https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/dlya_vanny/s-dushem/
Прохожие то и дело останавливались и с интересом поглядывали на них, некоторые оборачивались и смотрели им вслед, пытаясь понять, почему тот, что постарше, нуждается в опоре. На мосту они остановились, Бусман ухватился за перила и посмотрел вниз, на канал; там навели понтон, и рабочие в забрызганных илом стеганых штанах расчищали дно. Специальными граблями и укрепленными на тросах крючьями они вытаскивали все, что осело в иле под мутной масляной поверхностью: пружины и камеры от шин, горы консервных банок, кованый стул, стальную каску, велосипед; все, что извлекалось на свет божий, бросали в лихтер. Вот плюхнулись забитые грунтом сапоги, аптечка перелетела через суденышко и снова шлепнулась в воду, детская коляска увенчала гору хлама.
– Никаких владельцев, – пробормотал Генри, – никто не заявит о потере этого мусора.
Он подумал: «Отвергнуто, утоплено. Большинство вещей утоплено тайком, в темноте. Избавились. Безымянные находки. Не потеряны, не забыты, просто выброшены, и никакой ответственности. Сколько всего под водой, на дне рек, озер, на дне морском! Сгинули, утонули».
– Это барахло уже никто не захочет получить назад, – проговорил Бусман, и Генри поддержал его:
– Да, здесь нам было бы нечего делать.
Они помахали рабочим на понтоне, понаблюдали еще, как огромные грабли выудили из канала кусок водосточной трубы, и отправились дальше. Так и шли молча, пока не очутились перед домом, где жил Бусман. Генри открыл входную дверь, давая понять, что хочет подняться вместе с ним, но Бусман опустился на ступеньку и покачал головой. Дальше его не надо провожать, до квартиры не надо. Он поблагодарил Генри, протянул ему, не глядя, руку, потом полез в карман куртки, чтобы удостовериться, что взял с собой письмо.
– Ты правда дойдешь один, Альберт?
– Тут всего несколько ступенек.
Генри хотел оставить его одного и не решался, он взглянул на лестницу, словно оценивая те усилия, которые еще предстояли Бусману, секунду раздумывал, не сесть ли рядом и не выкурить ли сигарету, но не сделал этого, так как Бусман подтянулся, ухватившись за стойку перил, и улыбнулся ему.
– Пока, Альберт, – попрощался Генри, тихонько повторив: – Пока, – и вышел.
Бросив последний взгляд на дверь, Генри уже знал, куда пойдет; целеустремленным шагом, не останавливаясь на мосту, он вернулся на вокзал и прямым ходом направился к мощному строению из клинкерного камня, в котором располагалось правление железной дороги. Синий символ «Немецких железных дорог» красовался над входом. Девушка на проходной, видевшая, как он в легком прыжке выскочил из вращающейся двери, с уважением кивнула ему, это была симпатичная девушка, наглядно демонстрировавшая изящность железнодорожной униформы; пока звонила, она одной рукой разглаживала непокорную юбочку.
– Могу я еще раз услышать вашу фамилию?
– Неф, – произнес Генри, – я хотел бы поговорить с Рихардом Нефом, это мой дядя.
Генри отвернулся и принялся разглядывать гравюру, изображавшую торжественное открытие первого железнодорожного сообщения между Нюрнбергом и Фюртом; при этом от него не укрылось, как изменился самоуверенный голос девушки, став услужливым и понятливым:
– Да-да, конечно.
Она попросила Генри еще немного подождать: там, наверху, как раз посетители. Генри смотрел на окна вагонов первого поезда, не удержавшись от ухмылки при виде отважных пассажиров, которых трепал встречный ветер, у одного слетела шляпа, другой пытался спасти свой метровый шарф, кто-то махал платком, кто-то высоко поднял бутылку с вином, по широко раскрытым ртам можно было догадаться, что все поют.
– Вот так все начиналось, – произнесла девушка, заметившая интерес Генри. – Какое, наверное, было для них приключение!
– Да, похоже, – поддержал Генри, – бюро находок тогда были излишни. Такая забывчивость, какую мы наблюдаем сегодня, – это явление нового времени.
