– Содержимое? – спросил Генри. – Можете ли вы описать содержимое вашего ящичка?
– При мне было два чемодана, – сказал мужчина, – кроме того, рюкзак и букет цветов для моего менеджера, в том и причина, почему я забыл при выходе из поезда ящичек с моим рабочим реквизитом.
– Рабочим реквизитом? – переспросил Генри.
– Я цирковой артист, – объяснил человек, – в ящичке лежат три метательных ножа, изготовленных в Толедо, на клинках есть клеймо, свидетельствующее об их качестве.
– Вы занимаетесь метанием ножей?
– Я член Лиги независимых артистов. Вы можете посмотреть мое удостоверение.
– Такой ящичек был доставлен, – сказал Генри, – мой коллега незадолго до вас заактировал его поступление, и я отправил его на полку с посудой, подождите минуточку.
Генри достал из глубины полки, где были собраны чашки и тарелки, термосы и столовые приборы, ящичек, на крышке которого виднелась переводная картинка с голубком.
– Этот?
Артист был готов тут же схватить ящичек, но Генри воспротивился этому и воспользовался своим правом сначала открыть его и проверить содержимое.
Внутри аккуратненьким рядком лежали в бархатных зажимах, лезвиями вниз, три ножа, по их несоразмерно тяжелым ручкам уже можно было определить, что они имеют особое предназначение.
– Я полагаю, этого для вас достаточно, – произнес артист, – но если вы все еще сомневаетесь, тогда взгляните на знак качества из Толедо, он проставлен на каждом клинке.
Неизвестно откуда появившийся скепсис заставлял Генри колебаться, он вынул один из ножей из ящичка, провел большим пальцем по острию лезвия, поискал толедскую отметину и все никак не мог решиться отдать ящичек этому человеку.
– Ну что еще? – спросил артист с возрастающим нетерпением.
Генри посмотрел на его резко очерченное лицо, увидел сжатые губы, требовательное и одновременно недовольное выражение лица, он был уверен, что перед ним стоит законный владелец ящичка, однако ему казалось, что не хватает еще какого-то важного доказательства.
– Пожалуйста, – попросил Генри, – еще одно маленькое подтверждение правильности ваших слов, простое доказательство, которое не составит труда для профессионала: два-три броска в цель, и вы получите свой ящичек.
Нисколько не удивившись, даже с радостной готовностью артист согласился:
– Пожалуйста, нет ничего проще! – И тут же стал искать подходящее для этого место, проинспектировал взглядом дверь за полками, подошел к ней, пощупал кончиками пальцев мореное дерево и удовлетворенно кивнул: – Прошу вас!
– Что вы имеете в виду? – спросил Генри. Артист отреагировал очень по-деловому:
– Я привык работать с ассистентом.
Генри колебался всего какой-то миг, потом встал спиной к двери, прижавшись телом к деревянной поверхности, выпрямился, затем слегка сжался и снова выпрямился, не дожидаясь команды, он вытянул руки по швам.
– Готово? – спросил артист, придавая голосу особую значимость, как он к тому привык.
Генри не ответил, он только закрыл глаза и тут же услышал свист летящего ножа, который мгновенно метнула эта чужая рука. С треском расщепляя дерево, нож вонзился в дверь на приличном расстоянии от левого плеча Генри. Тот открыл глаза, увидел, как артист заворачивает рукав своей холщовой рубахи, и услышал его слова:
– Неплохо для первого раза, а теперь только спокойно, сейчас мы рискнем выполнить коронный номер.
Но коронный номер не прошел – прежде чем рука артиста метнула нож, чтобы тот вошел в дерево на волосок от головы Генри, раздался громкий голос:
– Что здесь происходит, вы что, с ума посходили?
Рассерженный, с высоко поднятыми руками появился Хармс, встал между ними, прикрывая Генри, и накинулся на артиста:
– Уберите для начала эту вашу штуковину! Артист положил нож в ящичек и сказал:
– Спокойно, юный господин хотел получить доказательства, и он их получил, только и всего!
Генри оторвался от двери и сумел подтвердить слова артиста:
– Так оно и было, я хотел действовать наверняка, поэтому и потребовал доказательств, что ящичек действительно принадлежит ему.
Это признание не смягчило гнева Хармса, он сделал Бусману знак подойти к нему и приказал довести дело до конца.
– Возьми все в свои руки, Альберт, – сказал он и потребовал, чтобы Генри пошел впереди него, следуя в его кабинет.
