https://wodolei.ru/catalog/unitazy/BelBagno/
В следующий момент она произнесла:
– Лучший магазин фарфора в городе, к тому же самый большой, ведь есть еще и филиалы фирмы «Неф amp; Плюмбек», если позволительно спросить?
– Да, конечно, – ответил Генри, – меня можно обо всем спрашивать. Фирма была создана Эдмундом Нефом, это мой дедушка, а потом он привлек Йозефа Плюмбека.
– Я купила там чайный сервиз, – пояснила Паула, – синий китайский, сделала себе подарок, теперь каждый день пью чай из этих чашек.
Генри улыбнулся:
– А я больше всего люблю пить чай из моей пузатой кружки – собственной церковной утвари Божьей милости, как я ее называю.
Хармс потянул его за собой дальше, мимо полок, где в одном углу были свалены в кучу детские игрушки, а в другом лежали предметы домашнего обихода, среди них попадались посуда и корзины для пикников, и остановился возле отделения, занимавшего очень много места: там хранились забытые и потерянные предметы одежды. Хармс обратил внимание Генри на пальто, жакеты, шали и свитера; он проделал это молча, не спеша, словно стремился, чтобы Генри сам составил себе впечатление, какими разнообразными могут быть забытые на железной дороге вещи. С ухмылкой разглядывал Генри висевшие на плечиках части одежды, а заметив коричневую монашескую рясу, даже присвистнул от удивления и тут же с удовольствием примерил ее.
– В самый раз, – сказал он и добавил: – Если вы меня уволите, господин Хармс, я пойду в нищие монахи и стану побираться.
– Нашли в «Интерсити» из Кёльна, – сообщил Хармс, – вероятно, это был карнавальный костюм.
– Если вы отправите рясу на аукцион, я хочу поучаствовать и поторговаться, – оживился Генри.
Хармс решительно возразил:
– Это исключается, мы четверо лишены такого права.
Он бережно повесил рясу на место, поглядел сквозь полки вперед и добавил:
– Идемте, я хочу еще представить вас господину Бусману, он самый опытный наш работник, вы многому сможете у него научиться.
Бусман сидел на корточках в своем синем комбинезоне и распаковывал рюкзак, раскладывая вокруг себя его содержимое – нижнее белье, пачки сигарет, несессер, носки, в руках он держал пачку писем.
– Ну, Альберт, – спросил Хармс, – ты уже оповестил владельца?
– Адреса нигде нет, – пробормотал Бусман и добавил с оттенком отвращения: – Ты даже не представляешь себе, что люди пишут друг другу в письмах, мы с тобой такого даже в мыслях никогда не держали.
Словно желая успокоить, Хармс похлопал его по плечу и показал на Генри, снова представив его как «нашу новую вспомогательную единицу», на что Бусман отреагировал очень вяло – всего лишь взглянул на Генри и протянул ему руку, а когда тот сказал: – Мы уже познакомились, еще до того, – он собрался сделать какое-то замечание, но передумал и снова углубился в чтение писем.
– По истечении определенного срока, – пояснил Хармс, – у нас есть право открыть чемодан или рюкзак. Благодаря этому нам уже не раз удавалось установить имя владельца или выяснить, кому принадлежит забытая вещь. Если заявление не поступило, мы сами информируем владельца, и он может получить свою собственность назад, разумеется, заплатив положенную сумму денежного сбора.
– Но, по-видимому, он как-то должен доказать, что эта вещь действительно принадлежит ему, – поинтересовался Генри.
– Конечно, – сказал Хармс, – и должен сделать это весьма убедительно, мы требуем точного описания вещи, расспрашиваем о содержимом или степени износа, о том, как давно находилась вещь в употреблении, об особых приметах, иногда интересуемся даже типом поезда, был ли это просто «Интерсити», или «Интерсити-экспресс», если понадобится, то спрашиваем и номер перрона, и время отправления поезда, одним словом, у нас есть своя система, – и, прежде чем отправиться в свой более чем скромный кабинет, он добавил: – Я оставлю вас сейчас здесь с господином Бусманом. Обо всем, что вам непонятно, вы можете спросить у него.