– Это вы по опыту знаете?
– Я сталкиваюсь с этим каждый день, я работаю в бюро находок.
– У нас? Как интересно.
– Да, – согласился Генри, – пожалуй, так можно сказать: интересно.
Девушка сняла трубку, кивнула и, сказав:
– Я передам, – пропустила Генри. – Комната сто одиннадцать.
Секретарша любезно поздоровалась с ним и показала на открытую дверь. Он сразу же увидел дядю, сидевшего за огромным письменным столом, склонив голову набок, словно что-то оценивая и проверяя; на его костлявом лице застыло болезненное выражение. «Наверное, – подумал Генри, – ему приходится принимать тяжелое решение». При его появлении дядя поднялся и поприветствовал его: «Надо же, надо же, и ко мне заглянул…», затем, не дожидаясь приветствия или объяснения причины его визита, показал на мужчину, обеими руками державшего плакат.
На мужчине был выцветший летный комбинезон, длинные волосы собраны на затылке в косичку. «Художник», – мелькнуло в голове у Генри, и он не ошибся.
– Разрешите представить: господин Неф, господин Эверт, – и, показывая на плакат, дядя продолжил: – Господин Эверт как раз принес нам свой последний эскиз, скоро этот постер будет расклеен по всем поездам между Фленсбургом и Мюнхеном и станет, естественно, рекламировать «Немецкие железные дороги». Ну, каково твое мнение, Генри?
Кивком поздоровавшись с художником, Генри отступил назад и стал разглядывать рекламный плакат. На одной половине был изображен молодой контролер потрясающей внешности, он с улыбкой протягивал билет полной женщине; на другой половине постера красивая кондукторша подавала мужской компании, бывшей явно навеселе, пиво в банках. Текст, занимавший обе половины плаката, вопрошал: «Вы умеете общаться с людьми? Вы надежны в работе? Вам от двадцати до двадцати пяти?» И красным следовал призыв: «Тогда поступайте к нам – в службу сервиса общественного пассажирского транспорта».
– Ну как, Генри, нравится тебе?
Пожав плечами, Генри подошел поближе к постеру, ткнул пальцем в красавицу проводницу и спросил у художника:
– Это, наверное, Клаудиа Шиффер?
– С чего вы взяли? – удивился художник Генри заметил:
– Сходство бросается в глаза, остается только надеяться, что она согласится рекламировать сервис в поездах.
– А вы посмотрите повнимательнее на рот, – сказал художник, – у Клаудии Шиффер совсем другие губы.
– О чем речь? – вмешался дядя, не поняв причину разногласий. – Кто на кого похож?
– Проводница, – пояснил Генри, – чертовски похожа на Клаудию Шиффер-, я это только потому говорю, что у нее есть юридические права на свое лицо.
– Нет проблем, – живо отозвался художник, – если у вас сомнения, я сделаю даме рот в стиле барокко, ротик барочного ангела, с верхней губой в форме треугольного сердечка.
– Дама должна выглядеть хорошо, без этого никак нельзя, – поддержал художника дядя.
– Ясное дело, – согласился Генри, – железной дороге нужны красивые люди, я только хотел обратить внимание, что Клаудиа Шиффер обладает эксклюзивными правами на свое лицо, она всемирно известная модель и знает себе цену.
– Хорошо, – произнес художник, – чтобы избежать сложностей, проводница получит губки бантиком, о'кей?
В ожидании решения он посмотрел на дядю и, услышав наконец: «Ладно, сделайте», с большим трудом постарался скрыть свое недовольство.
Оставшись вдвоем с Генри, дядя покинул свое место за пустым громоздким столом, встал спиной к окну и поинтересовался, все ли в порядке дома и как дела у Барбары; то, что она готовится к региональным состязаниям по гребле на каноэ, вызвало его одобрение, а то, что мать Генри планирует отдохнуть на озере в Баварии, он принял к сведению со скупой улыбкой.
– Прекрасно, – проговорил он, – прекрасно.
Затем он захотел узнать, как обстоят дела у Генри на его новом рабочем месте, в бюро находок, какой климат там царит, устраивает ли его зарплата, намекнув при этом, что рассчитывал на визит Генри гораздо раньше.