Он не предложил Генри сесть. Взглянув на фото с историческим локомотивом и покачав головой, он повернулся к юноше, долго смотрел на него озабоченно и с сожалением, давая уже одним своим молчанием понять, как он в нем разочаровался. Но так как Генри стойко выдержал это наказание молчанием и решительно дожидался, какие упреки будут высказаны в его адрес, Хармсу не оставалось ничего другого, как пожать плечами и произнести:
– Ну хорошо, господин Неф, если вы сами этого не понимаете, я вынужден вам сказать следующее: вы вели себя самым неподобающим образом. Вы хотите, как вы сами недавно выразились, чувствовать себя на работе комфортно, стремитесь во всем находить для себя удовольствие и, как я предполагаю, ни к чему не относитесь серьезно. Меня не касается эта ваша жизненная позиция, но здесь, на этом рабочем месте вам придется про это забыть.
– Да что я такого сделал? – воскликнул Генри.
– Устроили варьете. Вы превратили государственное учреждение в балаган или, по крайней мере, создали для этого все условия. Очевидно, вы не отдаете себе в этом отчета.
Хармс взял ножницы, лежавшие у него на столе, уперся кончиками в черную крышку стола и выжидательно посмотрел на Генри.
– Так вы понимаете это или нет?
– От вас, господин Хармс, – сказал Генри, – я усвоил, что каждый, кто хочет получить здесь утраченное имущество, должен сначала представить доказательства законности своих притязаний на него. Я ничего другого не сделал, как только потребовал доказательств!
– Но каким образом! – воскликнул Хармс. – Вы зашли слишком далеко. – И добавил с горечью: – Представьте себе только, если бы нож попал в вас, в грудь или в ухо, как вы думаете, что бы здесь началось, а если бы в шею! Я ведь за все несу ответственность, мне вменили бы эти действия в вину, я свое начальство там, наверху, хорошо знаю.
Вошел Бусман, посмотрел на одного и другого и тотчас же понял, что пришел не вовремя, а потому, решив доложить кратко, только и сказал:
– Я обработал этого типа, он оплатил квитанцию и поставил свою подпись. Между прочим, он просил передать привет и надеется, что сможет у нас выступить, например, когда мы будем всем коллективом что-нибудь праздновать.
– Ах, Альберт, – сказал Хармс, – иногда так хочется не верить больше в нормальный ход вещей.
* * *
Женская фигура в черном блестящем плаще отделилась от потока спешащих прохожих, вынырнула из толпы и замерла перед освещенной витриной магазина фарфора фирмы «Неф amp; Плюмбек». Генри увидел это и перешел на другую сторону улицы. Прижимаясь к стенам домов и двигаясь навстречу потоку людей, он подошел поближе и остановился непосредственно за спиной неподвижно застывшей женщины, ничем не обнаруживая себя и наблюдая, что она рассматривает. В витрине была выставлена эксклюзивная коллекция старинного фарфора – красивая экспозиция предметов, размещенных на поднимающихся ступеньками изящных подставках и столиках между ними, ярко освещенная невидимыми источниками света, при этом так, что тонкие стенки мерцающей синевой посуды светились насквозь, – знаменитый китайский фарфор. Специальная табличка извещала, что эти предметы пролежали двести шестьдесят лет на дне моря у берегов Китая в трюме португальского парусника – фрахтового судна «Мария-де-Санта-Круз», затонувшего во время мощного тайфуна; другая табличка содержала много умных сведений, в том числе о том, что искусство фарфора достигло наивысшего расцвета при императоре Канси. Генри так сильно нагнулся вперед, что его щека коснулась высоко поднятого воротника ее мокрого плаща. Он прошептал:
– То, на что вы смотрите, не продается и, кроме того, недоступно по цене.
Против его ожидания Паула не особенно удивилась, возможно, глядя на тонкие и нежные чашки и чайнички, она думала также и о нем. Не поворачиваясь к нему, она спросила – это, очевидно, занимало ее сейчас больше всего, – обладает ли чай, когда пьешь его из этой посуды, иным вкусом, не таким, как из чашек современного серийного производства; она так думает, что какой-то особый вкус у чая, поданного в этой чудесной посуде, все-таки должен быть, ведь как-никак возраст, Китай, далекое экзотическое море…
– Не забудьте про тайфун, – улыбнулся Генри.
Развеселившись, Паула взглянула на него мельком, доверчивое выражение его глаз не ввело ее в заблуждение, она уже была наслышана, что это довольно рискованное занятие – верить ему на слово, хотя бы потому, что он все подвергал сомнению и ко всему относился с легкостью и шуткой. Он не тал спрашивать, куда она направляется, а просто присоединился к ней, как будто так и надо. Когда они стояли у светофора, он предложил ей посмотреть вверх по фасаду огромного здания магазина и сказал:
– Вон там, на пятом этаже, работает моя сестра Барбара, она отвечает за покупку нового товара.
– А вы, – спросила Паула, – почему вы не работаете там же, ведь общение с фарфором доставляет радость, а кроме того, вы могли бы работать на свою семью?
– А мне никто не предлагал там никакой должности, – ответил Генри, – возможно, они вовремя заметили, что я не подхожу для этого и вижу смысл своей жизни не в фарфоре, будь он китайский, японский или голландский. Во всяком случае, они все очень обрадовались, когда я объявил, что хочу работать, как и мой дядя, на железной дороге.