Бусман задумчиво поглядел шефу вслед, подождал, пока тот не скрылся у себя за дверью, не опустился на стул, не склонился над раскрытым скоросшивателем, и только потом выпрямился, сунул руку в самую глубь сложенных стопкой дорожных пледов и вытащил оттуда бутылку. Затем открыл как ни в чем не бывало одну из корзин, извлек оттуда две стопки и сел рядом с обмякшим рюкзаком на пол. Он наполнил стопочки. Позволив Генри изучить этикетку, Бусман сказал: – «Remy Martin», одна старая женщина принесла мне эту бутылку в знак благодарности за альбом с ее семейными фотографиями; она уже не надеялась получить свое сокровище назад.
Он поднял стопку в честь прихода Генри, и лицо его приняло страдальческое выражение, но только на очень короткое время, а когда они выпили коньячку, он быстро провел большим пальцем по губам. Прежде чем спрятать бутылку под пледами, он поднял ее и подержал против света, кивнул, оставшись доволен количеством содержимого в бутылке. С едва наметившейся улыбкой, поразившей Генри, он вдруг подтянул к себе все еще туго набитый рюкзак.
– Посмотрим, удастся ли нам сработаться, – сказал он, – как долго и насколько дружно. Распаковывай!
* * *
Они не взяли Генри на производственное совещание. Хотя, если взглянуть на обстоятельства дела, речь шла, по сути, и о его существовании тоже-, по слухам, давно уже просочившимся к ним, железная дорога предпринимала попытку снова стать рентабельной, для чего предполагалось сократить пятьдесят тысяч служащих, если не больше, однако Хармс оставил его в бюро находок одного за всех – и за дежурного, и за сторожа. Генри не был огорчен, все это как-то мало его заботило. Оставшись наедине с потерянными пассажирами железной дороги вещами, с заактированными доказательствами, так сказать, людской забывчивости, он сварил себе для начала кофе и съел несколько штук сухого печенья из ржаной муки, которое нашел у Паулы на столе. Затем он походил вдоль полок, ломившихся от забытых вещей, покурил, то удивляясь, то развлекаясь, прицельно поизучал стопки книг, стремясь найти в них закладки, но ничего не обнаружил там, кроме того абонемента в бассейн. Задумчиво поглядел на сложенные в коробке вставные челюсти – так и казалось, что одни ощерились на другие, – и не смог пройти мимо детских игрушек без того, чтобы не прижать телами куклу и плюшевого мишку, отчего те так и остались лежать, полные отчаяния, в тесных объятиях друг друга.
Он подбросил теннисный мяч, обнаруженный им среди пестрых строительных кубиков, и дал ему несколько раз попрыгать по полу, потом положил на середину прохода между полками и вытащил свою хоккейную клюшку. Оценивающе оглядевшись по сторонам, он обнаружил подмигивающий ему сверкающими боками пузатый термос-кувшин, взял его с полки и поставил на пол, на расстоянии шести шагов от себя. Генри сделал несколько пробных ударов по мячу, сначала слегка подсекая его, потом коротко и резко размахнулся, отведя клюшку назад, и послал сильным ударом точно в цель. Кувшин перевернулся, крышка отскочила и закатилась под полку, а кувшин закувыркался по полу. В тот момент, когда он поднимал кувшин, чтобы вернуть его на прежнее место, он услышал шаги, после чего тут же задребезжал колокольчик.
Немного поколебавшись, Генри направился к месту приема и выдачи и с грохотом поднял окно. Перед ним стояла девушка, очень полная девушка с прекрасным, кротким лицом, смотревшая на него умоляющими глазами. Генри увидел, что девушка близка к тому, чтобы разрыдаться: ее покатые плечи вздрагивали, то поднимаясь, то опускаясь, а губы дрожали, ей было трудно говорить.
– Добрый день, – сказал Генри как можно приветливее и решился задать вопрос, впервые в жизни произнося эту фразу: – Чем могу служить?
Вот теперь девушка и в самом деле зарыдала и, всхлипывая, принялась объяснять, но таким голосом, словно извинялась перед ним, что потеряла кольцо, свое обручальное кольцо.
– Это случилось в поезде, в туалете, – сказала она, – я хотела вымыть руки и сняла кольцо, а потом услышала объявление, что поезд приближается к станции, я тут же бросилась назад в купе… А вы найдете мое кольцо?