– Я был бы рад, если бы ты заглянул ко мне раньше.
Ни один ответ Генри не удивил его, казалось, он был в курсе всего. Он вальяжно раскурил сигару и молча следил взглядом за колечками дыма, убежденный в том, что Генри сам назовет причину своего прихода. Что Генри и сделал. Хотя он никогда ни о чем не просил своего дядю, по совместительству высокого начальника, он произнес:
– Сегодня, дядя Рихард, я хотел бы тебя кое о чем попросить, поэтому и пришел.
– Ты хочешь, чтобы тебя перевели?
– Нет.
– Тогда о чем речь?
– О моем коллеге, о пожилом коллеге, его зовут Альберт Бусман; ему хотят дать так называемый предпенсионный статус.
– И чего ты ждешь от меня?
– Ты не мог бы распорядиться, чтобы он поработал у нас еще пару лет? Он, несомненно, самый лучший работник, какого можно себе представить для бюро находок. И кроме того…
– Да?
– И кроме того, он живет со старым отцом, заботится о нем, я был у них дома, нехорошо, если они будут целый день мозолить друг другу глаза. Ты не можешь что-нибудь сделать?
Дядя положил сигару в пепельницу, удивленно посмотрел на племянника и неожиданно спросил, не может ли он ему что-нибудь предложить, кофе, например, или чай, но Генри отказался. Он очень рассчитывал на положительный ответ. Дядя встал.
– То, что ты приходишь ко мне, Генри, чтобы попросить за пожилого коллегу, радует меня и не может не вызывать уважения. Но то, чего ты ожидаешь от меня, находится вне сферы моих возможностей, я ничего не могу сделать; железнодорожная реформа находится в самом разгаре, приведение персонала в соответствие со штатным расписанием – одно из ее нововведений; в основе урегулирования этого кадрового вопроса лежат отзывы экспертов, понимаешь? И еще, чтобы ты знал: нам дано поручение снизить расходы на персонал на три миллиарда, а чтобы добиться этого, мы должны изменить кадровую структуру.
Генри уцепился за последние слова:
– Изменить – значит увольнять, сокращать рабочие места или как?
– Это неизбежно, но все должно происходить в социально приемлемых рамках.
– Я не понимаю, с одной стороны, многие должны быть уволены, с другой стороны, предлагаются рабочие места.
– Это входит в законы санации, – ответил дядя, – сначала мы должны избавиться от огромных долгов, и, чтобы этого добиться, несколько тысяч служащих будут переведены на положение предпенсионного статуса.
Генри сделал вид, что анализирует взаимосвязь огромных долгов и увольнений, потом вдруг улыбнулся и, не меняя тональности, произнес в своей обычной наивной манере:
– Это было бы для меня идеальным решением: ты отправляешь меня на пенсию, а Альберт Бусман может остаться. Предпенсионный статус – это именно то, о чем я давно мечтаю.
Желая убедиться, что Генри всего лишь пошутил, дядя посмотрел на него, вздохнул и покачал головой:
– Тебе двадцать шесть? Если я правильно посчитал, тебе сейчас двадцать шесть лет?
– Двадцать четыре, – уточнил Генри.
– Еще хуже, – усмехнулся дядя, – в двадцать четыре года мечтать о пенсии! Бог ты мой, как вспомню, что я успел сделать к двадцати четырем годам; во всяком случае, свой путь я тогда уже проложил, у меня была цель в жизни, а у тебя есть цель?
– Что ты имеешь в виду?
– Не притворяйся, ты прекрасно знаешь, что я имею в виду: положение, к которому надо стремиться, которое тебе по душе и в котором ты максимально можешь реализовать себя или, во всяком случае, считаешь, что можешь.
Генри на секунду задумался и весело произнес:
– Когда я слышу слово «цель», я всегда думаю о станции назначения и слышу объявление: конечная станция, просьба освободить вагоны.