Неожиданно он схватил ее за руку и потащил к черной грифельной доске, стоявшей перед лестницей вниз и исписанной мелом. «Свежие североморские мидии», – прочитал он выразительно, считая, что тем самым уже как бы пригласил ее, и ждал теперь лишь ее согласия, но Паула отступила на шаг и отмахнулась от него:
– Нет, не сегодня, я очень спешу, мне еще надо кое-что сделать.
– Ну тогда давайте не будем терять времени, – сказал Генри. – Ну пожалуйста, – и, не отпуская ее руки, увлек девушку по мокрым ступенькам вниз. В незатейливом помещении с кафельными стенами было прохладно, перед горой ракушек сидел один-единственный посетитель, избегавший чужих взглядов. Они выбрали столик рядом со входом на кухню, Генри потянул носом воздух и изрек: – Горчица и лук, или, по-вашему, пахнет чем-то другим?
– И то и другое – неотъемлемый атрибут, – сказала Паула и закурила сигарету.
Генри уже несколько раз заходил сюда, но хозяин не узнал его; молча, с высоко поднятыми бровями, он принял заказ, а когда исчез на кухне, Генри спросил:
– Вы видели, какая у него мускулистая шея? Как у грузинского борца!
Перед подачей блюда хозяин повязал серый фартук и широким театральным жестом поставил перед ними глубокие тарелки и дымящиеся судки с мидиями, помахал над ними рукой, чтобы разнесся ароматный запах, поиграл размашистыми бровями и пожелал им хорошего аппетита. Мозельское вино, к великому удивлению Паулы, он сначала попробовал сам.
Оба они ловко орудовали створками, отделяя мясо моллюска от ракушки. Генри самозабвенно наслаждался, работал в полной задумчивости челюстями, словно пытаясь понять, откуда берется у моллюсков этот таинственный вкус. Паула понимающе улыбнулась, она знала, что его завораживает. Через какое-то время она спросила:
– Море? Я угадала? Йод, морская соль и водоросли, наверняка вы хотите ощутить их запах и вкус?
– Одно время, – сказал Генри, – каждый раз, когда я ел что-то из даров моря, я невольно думал о гребне морской волны, опрокинувшей меня однажды во время морской прогулки целым классом, было это на Северо-фризском острове, ох уж и наглотался я тогда морской воды! С тех пор я хорошо знаю, каково море на вкус.
– И что же? Вам хочется снова почувствовать этот вкус?
– Вкус – конечно, – согласился Генри, – но только не волну.
– Наверное, всегда так, – задумчиво произнесла Паула, – думаешь об одном и тут же вспоминаешь другое.
Не возражая против ее слов, Генри выпил за ее здоровье и сказал:
– Если бы я знал, сколько радости может приносить работа в бюро находок, я бы еще раньше попросил, чтобы меня перевели к вам.
Несколько секунд Паула смотрела на него довольно скептически.
– Радости? – переспросила она. – Вы это серьезно?
– Вы даже не представляете, что такое – работать проводником, – стал объяснять Генри, – или помощником кондуктора, ведь каждый думает, если он купил билет, значит, может качать права, высказывать неудовольствие, а уж когда футбольные фанаты разъезжаются по домам, в воздухе всегда пахнет жареным, я достаточно поездил проводником, наслушался всякого.
– А что вас так радует у нас? – спросила Паула.
– Да разное, – ответил он.
– Разное – это слишком неопределенно, – протянула Паула.
– Ну хорошо, – согласился Генри, – во-первых, мне доставляет радость то, что я делаю что-то полезное, во-вторых, мне нравятся тамошняя атмосфера, манера общения людей друг с другом, вообще, можно сказать и так мне нравятся мои коллеги, – и, поскольку Паула хранила молчание, он продолжил: – Не каждый день встретишь такого, как Альберт Бусман, чтобы кто-то так терпеливо возился с новичком и передавал ему все, что знает сам, да и иметь такого шефа, как господин Хармс, тоже большое везение. А кроме того, – он умолк на мгновение и посмотрел на нее открыто, – кроме того, я радуюсь, что вы работаете в бюро. Хотите – верьте, хотите – нет, но, когда я утром прихожу и вижу вас сидящей за своим столом, у меня сразу появляется хорошее настроение.
Паула засмеялась:
– Это называется дешево и сердито.
– Тем не менее это так, – заверил ее Генри, – а когда вы тихонько насвистываете, всегда одну и ту же песенку, я готов ее слушать бесконечно, мне не знакома эта мелодия, но она мне нравится.
Он промурлыкал несколько тактов, и Паула сказала:
– Песня называется «Когда дуют ветры», я знаю ее от своей матери, она родом с морского побережья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27