– Успокойтесь, – произнес Генри, – успокойтесь, пожалуйста, но сначала вам надо заполнить формуляр, то есть подать заявление о пропаже, – и он вновь шагнул через проем назад в приемную, подвел девушку к черной конторке и подал ей формуляр. Девушка тупо поглядела на него, потом на Генри, потом снова на формуляр, в полной нерешительности, не зная, с чего начинать. Генри вплотную подошел к ней, показал пальцем на слово «Потерявший» и сказал: – Вот здесь нужно написать фамилию заявителя, – и невольно попытался водить ее рукой.
– Ютта Шеффель, – прошептала она.
Генри, не проявляя нетерпения, повторил:
– Напишите вот здесь – Ютта Шеффель.
Затем он принялся мягко спрашивать по порядку, как стояло в формуляре:
– Место жительства?
– Фленсбург.
– Улица?
– Ам-Ханг, 49.
– Место отправления поезда?
– Фленсбург.
– Конечная цель поездки?
– Дюссельдорф.
Девушка отвечала очень тихо, но довольно четко и быстро заполняла все графы. Только когда Генри спросил о времени отправления поезда и его фирменном названии: «Может, «Моцарт» или «Теодор Шторм»?», она запнулась и затрясла головой:
– Я этого не знаю.
Номер поезда она тоже вспомнить не смогла.
– Ну хорошо, – сказал Генри, – остановимся пока на этом, – Он кивнул ей ободряюще и только хотел еще услышать от нее, читая напечатанный в графе вопрос: – Так какой же предмет мы заявим здесь как потерянный? – Тут девушка принялась так громко плакать, что Генри машинально положил ей руку на плечо и какое-то время молча ощущал толчки и вздрагивания всего ее тела, потом принялся легонько похлопывать ее по плечу. Он даже не удивился, что девушка постепенно успокоилась, а когда она подняла голову, он протянул ей бумажный носовой платок и сказал: – Так, значит, кольцо, ваше обручальное кольцо, вы можете его описать?
Она ответила не сразу, казалось, она роется в своей памяти, но потом все-таки произнесла:
– Топаз, уральский топаз, камень такой с Урала.
Поскольку она явно не хотела или не могла писать сама, Генри взял шариковую ручку и принялся заполнять формуляр, вытягивая из нее ответы.
– А ценность, вы можете указать хотя бы приблизительную стоимость кольца?
– Это наследственное богатство, – ответила девушка, – кольцо принадлежало матери моего жениха.
– То, что оно досталось по наследству, для пользы дела ничего не говорит, – пояснил Генри, – мы должны указать стоимость кольца, ну например, тысячу марок, две тысячи?
Кончилось тем, что он написал то, что посчитал нужным. Потом успокоил ее, как мог, и дал ей подписать формуляр, заверив, что сделает все возможное, чтобы вернуть ей кольцо. Обнадеженная его словами, она повернулась, подошла к деревянной скамейке и села, давая понять, что будет ждать, сколько бы ни понадобилось, до тех пор, пока не получит своего кольца, значившего для нее больше всего на свете; как сестре милосердия, терпения ей было не занимать. Медленно подбирая слова, Генри попытался ее убедить, что это бессмысленно – сидеть здесь и ждать. И хотя их служба работает в общем успешно, результат не всегда достигается так быстро, во всяком случае, одного часа для этого недостаточно, ведь придется писать, звонить, расспрашивать тут и там.
– Я предлагаю вам пойти домой, – посоветовал он. – У нас есть ваш адрес, как только мы найдем вещь, мы сообщим вам.
Понадобилось еще довольно много времени, прежде чем она наконец поднялась, потом долго и робко, в полной нерешительности постояла и начала благодарить Генри, заставив его почувствовать, что поставлено для нее на карту, если кольцо будет потеряно навсегда.