– Извини, Генри, но мне такая позиция не представляется веселой, абсолютно не представляется . Надо ведь как-то оправдать свою жизнь, не так ли? Какое-то время можно еще, наверное, просуществовать беспечно, впустую растратить первые годы, но рано или поздно приходит момент, когда надо сделать свой выбор и начать действовать. Ты, надеюсь, не обидишься на меня, если я скажу, что человек с твоими способностями мог бы достигнуть большего, гораздо большего.
– Конечно, не обижусь, – ответил Генри, – но я прошу тебя учесть, что мне не интересна карьера, я не хочу подниматься по служебной лестнице, не хочу штурмовать упомянутое тобой положение; я с удовольствием предоставлю это другим.
– Чего же ты хочешь?
– Вольготно чувствовать себя на работе, чтобы меня избавили от всей этой суеты и беготни.
Дядя постепенно начал терять терпение:
– Тогда подыщи себе другой мир, может, он даст тебе все, что тебе нужно для вольготной жизни, мир, в котором ты сможешь жить целиком по твоим потребностям; боюсь только, что тебе долго придется искать. Кстати, не забывай, что предпенсионный статус тоже надо еще заработать. Заработать и заслужить.
– Я все понял, – кивнул Генри и поднялся.
Он хотел уже попрощаться, как зазвонил телефон. Дядя снял трубку и так жестко выговорил их общую фамилию, что Генри показалось, будто он услышал выстрел, во всяком случае, так они в детстве подражали звуку выстрела. Дядя вдруг словно окаменел, какое-то время он не произносил ни слова и молча слушал то, что ему сообщали или докладывали, один раз перенеся трубку от правого уха к левому; Генри слышал его учащенное дыхание. Положив трубку, он встретился взглядом с Генри и сказал:
– Второй раз, это уже второй несчастный случай в этом году.
Генри прервал его молчание:
– Несчастный случай на железной дороге?
Дядя не сразу ответил; будто с трудом вспоминая, он закрыл глаза и потом проговорил:
– При подходе к платформе… Человек бросился под поезд при подходе к платформе, к четвертой.
– Мужчина? – спросил Генри.
Дядя, помедлив, ответил:
– Девушка, молоденькая девушка, это уже второй несчастный случай в этом году; она бросилась под «Вильгельма Раабе» при подходе к платформе, да…
Он плотно сжал губы, содрогнулся, словно обороняясь, что-то пробормотал, из чего Генри понял лишь слова «Благотворительная миссия», и пошел к выходу. Очевидно, он не хотел, чтобы его сопровождали. Прежде чем оставить Генри одного, он напомнил ему об обещанных пригласительных билетах на воскресный хоккейный матч:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
– Никаких владельцев, – пробормотал Генри, – никто не заявит о потере этого мусора.
Он подумал: «Отвергнуто, утоплено. Большинство вещей утоплено тайком, в темноте. Избавились. Безымянные находки. Не потеряны, не забыты, просто выброшены, и никакой ответственности. Сколько всего под водой, на дне рек, озер, на дне морском! Сгинули, утонули».
– Это барахло уже никто не захочет получить назад, – проговорил Бусман, и Генри поддержал его:
– Да, здесь нам было бы нечего делать.
Они помахали рабочим на понтоне, понаблюдали еще, как огромные грабли выудили из канала кусок водосточной трубы, и отправились дальше. Так и шли молча, пока не очутились перед домом, где жил Бусман. Генри открыл входную дверь, давая понять, что хочет подняться вместе с ним, но Бусман опустился на ступеньку и покачал головой. Дальше его не надо провожать, до квартиры не надо. Он поблагодарил Генри, протянул ему, не глядя, руку, потом полез в карман куртки, чтобы удостовериться, что взял с собой письмо.
– Ты правда дойдешь один, Альберт?
– Тут всего несколько ступенек.
Генри хотел оставить его одного и не решался, он взглянул на лестницу, словно оценивая те усилия, которые еще предстояли Бусману, секунду раздумывал, не сесть ли рядом и не выкурить ли сигарету, но не сделал этого, так как Бусман подтянулся, ухватившись за стойку перил, и улыбнулся ему.
– Пока, Альберт, – попрощался Генри, тихонько повторив: – Пока, – и вышел.
