Сара взглянула на мать, приложившую руку ко лбу Марка. Как будто он снова превратился в маленького мальчика, и она решает, пускать ли его в школу. На Клэр были темно-синие брюки, белая блузка и плоские, без каблуков, давно вышедшие из моды туфли со стоптанными задниками – из-за привычки, садясь, освобождать пятку.
Туфли огорчили Сару: слишком уж явно выдавали они возраст матери – ведь она даже не побеспокоилась надеть перед выходом из дома что-нибудь поприличнее. Что должен чувствовать человек, замечая в своих родителях подобные перемены? Не забудь вечером посмотреть в зеркало и спросить, куда же ушли прожитые годы, сказала себе Сара, смутно ощущая свою вину за то, что была не слишком внимательной дочерью.
– Все уже обговорено, – сказала Клэр сыну. – Дома ты быстро встанешь на ноги, я об этом позабочусь.
– Но не надолго, мама, – ответил Марк, – мне только поправиться.
– Хорошо, договорились. – Клэр поднялась, прижимая сумочку локтем. – Зайди потом к нам, – повернулась она к Саре. – Проведай отца.
– Обязательно. Пока, мама.
Сара села на кровать, скрестив по-индейски ноги. Так же вот она сидела на постели Марка, когда они были намного моложе и вели бесконечные серьезные разговоры о жизни.
– Знаешь, ты приносишь ей столько радости, – обратилась она к брату. – Она вновь чувствует себя матерью.
– Понимаю. Да и как я мог ей отказать? Ну? Что там с тобой происходит? По лицу вижу, что над тобой ходят грозовые тучи.
– Неужели и вправду заметно, а?
Повязку на голове Марка заменили на другую, поуже, на нее Саре было не так страшно смотреть. Она сделала глубокий медленный выдох.
– Такое ощущение, что теперь я не знаю, кто я такая. Кажется, даже лицо меняется, выворачивается наизнанку. Ты понимаешь, о чем я говорю?
– По-моему, это называется кризис личности.
– Да, более или менее точно. Просто не знаю, что со мной творится, Марк. Я делаю вещи, которые ну никак не согласуются с моей натурой.
– Например?
– Эту ночь я провела в доме Белинды и чуть было не начала заниматься с нею любовью. Собственно говоря, мы начали, но тут же прекратили. И я не знаю, что меня огорчает больше – то, что начали, или то, что прекратили.
В Марке Саре особенно нравилась его невозмутимость. Он был одним из немногих, кому Сара без опасения могла сказать абсолютно все.
– Не думаю, что стоит огорчаться из-за этого, – ответил брат после едва заметной паузы. – Вы с нею давние друзья. А люди постоянно ищут новые способы выражения своей любви. Может, в тот момент наиболее подходящим вам обеим показался секс. Может, твое чувство к ней захватило тебя целиком, ты ощущала ее близость и тебе хотелось стать для нее еще более близкой. Не усложняй, на самом деле все гораздо проще.
– Но меня-то остановила именно любовь к ней… мне кажется. Черт, я совсем запуталась. Ненавижу такие ситуации – я привыкла раскладывать все по полочкам.
Сузив глаза, Марк не отрывал взгляда от лица сестры.
– Может, ты не все мне рассказала? Умолчала о чем-нибудь?
– Так вот почему из тебя получился такой хороший юрист, да?
– Мммм… Скорее, это инстинкт. Так что? Дашь мне недостающее звено?
Саре очень хотелось отвести глаза, но она не посмела.
– Я занималась любовью с женщиной, точнее, с девушкой моложе меня. Там, в Париже. Вместе с Энтони.
Марк пару раз медленно моргнул.
– То есть втроем?
– Не совсем. Энтони только смотрел. Большего он просто не мог. Я связала его.
Он расхохотался. Лицо покраснело, на глазах выступили слезы.
– Но перед тем, как вылететь в Лос-Анджелес, ты его освободила? – Он поднес руку к забинтованной щеке. – О-о! Ну и шутки у тебя – от них становится больно. – Но смех все еще разбирал его.
– Что здесь смешного? – спросила Сара и тоже рассмеялась, сама не зная чему.
– Понятия не имею. Судя по тому, о чем ты рассказываешь, темой нашей беседы является кармическое воздаяние.
Хохот душил обоих, Сара испугалась даже, что вот-вот войдет сестра с успокоительным для Марка.
– Тсс! А то меня вышвырнут отсюда за нарушение порядка, – еле выдавила из себя Сара.
– Хорошо, хорошо. – Марк сделал пару глубоких вдохов и взял себя в руки. – Теперь серьезный вопрос. И тебе это понравилось? Я имею в виду с девушкой?
– Не знаю. Сейчас мне все это кажется таким нереальным. Это было как во сне, я видела отвратительный, злой сон. Энтони на такое способен. У него есть какая-то власть надо мной.
– Сказать тебе, что я думаю?
– Скажи.
– Вряд ли ты к этому пристрастишься.
– Да, видимо, такая перемена блюд мне не по вкусу. Марк улыбнулся.