Едва она вышла, Генри тут же опустил окошко, закурил сигарету и, придя в хорошее настроение, сделал несколько коротких и быстрых выпадов влево и вправо, как бы обходя блокирующего его противника. Он был доволен собой. Ему было ясно, что он выдержал испытание. Когда они придут с совещания, ему будет что им рассказать. Так он думал, расхаживая по проходу между полками и теперь уже не удивляясь всем этим забытым и потерянным вещам, а скорее не веря сам себе и приходя в веселое расположение духа от одной только мысли, что, оказывается, его призвание именно в том и состоит, чтобы разговаривать со всеми этими бедолагами, теряющими свои вещи каждый день, и помогать им. Он подошел к окну, поглядел на разваливающуюся на части погрузочную платформу, на заросший одуванчиками и сорняком роскошный в прошлом подъездной путь, – безнадежную запущенность всего не могло оживить даже яркое солнце. Как часто приходилось ему наводить справки, осведомляться вновь и вновь, прежде чем он наконец-то попал сюда!
Перед отделением с забытой одеждой он остановился и, немного подумав, опять вытащил монашескую рясу, приложил ее к себе, но этого ему было мало, он нырнул в тяжелое коричневое одеяние и обвязал себя вокруг пояса шнуром. С большим удовольствием поглядел бы он на себя в зеркало, но в бюро находок, где было все, зеркала-то как раз и не было. Он сложил руки, очень понравился себе в такой набожной позе и пошел, поддавшись неожиданно посетившей его мысли, в кабинет шефа, где стоял телефон. Генри решил позвонить своей сестре Барбаре, она работала у «Нефа amp; Плюмбека», заведовала там отделом по закупке товаров; он надумал представиться ей братом Алоизом и попросить отгадать ее, во что он сейчас одет, а потом предложить исповедаться у него сегодня же вечером. Он восхищался своей сестрой и любил ее, но частенько признавался себе, что жалеет эту рослую мускулистую девушку, которая уже дважды была помолвлена. Только он снял трубку, как задребезжал звонок.
Сбросив на ходу рясу, Генри перепрыгнул через чемоданы и предстал пред очи уверенного в себе заявителя, приложившего к кепи в знак приветствия два пальца. Без следов отчаяния на лице и нервозной торопливости рук стоял он перед ним в своей холщовой рубахе в крупную клетку и, казалось, даже испытывал некое доверие к Генри – он спокойно объяснил ему, что забыл в пассажирском поезде на Ганновер маленький деревянный ящичек, примерно сорок сантиметров на шестьдесят, из полированного тикового дерева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
– Лучший магазин фарфора в городе, к тому же самый большой, ведь есть еще и филиалы фирмы «Неф amp; Плюмбек», если позволительно спросить?
– Да, конечно, – ответил Генри, – меня можно обо всем спрашивать. Фирма была создана Эдмундом Нефом, это мой дедушка, а потом он привлек Йозефа Плюмбека.
– Я купила там чайный сервиз, – пояснила Паула, – синий китайский, сделала себе подарок, теперь каждый день пью чай из этих чашек.
Генри улыбнулся:
– А я больше всего люблю пить чай из моей пузатой кружки – собственной церковной утвари Божьей милости, как я ее называю.
Хармс потянул его за собой дальше, мимо полок, где в одном углу были свалены в кучу детские игрушки, а в другом лежали предметы домашнего обихода, среди них попадались посуда и корзины для пикников, и остановился возле отделения, занимавшего очень много места: там хранились забытые и потерянные предметы одежды. Хармс обратил внимание Генри на пальто, жакеты, шали и свитера; он проделал это молча, не спеша, словно стремился, чтобы Генри сам составил себе впечатление, какими разнообразными могут быть забытые на железной дороге вещи. С ухмылкой разглядывал Генри висевшие на плечиках части одежды, а заметив коричневую монашескую рясу, даже присвистнул от удивления и тут же с удовольствием примерил ее.
– В самый раз, – сказал он и добавил: – Если вы меня уволите, господин Хармс, я пойду в нищие монахи и стану побираться.
– Нашли в «Интерсити» из Кёльна, – сообщил Хармс, – вероятно, это был карнавальный костюм.
– Если вы отправите рясу на аукцион, я хочу поучаствовать и поторговаться, – оживился Генри.
Хармс решительно возразил:
– Это исключается, мы четверо лишены такого права.
Он бережно повесил рясу на место, поглядел сквозь полки вперед и добавил:
– Идемте, я хочу еще представить вас господину Бусману, он самый опытный наш работник, вы многому сможете у него научиться.