Бросив последний взгляд на дверь, Генри уже знал, куда пойдет; целеустремленным шагом, не останавливаясь на мосту, он вернулся на вокзал и прямым ходом направился к мощному строению из клинкерного камня, в котором располагалось правление железной дороги. Синий символ «Немецких железных дорог» красовался над входом. Девушка на проходной, видевшая, как он в легком прыжке выскочил из вращающейся двери, с уважением кивнула ему, это была симпатичная девушка, наглядно демонстрировавшая изящность железнодорожной униформы; пока звонила, она одной рукой разглаживала непокорную юбочку.
– Могу я еще раз услышать вашу фамилию?
– Неф, – произнес Генри, – я хотел бы поговорить с Рихардом Нефом, это мой дядя.
Генри отвернулся и принялся разглядывать гравюру, изображавшую торжественное открытие первого железнодорожного сообщения между Нюрнбергом и Фюртом; при этом от него не укрылось, как изменился самоуверенный голос девушки, став услужливым и понятливым:
– Да-да, конечно.
Она попросила Генри еще немного подождать: там, наверху, как раз посетители. Генри смотрел на окна вагонов первого поезда, не удержавшись от ухмылки при виде отважных пассажиров, которых трепал встречный ветер, у одного слетела шляпа, другой пытался спасти свой метровый шарф, кто-то махал платком, кто-то высоко поднял бутылку с вином, по широко раскрытым ртам можно было догадаться, что все поют.
– Вот так все начиналось, – произнесла девушка, заметившая интерес Генри. – Какое, наверное, было для них приключение!
– Да, похоже, – поддержал Генри, – бюро находок тогда были излишни. Такая забывчивость, какую мы наблюдаем сегодня, – это явление нового времени.
– Это вы по опыту знаете?
– Я сталкиваюсь с этим каждый день, я работаю в бюро находок.
– У нас? Как интересно.
– Да, – согласился Генри, – пожалуй, так можно сказать: интересно.
Девушка сняла трубку, кивнула и, сказав:
– Я передам, – пропустила Генри. – Комната сто одиннадцать.
Секретарша любезно поздоровалась с ним и показала на открытую дверь. Он сразу же увидел дядю, сидевшего за огромным письменным столом, склонив голову набок, словно что-то оценивая и проверяя; на его костлявом лице застыло болезненное выражение. «Наверное, – подумал Генри, – ему приходится принимать тяжелое решение». При его появлении дядя поднялся и поприветствовал его: «Надо же, надо же, и ко мне заглянул…», затем, не дожидаясь приветствия или объяснения причины его визита, показал на мужчину, обеими руками державшего плакат.
На мужчине был выцветший летный комбинезон, длинные волосы собраны на затылке в косичку. «Художник», – мелькнуло в голове у Генри, и он не ошибся.
– Разрешите представить: господин Неф, господин Эверт, – и, показывая на плакат, дядя продолжил: – Господин Эверт как раз принес нам свой последний эскиз, скоро этот постер будет расклеен по всем поездам между Фленсбургом и Мюнхеном и станет, естественно, рекламировать «Немецкие железные дороги». Ну, каково твое мнение, Генри?
Кивком поздоровавшись с художником, Генри отступил назад и стал разглядывать рекламный плакат. На одной половине был изображен молодой контролер потрясающей внешности, он с улыбкой протягивал билет полной женщине; на другой половине постера красивая кондукторша подавала мужской компании, бывшей явно навеселе, пиво в банках. Текст, занимавший обе половины плаката, вопрошал: «Вы умеете общаться с людьми? Вы надежны в работе? Вам от двадцати до двадцати пяти?» И красным следовал призыв: «Тогда поступайте к нам – в службу сервиса общественного пассажирского транспорта».
– Ну как, Генри, нравится тебе?
Пожав плечами, Генри подошел поближе к постеру, ткнул пальцем в красавицу проводницу и спросил у художника:
– Это, наверное, Клаудиа Шиффер?
– С чего вы взяли? – удивился художник Генри заметил:
– Сходство бросается в глаза, остается только надеяться, что она согласится рекламировать сервис в поездах.
– А вы посмотрите повнимательнее на рот, – сказал художник, – у Клаудии Шиффер совсем другие губы.
