мере, то, что действие непрерывно подскакивало, опрокидывалось, совершало кульбиты, следуя самым строгим традициям написания романов.
– То, – продолжила Ольга, – что Антон и Дуглас Хэйг приходились друг другу братьями, являло собой обстоятельство очень сложное, более чем небывалое, однако еще не означало, что Антон должен был бежать куда глаза глядят. Я спросила, что заставляет его пойти на такое решение. Он ответил, что боится: а вдруг Проклятье, обрушившееся на брата, поразит и его самого?
– Где гарантия, что я не окажусь следующим? – говорил он. – Если есть истина в Законе Возмездия, который выписан белым по черному на краю бильярда в гостиной дома Аугустуса в Азенкуре, если это правда, что твой злопамятный папа, Албен, ненавидел нас всех так сильно, то мне остается лишь одно: бежать подальше, как можно дальше, прервать нить притяжения, вырваться из плена чарующей власти, что связывает меня с тобой.
– Я никогда не хотела смерти Хэйга! Его сразил голос Аугустуса, а не моя рука!
– Нет, – сказал тогда Вуаль, – Проклятье исполнилось, когда Хэйга облачили в панцирь. Никто из нас не хотел его смерти. Он был сражен силой закона, который карает нас, – вот и все. Мы могли бы действительно умереть в единении, но Аугустус обеспечит твою судьбу; что же касается меня, то, поскольку я был наделен способностью более тонкой, я пойду до конца, желая уловить неясное слово злой судьбы, которая ожесточается против наших имен!
Он поцеловал мне руку. И тогда я зарыдала. Меня просто трясло. Он велел мне ехать в Азенкур. Затем, не проронив больше ни слова, ушел.
Он устроился адвокатом в Обюссоне, но наверняка дела у него пошли не слишком хорошо. Я не знала, почему, но через три месяца он уже пребывал, как я выяснила, в Иссудуне, занимаясь там общим правом. Позже он переехал в Орнан; мне случайно стали известны некоторые обстоятельства его тамошнего положения; он по-прежнему разъезжал на мотоцикле, захолустные девицы приходили от него в неистовый восторг, в сумке у него всегда лежала толстая рукопись, поговаривали, что это фундаментальный труд, посвященный одному грамматическому нюансу, близкий к завершению. Об Антоне шла молва мужчины обходительного и вежливого. Однажды он сделал доклад по поводу сослагательного наклонения на симпозиуме в Ломонде. Но у него тогда была связь с женщиной, работавшей в магазине кожаных изделий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30