Бусман сидел на корточках в своем синем комбинезоне и распаковывал рюкзак, раскладывая вокруг себя его содержимое – нижнее белье, пачки сигарет, несессер, носки, в руках он держал пачку писем.
– Ну, Альберт, – спросил Хармс, – ты уже оповестил владельца?
– Адреса нигде нет, – пробормотал Бусман и добавил с оттенком отвращения: – Ты даже не представляешь себе, что люди пишут друг другу в письмах, мы с тобой такого даже в мыслях никогда не держали.
Словно желая успокоить, Хармс похлопал его по плечу и показал на Генри, снова представив его как «нашу новую вспомогательную единицу», на что Бусман отреагировал очень вяло – всего лишь взглянул на Генри и протянул ему руку, а когда тот сказал: – Мы уже познакомились, еще до того, – он собрался сделать какое-то замечание, но передумал и снова углубился в чтение писем.
– По истечении определенного срока, – пояснил Хармс, – у нас есть право открыть чемодан или рюкзак. Благодаря этому нам уже не раз удавалось установить имя владельца или выяснить, кому принадлежит забытая вещь. Если заявление не поступило, мы сами информируем владельца, и он может получить свою собственность назад, разумеется, заплатив положенную сумму денежного сбора.
– Но, по-видимому, он как-то должен доказать, что эта вещь действительно принадлежит ему, – поинтересовался Генри.
– Конечно, – сказал Хармс, – и должен сделать это весьма убедительно, мы требуем точного описания вещи, расспрашиваем о содержимом или степени износа, о том, как давно находилась вещь в употреблении, об особых приметах, иногда интересуемся даже типом поезда, был ли это просто «Интерсити», или «Интерсити-экспресс», если понадобится, то спрашиваем и номер перрона, и время отправления поезда, одним словом, у нас есть своя система, – и, прежде чем отправиться в свой более чем скромный кабинет, он добавил: – Я оставлю вас сейчас здесь с господином Бусманом. Обо всем, что вам непонятно, вы можете спросить у него.
Бусман задумчиво поглядел шефу вслед, подождал, пока тот не скрылся у себя за дверью, не опустился на стул, не склонился над раскрытым скоросшивателем, и только потом выпрямился, сунул руку в самую глубь сложенных стопкой дорожных пледов и вытащил оттуда бутылку. Затем открыл как ни в чем не бывало одну из корзин, извлек оттуда две стопки и сел рядом с обмякшим рюкзаком на пол. Он наполнил стопочки. Позволив Генри изучить этикетку, Бусман сказал: – «Remy Martin», одна старая женщина принесла мне эту бутылку в знак благодарности за альбом с ее семейными фотографиями; она уже не надеялась получить свое сокровище назад.
Он поднял стопку в честь прихода Генри, и лицо его приняло страдальческое выражение, но только на очень короткое время, а когда они выпили коньячку, он быстро провел большим пальцем по губам. Прежде чем спрятать бутылку под пледами, он поднял ее и подержал против света, кивнул, оставшись доволен количеством содержимого в бутылке. С едва наметившейся улыбкой, поразившей Генри, он вдруг подтянул к себе все еще туго набитый рюкзак.
– Посмотрим, удастся ли нам сработаться, – сказал он, – как долго и насколько дружно. Распаковывай!
* * *
Они не взяли Генри на производственное совещание. Хотя, если взглянуть на обстоятельства дела, речь шла, по сути, и о его существовании тоже-, по слухам, давно уже просочившимся к ним, железная дорога предпринимала попытку снова стать рентабельной, для чего предполагалось сократить пятьдесят тысяч служащих, если не больше, однако Хармс оставил его в бюро находок одного за всех – и за дежурного, и за сторожа. Генри не был огорчен, все это как-то мало его заботило. Оставшись наедине с потерянными пассажирами железной дороги вещами, с заактированными доказательствами, так сказать, людской забывчивости, он сварил себе для начала кофе и съел несколько штук сухого печенья из ржаной муки, которое нашел у Паулы на столе. Затем он походил вдоль полок, ломившихся от забытых вещей, покурил, то удивляясь, то развлекаясь, прицельно поизучал стопки книг, стремясь найти в них закладки, но ничего не обнаружил там, кроме того абонемента в бассейн. Задумчиво поглядел на сложенные в коробке вставные челюсти – так и казалось, что одни ощерились на другие, – и не смог пройти мимо детских игрушек без того, чтобы не прижать телами куклу и плюшевого мишку, отчего те так и остались лежать, полные отчаяния, в тесных объятиях друг друга.