– О чем речь? – вмешался дядя, не поняв причину разногласий. – Кто на кого похож?
– Проводница, – пояснил Генри, – чертовски похожа на Клаудию Шиффер-, я это только потому говорю, что у нее есть юридические права на свое лицо.
– Нет проблем, – живо отозвался художник, – если у вас сомнения, я сделаю даме рот в стиле барокко, ротик барочного ангела, с верхней губой в форме треугольного сердечка.
– Дама должна выглядеть хорошо, без этого никак нельзя, – поддержал художника дядя.
– Ясное дело, – согласился Генри, – железной дороге нужны красивые люди, я только хотел обратить внимание, что Клаудиа Шиффер обладает эксклюзивными правами на свое лицо, она всемирно известная модель и знает себе цену.
– Хорошо, – произнес художник, – чтобы избежать сложностей, проводница получит губки бантиком, о'кей?
В ожидании решения он посмотрел на дядю и, услышав наконец: «Ладно, сделайте», с большим трудом постарался скрыть свое недовольство.
Оставшись вдвоем с Генри, дядя покинул свое место за пустым громоздким столом, встал спиной к окну и поинтересовался, все ли в порядке дома и как дела у Барбары; то, что она готовится к региональным состязаниям по гребле на каноэ, вызвало его одобрение, а то, что мать Генри планирует отдохнуть на озере в Баварии, он принял к сведению со скупой улыбкой.
– Прекрасно, – проговорил он, – прекрасно.
Затем он захотел узнать, как обстоят дела у Генри на его новом рабочем месте, в бюро находок, какой климат там царит, устраивает ли его зарплата, намекнув при этом, что рассчитывал на визит Генри гораздо раньше.
– Я был бы рад, если бы ты заглянул ко мне раньше.
Ни один ответ Генри не удивил его, казалось, он был в курсе всего. Он вальяжно раскурил сигару и молча следил взглядом за колечками дыма, убежденный в том, что Генри сам назовет причину своего прихода. Что Генри и сделал. Хотя он никогда ни о чем не просил своего дядю, по совместительству высокого начальника, он произнес:
– Сегодня, дядя Рихард, я хотел бы тебя кое о чем попросить, поэтому и пришел.
– Ты хочешь, чтобы тебя перевели?
– Нет.
– Тогда о чем речь?
– О моем коллеге, о пожилом коллеге, его зовут Альберт Бусман; ему хотят дать так называемый предпенсионный статус.
– И чего ты ждешь от меня?
– Ты не мог бы распорядиться, чтобы он поработал у нас еще пару лет? Он, несомненно, самый лучший работник, какого можно себе представить для бюро находок. И кроме того…
– Да?
– И кроме того, он живет со старым отцом, заботится о нем, я был у них дома, нехорошо, если они будут целый день мозолить друг другу глаза. Ты не можешь что-нибудь сделать?
Дядя положил сигару в пепельницу, удивленно посмотрел на племянника и неожиданно спросил, не может ли он ему что-нибудь предложить, кофе, например, или чай, но Генри отказался. Он очень рассчитывал на положительный ответ. Дядя встал.
– То, что ты приходишь ко мне, Генри, чтобы попросить за пожилого коллегу, радует меня и не может не вызывать уважения. Но то, чего ты ожидаешь от меня, находится вне сферы моих возможностей, я ничего не могу сделать; железнодорожная реформа находится в самом разгаре, приведение персонала в соответствие со штатным расписанием – одно из ее нововведений; в основе урегулирования этого кадрового вопроса лежат отзывы экспертов, понимаешь? И еще, чтобы ты знал: нам дано поручение снизить расходы на персонал на три миллиарда, а чтобы добиться этого, мы должны изменить кадровую структуру.
Генри уцепился за последние слова:
– Изменить – значит увольнять, сокращать рабочие места или как?
– Это неизбежно, но все должно происходить в социально приемлемых рамках.
– Я не понимаю, с одной стороны, многие должны быть уволены, с другой стороны, предлагаются рабочие места.
– Это входит в законы санации, – ответил дядя, – сначала мы должны избавиться от огромных долгов, и, чтобы этого добиться, несколько тысяч служащих будут переведены на положение предпенсионного статуса.
