.. Ты имеешь в виду
что-то конкретное?
- Я имею в виду вашего сына.
У Игоря глаза полезли на лоб. Он-то ничего про Тимми не знал... У
мистера Эванса исказилось лицо.
- Да, Тим - психокинетик. И разрешение на генную операцию давал я.
Но ничего плохого ему эта способность не принесла.
- Вы видели взрослых психокинетиков? - тихо спросил я.
Он покачал головой.
- А я знал одного. Почти полная потеря зрения, руки в язвах до
самых локтей. Ему было двадцать семь, он выглядел на пятьдесят.
Мистер Эванс прикрыл глаза. Сейчас и он выглядел на пятьдесят, не
меньше.
- Я знаю. Слышал... Да меня и предупредили врачи из Центра. Это
бывает, если очень сильно перегружаться. Очень... Но что я могу
поделать? Вы же теперь все взрослые... Не надо дожидаться
пятнадцати... или сколько там было раньше, лет. Сдал экзамен - и
можешь распоряжаться собой. Если вы сможете уговорить Тимми - я буду
только рад. Пусть оперирует хотя бы два... Ну, три раза в неделю.
- Оперирует? - Игорь вскочил с кресла. Непонятная реакция. Всем
известно, что психокинетики становятся, в основном, хирургами. Только
они способны выдрать, вытащить из человеческого тела запущенный рак со
всеми его метастазами или вылечить порок сердца у еще не родившегося
ребенка. Игорь повторил: - Оперирует? Но ведь для этого необходима
вторая ступень. Право на коллективную ответственность...
В полной тишине мы смотрели на то, как отец Тимми достает из ящика
стола знак самостоятельности. Такой же, как у нас с Игорем. Только
слова на нем другие: "Достиг возраста коллективной ответственности".
- Он его не любит. Отдал мне на сохранение.
- Ну я дурак... - отчетливо прошептал Игорь. - Дурак.
Он поднес знак к глазам, словно не веря. Потом быстро вышел из
комнаты.
- Если бы их было больше... - как-то безнадежно произнес мистер
Эванс. Ухода Игоря он, похоже, не заметил. - Тим ведь понимает - если
он не поможет человеку, тот умрет. Вот и делает по три операции в
день...
"А в редкие выходные развлекает своими способностями
любопытствующих роддэров", - подумал я.
- Это ведь оказалось не очень и сложно - телекинез. Синтезировали
какое-то вещество, оно позволяет любому стать психокинетиком. Но
выпуск его наладить не могут, приборы не позволяют добиться чистоты
раствора. Кажется, оно называется псикиноверрином...
- Псикиноферрином, - автоматически поправил я. - Там молекула гема
в цепи. ПКФ встраивается в эритроциты.
... Боль. Дикая, запредельная, невыносимая боль. Выворачивающие
все тело судороги. Фиолетовый туман, в котором плавают раскаленные
добела шарики. Вот такой он - запах ПКФ для моего "суперобоняния".
Длинный коридор. Белые стены. Режущий глаза свет. Я ползу по гладкому
холодному полу. Навстречу уже бегут - проклятые, ненавистные белые
халаты, такие же холодные и чужие, как эти стены. Меня тошнит, вместе
с блевотиной выплескиваются сгустки темной крови прямо на чистые
халаты, в сочувственные, встревоженные лица. И я кричу, выгибаясь в
поднимающих меня руках: "Забирайте свое дерьмо! Забирайте! Я доварил
вашу похлебку, пробуйте! И это, это жрите! Жрите..."
В Веллесбергском Центре Совершенствования я работал полгода.
Уходя, сказал, что не хочу делать других такими же несчастными, как я
сам. Соврал... Меня погнала в роддэры боль.
Дверь распахнулась, едва мистер Эванс собрался начать расспросы.
Откуда это роддэру известно точное название препарата? Но в кабинет
ввалились Дэйв с Тимми, и мистер Эванс мгновенно переменился.
- Пап, пошли купаться, - выпалил Тимми. - Покажешь нам, как
плавать на спине.
Оба они - и Дэйв, и Тимми, были мокрые, взъерошенные и абсолютно
счастливые. Похоже, мистер Эванс это понял. Он быстро встал.
- Пошли. В тридцать третий раз буду тебя учить.