Он подбросил теннисный мяч, обнаруженный им среди пестрых строительных кубиков, и дал ему несколько раз попрыгать по полу, потом положил на середину прохода между полками и вытащил свою хоккейную клюшку. Оценивающе оглядевшись по сторонам, он обнаружил подмигивающий ему сверкающими боками пузатый термос-кувшин, взял его с полки и поставил на пол, на расстоянии шести шагов от себя. Генри сделал несколько пробных ударов по мячу, сначала слегка подсекая его, потом коротко и резко размахнулся, отведя клюшку назад, и послал сильным ударом точно в цель. Кувшин перевернулся, крышка отскочила и закатилась под полку, а кувшин закувыркался по полу. В тот момент, когда он поднимал кувшин, чтобы вернуть его на прежнее место, он услышал шаги, после чего тут же задребезжал колокольчик.
Немного поколебавшись, Генри направился к месту приема и выдачи и с грохотом поднял окно. Перед ним стояла девушка, очень полная девушка с прекрасным, кротким лицом, смотревшая на него умоляющими глазами. Генри увидел, что девушка близка к тому, чтобы разрыдаться: ее покатые плечи вздрагивали, то поднимаясь, то опускаясь, а губы дрожали, ей было трудно говорить.
– Добрый день, – сказал Генри как можно приветливее и решился задать вопрос, впервые в жизни произнося эту фразу: – Чем могу служить?
Вот теперь девушка и в самом деле зарыдала и, всхлипывая, принялась объяснять, но таким голосом, словно извинялась перед ним, что потеряла кольцо, свое обручальное кольцо.
– Это случилось в поезде, в туалете, – сказала она, – я хотела вымыть руки и сняла кольцо, а потом услышала объявление, что поезд приближается к станции, я тут же бросилась назад в купе… А вы найдете мое кольцо?
– Успокойтесь, – произнес Генри, – успокойтесь, пожалуйста, но сначала вам надо заполнить формуляр, то есть подать заявление о пропаже, – и он вновь шагнул через проем назад в приемную, подвел девушку к черной конторке и подал ей формуляр. Девушка тупо поглядела на него, потом на Генри, потом снова на формуляр, в полной нерешительности, не зная, с чего начинать. Генри вплотную подошел к ней, показал пальцем на слово «Потерявший» и сказал: – Вот здесь нужно написать фамилию заявителя, – и невольно попытался водить ее рукой.
– Ютта Шеффель, – прошептала она.
Генри, не проявляя нетерпения, повторил:
– Напишите вот здесь – Ютта Шеффель.
Затем он принялся мягко спрашивать по порядку, как стояло в формуляре:
– Место жительства?
– Фленсбург.
– Улица?
– Ам-Ханг, 49.
– Место отправления поезда?
– Фленсбург.
– Конечная цель поездки?
– Дюссельдорф.
Девушка отвечала очень тихо, но довольно четко и быстро заполняла все графы. Только когда Генри спросил о времени отправления поезда и его фирменном названии: «Может, «Моцарт» или «Теодор Шторм»?», она запнулась и затрясла головой:
– Я этого не знаю.
Номер поезда она тоже вспомнить не смогла.
– Ну хорошо, – сказал Генри, – остановимся пока на этом, – Он кивнул ей ободряюще и только хотел еще услышать от нее, читая напечатанный в графе вопрос: – Так какой же предмет мы заявим здесь как потерянный? – Тут девушка принялась так громко плакать, что Генри машинально положил ей руку на плечо и какое-то время молча ощущал толчки и вздрагивания всего ее тела, потом принялся легонько похлопывать ее по плечу. Он даже не удивился, что девушка постепенно успокоилась, а когда она подняла голову, он протянул ей бумажный носовой платок и сказал: – Так, значит, кольцо, ваше обручальное кольцо, вы можете его описать?
Она ответила не сразу, казалось, она роется в своей памяти, но потом все-таки произнесла:
– Топаз, уральский топаз, камень такой с Урала.