Генри сделал вид, что анализирует взаимосвязь огромных долгов и увольнений, потом вдруг улыбнулся и, не меняя тональности, произнес в своей обычной наивной манере:
– Это было бы для меня идеальным решением: ты отправляешь меня на пенсию, а Альберт Бусман может остаться. Предпенсионный статус – это именно то, о чем я давно мечтаю.
Желая убедиться, что Генри всего лишь пошутил, дядя посмотрел на него, вздохнул и покачал головой:
– Тебе двадцать шесть? Если я правильно посчитал, тебе сейчас двадцать шесть лет?
– Двадцать четыре, – уточнил Генри.
– Еще хуже, – усмехнулся дядя, – в двадцать четыре года мечтать о пенсии! Бог ты мой, как вспомню, что я успел сделать к двадцати четырем годам; во всяком случае, свой путь я тогда уже проложил, у меня была цель в жизни, а у тебя есть цель?
– Что ты имеешь в виду?
– Не притворяйся, ты прекрасно знаешь, что я имею в виду: положение, к которому надо стремиться, которое тебе по душе и в котором ты максимально можешь реализовать себя или, во всяком случае, считаешь, что можешь.
Генри на секунду задумался и весело произнес:
– Когда я слышу слово «цель», я всегда думаю о станции назначения и слышу объявление: конечная станция, просьба освободить вагоны.
– Извини, Генри, но мне такая позиция не представляется веселой, абсолютно не представляется . Надо ведь как-то оправдать свою жизнь, не так ли? Какое-то время можно еще, наверное, просуществовать беспечно, впустую растратить первые годы, но рано или поздно приходит момент, когда надо сделать свой выбор и начать действовать. Ты, надеюсь, не обидишься на меня, если я скажу, что человек с твоими способностями мог бы достигнуть большего, гораздо большего.
– Конечно, не обижусь, – ответил Генри, – но я прошу тебя учесть, что мне не интересна карьера, я не хочу подниматься по служебной лестнице, не хочу штурмовать упомянутое тобой положение; я с удовольствием предоставлю это другим.
– Чего же ты хочешь?
– Вольготно чувствовать себя на работе, чтобы меня избавили от всей этой суеты и беготни.
Дядя постепенно начал терять терпение:
– Тогда подыщи себе другой мир, может, он даст тебе все, что тебе нужно для вольготной жизни, мир, в котором ты сможешь жить целиком по твоим потребностям; боюсь только, что тебе долго придется искать. Кстати, не забывай, что предпенсионный статус тоже надо еще заработать. Заработать и заслужить.
– Я все понял, – кивнул Генри и поднялся.
Он хотел уже попрощаться, как зазвонил телефон. Дядя снял трубку и так жестко выговорил их общую фамилию, что Генри показалось, будто он услышал выстрел, во всяком случае, так они в детстве подражали звуку выстрела. Дядя вдруг словно окаменел, какое-то время он не произносил ни слова и молча слушал то, что ему сообщали или докладывали, один раз перенеся трубку от правого уха к левому; Генри слышал его учащенное дыхание. Положив трубку, он встретился взглядом с Генри и сказал:
– Второй раз, это уже второй несчастный случай в этом году.
Генри прервал его молчание:
– Несчастный случай на железной дороге?
Дядя не сразу ответил; будто с трудом вспоминая, он закрыл глаза и потом проговорил:
– При подходе к платформе… Человек бросился под поезд при подходе к платформе, к четвертой.
– Мужчина? – спросил Генри.
Дядя, помедлив, ответил:
– Девушка, молоденькая девушка, это уже второй несчастный случай в этом году; она бросилась под «Вильгельма Раабе» при подходе к платформе, да…
Он плотно сжал губы, содрогнулся, словно обороняясь, что-то пробормотал, из чего Генри понял лишь слова «Благотворительная миссия», и пошел к выходу. Очевидно, он не хотел, чтобы его сопровождали. Прежде чем оставить Генри одного, он напомнил ему об обещанных пригласительных билетах на воскресный хоккейный матч:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27