– Сдается мне, что Энтони – пока лучшее из того, что с тобою случалось.
– Прости?
– Помнишь тот день, когда мы отправились в апельсиновый сад и ты влепила Лэйну?
– Конечно. Я сломала ему нос.
– Так вот, после этого я не спускал с тебя глаз. И мне пришло в голову, что, хотя какая-то часть твоего «я» пришла в ужас от вида крови и хруста хрящей, другой части понравилось быть победителем и взыскивать положенную дань. За прошедшие годы я убедился, что ты отработала эту технику, – теперь кровоточат не твои суставы, а кулаки мужчин, пытающихся пробиться в крепость, которой ты себя окружила.
Марк смолк; в палате повисла хрупкая тишина, не нарушаемая даже их дыханием.
– Продолжай, – негромко попросила Сара.
– Тебя тянет к мужчинам в некотором роде опасным, но в конце концов ты превращаешь их в хныкающих мальчишек.
– Типа Лэйна.
– Совершенно точно. Кровь из носа, конечно, не хлещет, но в переносном смысле… ты снова оказалась в апельсиновом саду со сжатыми кулачками. Не знаю даже, уходила ли ты когда-нибудь вообще из этого сада. Здравый смысл подсказывает, что когда-то ты столкнешься с достойным противником. Единственным парнем, которому удалось хоть чуть-чуть размягчить тебя, задеть твою душу, был тот в колледже, на курс старше тебя. С серыми глазами.
– Дэниэл. Залетная птица из Нью-Йорка, он считал, что Калифорния – наиболее подходящее место для штаб-квартиры американской революции.
– И как только ты увидела, что он в состоянии пробить брешь в твоей обороне, ты тут же дала ему отставку. И, насколько я помню, абсолютно не переживала по этому поводу.
– Значит, на мне нужно ставить зарубки – по числу моих жертв, и для этого-то жизнь послала мне Энтони? Так, мудрый Сказитель?
– Похоже, что да. Он достаточно опасен, поддерживая к себе интерес, и ты не в состоянии одержать над ним верх, но это делает игру еще более увлекательной. Значит, в чем-то тебе придется уступить. У этого мужчины есть чему поучиться, сестренка. Он поможет тебе лучше узнать себя. Пара-тройка уроков. Так что готовься к ним.
– Не люблю, когда ты указываешь мне, кого слушать, а кого нет. – Сара сменила положение ног. – Тан вот, учти: в выборе мужчин я не слишком последовательна. Дэниэл привлекал меня вовсе не потому, что был опасен. Он вообще был удивительной личностью. К тому же эти его глаза – о чем бы он ни говорил, они горели желанием обладать. Трудно поверить, но даже когда он молчал, не издавал ни звука – все было ясно и так: либо в данную минуту он занимается любовью, либо готовится к этому, либо витает в облаках сексуальных фантазий.
– О'кей, готов согласиться с этим маленьким и не столь уж значительным уточнением. Подойди и обними меня, чтобы я знал, что ты на меня не обиделась.
Сара припала к груди брата, думая об одном: как хорошо было бы вновь превратиться в маленькую девочку, уверенную в том, что брат всегда защитит от любых напастей, подстерегающих ее за каждым углом.
Сара вышла из здания клиники в душный густой городской смог. Стояла такая жара, что даже деревья вдоль тротуара казались покрытыми потом. В подобные дни, видимо, целые семьи превращаются в шайки убийц, подумала Сара.
Но при этом тонкий ручеек ее мыслей устремился в Беркли, в университетский кампус, в октябрь – разговор с Марком даром не прошел. Вот она стоит рядом с Дэниэлом и смотрит в его темные серые глаза, напоминавшие море после бури. Он явился в этот мир, чтобы спасти его – от ядерного безумия, экологических катастроф и типично мужской одержимости ракетами, этими фаллическими божествами. Сара же приехала в Беркли всего лишь за степенью бакалавра искусств. Присутствие рядом с ней такого воителя-миротворца и в самом деле завораживало; тут Марк оказался прав. То были времена нового Иерихона – рушились казавшиеся вечными устои, что пугало, пугало до глубины души. В обществе Дэниэла Сара ощущала себя совершенно беззащитной, несгибаемая его убежденность повергала ее в священный ужас; когда Сара слушала Дэниэла, в ней как бы открывались некие каналы, по которым внутрь устремлялись необычные, удивительные впечатления. Сара не могла вырваться из плена его глаз, но не только они – все лицо Дэниэла тоже было выразительным, тревожно-штормовым, что ли, со скупыми, строгими чертами; длинные черные волосы обычно он стягивал сзади в пучок, хотя время от времени и распускал его, обретая сходство с мужественным индейцем, вышедшим на тропу войны, чтобы защитить свои прерии от белого человека. На самом деле Дэниэл был итальянцем, но когда волосы его свободно падали вниз… Пока Сара находилась рядом с ним, мысли ее кружились в вечном беспорядке, и это тоже пугало.