Поскольку она явно не хотела или не могла писать сама, Генри взял шариковую ручку и принялся заполнять формуляр, вытягивая из нее ответы.
– А ценность, вы можете указать хотя бы приблизительную стоимость кольца?
– Это наследственное богатство, – ответила девушка, – кольцо принадлежало матери моего жениха.
– То, что оно досталось по наследству, для пользы дела ничего не говорит, – пояснил Генри, – мы должны указать стоимость кольца, ну например, тысячу марок, две тысячи?
Кончилось тем, что он написал то, что посчитал нужным. Потом успокоил ее, как мог, и дал ей подписать формуляр, заверив, что сделает все возможное, чтобы вернуть ей кольцо. Обнадеженная его словами, она повернулась, подошла к деревянной скамейке и села, давая понять, что будет ждать, сколько бы ни понадобилось, до тех пор, пока не получит своего кольца, значившего для нее больше всего на свете; как сестре милосердия, терпения ей было не занимать. Медленно подбирая слова, Генри попытался ее убедить, что это бессмысленно – сидеть здесь и ждать. И хотя их служба работает в общем успешно, результат не всегда достигается так быстро, во всяком случае, одного часа для этого недостаточно, ведь придется писать, звонить, расспрашивать тут и там.
– Я предлагаю вам пойти домой, – посоветовал он. – У нас есть ваш адрес, как только мы найдем вещь, мы сообщим вам.
Понадобилось еще довольно много времени, прежде чем она наконец поднялась, потом долго и робко, в полной нерешительности постояла и начала благодарить Генри, заставив его почувствовать, что поставлено для нее на карту, если кольцо будет потеряно навсегда.
Едва она вышла, Генри тут же опустил окошко, закурил сигарету и, придя в хорошее настроение, сделал несколько коротких и быстрых выпадов влево и вправо, как бы обходя блокирующего его противника. Он был доволен собой. Ему было ясно, что он выдержал испытание. Когда они придут с совещания, ему будет что им рассказать. Так он думал, расхаживая по проходу между полками и теперь уже не удивляясь всем этим забытым и потерянным вещам, а скорее не веря сам себе и приходя в веселое расположение духа от одной только мысли, что, оказывается, его призвание именно в том и состоит, чтобы разговаривать со всеми этими бедолагами, теряющими свои вещи каждый день, и помогать им. Он подошел к окну, поглядел на разваливающуюся на части погрузочную платформу, на заросший одуванчиками и сорняком роскошный в прошлом подъездной путь, – безнадежную запущенность всего не могло оживить даже яркое солнце. Как часто приходилось ему наводить справки, осведомляться вновь и вновь, прежде чем он наконец-то попал сюда!
Перед отделением с забытой одеждой он остановился и, немного подумав, опять вытащил монашескую рясу, приложил ее к себе, но этого ему было мало, он нырнул в тяжелое коричневое одеяние и обвязал себя вокруг пояса шнуром. С большим удовольствием поглядел бы он на себя в зеркало, но в бюро находок, где было все, зеркала-то как раз и не было. Он сложил руки, очень понравился себе в такой набожной позе и пошел, поддавшись неожиданно посетившей его мысли, в кабинет шефа, где стоял телефон. Генри решил позвонить своей сестре Барбаре, она работала у «Нефа amp; Плюмбека», заведовала там отделом по закупке товаров; он надумал представиться ей братом Алоизом и попросить отгадать ее, во что он сейчас одет, а потом предложить исповедаться у него сегодня же вечером. Он восхищался своей сестрой и любил ее, но частенько признавался себе, что жалеет эту рослую мускулистую девушку, которая уже дважды была помолвлена. Только он снял трубку, как задребезжал звонок.
Сбросив на ходу рясу, Генри перепрыгнул через чемоданы и предстал пред очи уверенного в себе заявителя, приложившего к кепи в знак приветствия два пальца. Без следов отчаяния на лице и нервозной торопливости рук стоял он перед ним в своей холщовой рубахе в крупную клетку и, казалось, даже испытывал некое доверие к Генри – он спокойно объяснил ему, что забыл в пассажирском поезде на Ганновер маленький деревянный ящичек, примерно сорок сантиметров на шестьдесят, из полированного тикового дерева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27