Когда же они занимались любовью, ей казалось, что она вплывает в него, что оба они находятся под водой и прилив вталкивает их друг в друга с силой куда большей, чем та, что таится в телах – его и ее. Она чувствовала себя заблудившейся, выбитой из привычного круга вещей – и явно неспособной к самоконтролю. Она попробовала настоять на том, чтобы во время их любовных игр Дэниэл находился под ней, но все равно прилив давил на нее, прижимал к нему все теснее, и это при том, что никогда в жизни ей не хотелось с такой остротой ощущать чью-то близость, даже близость мужчины с глазами коршуна, мировоззрением Махатмы Ганди и тембром голоса Роберта де Ниро. И насчет ее сдержанности Марк тоже не ошибся. Пришло время, и Сара просто спрыгнула с борта тонущего корабля, даже не поинтересовавшись, найдется ли для Дэниэла местечко в спасательной шлюпке. Она даже не сказала на прощание «мы же остаемся друзьями» – обычный утешительный приз, когда у отношений между двумя людьми уже нет будущего. Тут, скорее, подошла бы фраза типа «ничего не могу поделать, нужно уходить, не стоит набирать мой номер, потому что я все равно повешу трубку и не перезвоню». А он и вправду накручивал диск, и она вешала трубку, а когда он общался с автоответчиком, она ни разу не перезвонила. Иногда на нее наваливалось чувство вины, но оно было недостаточно тяжелым, чтобы заставить Сару пересмотреть свои поступки – выходки испорченного, капризного ребенка.
…Духота угнетала; асфальт под ногами, казалось, плавился от жары. Сара пожалела, что ей не дана власть над небом – собрать вместе самые тяжелые и черные тучи, разорвать их молнией и выплеснуть содержимое на землю. Дождь смыл бы настроение и краски дня, такого неприятного. Ей хотелось, чтобы потоки воды с ревом низверглись с крыш, чтобы ливень запрудил улицы, вогнал прохожих в жилища. Всех, кроме нее самой. Она стояла бы под струями дождя до тех пор, пока не промокла бы до костей. До тех пор, пока они не отмыли бы ее добела.
При свете дня дом Сары выглядел еще более пыльным, чем ночью. Посреди комнаты стояли нераспакованные дорожные сумки, на магнитофоне автоответчика помигивал индикатор. Сара остановилась на пороге, раздумывая, что делать – прослушать запись звонков, разбирать вещи или пройтись по комнатам с пылесосом. Она пошла к телефону.
«Mon ch?rie, – зазвучал из магнитофона голос Энтони с дурацким французским акцентом. – Мне хотелось бы поговорить с тобой, убедиться, что у тебя все в порядке. Надеюсь, с братом ничего серьезного. У нас сейчас около пяти, то есть примерно восемь утра по-вашему, и я удивляюсь, где это тебя носит. Сам я в отеле. Жду известий».
Сара почувствовала некоторое раздражение – в голосе высокомерие, да еще этот нелепый акцент.
– Уж попугайский говор он мог бы оставить своим актерам. Режиссер, вдруг возомнивший себя Жераром Депардье, – пробормотала Сара, стирая запись и испытывая какое-то удовлетворение от того, что нашла в себе силы отправить его голос в небытие. В то же время ее раздражало то, что этот самый голос будил желание сорвать с себя одежду, броситься на кровать и, прижав к телу подушку, погрузиться в пучины воображения. Покоя все равно не было.
Она приняла душ, затем решила отработать беззаботно-наплевательскую интонацию («Привет, Энтони, ты просил позвонить…»), что вышло довольно слабо и неубедительно. Одевалась и приводила в порядок волосы Сара сознательно медленно, как бы показывая находившемуся за тысячи миль Энтони, что она вовсе не намерена сломя голову бежать к телефону. Когда же наконец она уселась на постель и сняла трубку, в Париже было уже начало десятого. Телефонистка соединила ее с гостиничным номером Энтони – линия оказалась занята. Она попросила не разъединять пару минут, но, после того как истекла пятая, Сара положила трубку. Сколько же энергии вытекло у меня из кончиков пальцев за эти минуты, подумала Сара; он изнуряет меня даже тем, что я всего лишь не могу до него дозвониться. Всего лишь короткие гудки… Но перед глазами стояла четкая картина: телефонный шнур выдернут из розетки, а на Энтони верхом сидит Эллисон. Или парижская проститутка с влажным ртом и крепким тренированным телом.
Сара презирала себя за то, что начинает злиться, за то, что ее все еще трогают подобные сюжеты. Сделав глубокий вдох, вновь набрала номер. Тот же результат.
– Да пошел ты! – Она с треском бросила трубку.
В доме стояла полная тишина. Сара опустила взгляд на свои руки. Это и вправду ее руки? Грубая, обветренная кожа, болтающаяся складками на суставах, с проступающими венами. О Господи, да ведь она же стареет! А детей нет, и история взаимоотношений с окружающими напоминает, скорее, летопись военных действий. На полу в углу комнаты куча одежды, у окна стопками громоздятся книги – до всего этого просто не дошла очередь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44