Тут Тимми заметил меня. Неуверенно кивнул, видимо раздумывая,
интересно ли настоящему роддэру бултыхаться в десятиметровом пруду. Я
усмехнулся и с беззаботным видом поднялся с кресла. Пообещал:
- Сейчас я найду Игоря, и мы покажем вам настоящий класс.
После устроенной беготни я спал, как убитый. И проснулся лишь
когда моя кровать начала ездить по полу.
Возле дверей я оказался, наверное, в один прыжок. Мне доводилось
видеть разрушенные землетрясением дома... Но вокруг все было спокойно.
Лишь дергалась, как в конвульсиях, кровать. Потом лежащая на столе
книга поднялась в воздух и зашуршала перелистываемыми страницами. Я
еще ничего не понимал. И только когда Тим глухо застонал во сне, до
меня дошло...
В полутьме не было видно его лица. Я присел на кровать, взял Тимми
за руку. Ладонь была горячей и напружиненной, словно он держался за
что-то, мне не видимое.
- А ну, кончай, - тихо сказал я. - Все хорошо. Заканчивай.
Затрещала разрываемая книжная обложка. Я легонько похлопал Тима по
щеке.
- Тимми, все хорошо... Просыпайся. Или смотри другой сон. Тимми,
успокойся...
Я уговаривал его минут пять. Наверное, надо было просто разбудить
пацана. Но мне не хотелось этого делать...
Когда книжка тяжело осела на пол, а Тимми задышал ровнее, я тихо,
не включая света, нашел свою одежду. Быстро оделся. Посмотрел еще раз
на Тимми - теперь он спал вполне безмятежно. И вышел.
В кабинете горел свет. Я чуть поколебался и сказал вполголоса:
- Мистер Эванс, до свидания.
Я был почти уверен, что он меня не услышит - за дверью слабо
жужжало печатающее устройство компьютера. Но звук исчез, а еще через
мгновение мистер Эванс недоуменно посмотрел на меня.
- Вы уходите?
Я кивнул.
- Жаль... - Он беспомощно улыбнулся. - Честно говоря... Тимми
вчера так здорово развеселился, когда играл с Дэйвом.
- Пусть и дальше играют.
Он понял. И кивнул - не соглашаясь, а скорее с благодарностью.
Потом вдруг шагнул ко мне и взял за руку.
- Скажи, если, конечно, тебя не задевает мое любопытство. Ты тот
самый мальчишка, который однажды довел до конца синтез ПКФ?
- Я принимаю ваше обращение применительно к биовозрасту. - Я
попытался улыбнуться. - Да, тот самый.
Он кивнул, ничего больше не спрашивая.
- Это очень трудно, - тихо сказал я. - Понимаете, человеческий
мозг не рассчитан на то, что со мной сделали. Ему не хватает каналов
восприятия. Ну, он и выкручивается, как может, превращая запахи в
свет, звук... Иногда и боль. Очень больно, честное слово. А если
просто лишить меня обоняния - я ослепну и оглохну. Все слишком тесно
связано...
- Я верю.
Он ни о чем не просил. И от этого было еще тяжелей.
- Я вернусь в Веллесбергский Центр, - торопливо сказал я. Мне
показалось, что он уже готов уйти. - Я тогда был младше, чем Тимми. А
сейчас, наверное, выдержу... Ведь все равно, что бы я ни делал, моя
дорога туда. И с нее не свернуть, я понимаю.
- Тебе очень трудно?
Я молча кивнул и спросил сам:
- Тимми выдержит год?
- Да. А почему год?
- Не знаю. Просто думаю, что за год успею. Игорь не сможет,
никогда не сможет работать так, как вы - в миллионную долю. Только не
обижайтесь.
- Я не обижаюсь.
- У него характер такой. Ему надо быть или первым, или хотя бы в
первом ряду. Если он не найдет своей дороги, то так всю жизнь и
останется роддэром. Лучшим роддэром в мире. И многим задурит головы,
не со зла, а так... Но это не нужно, роддэры ведь не форма протеста и
не поиск нового пути. Мы - боль. Форма боли в середине двадцать
первого века. Такие, как я, у которых боль внутри, и такие, как Игорь.
Середина, не желающая ей оставаться. А я все верю, что помогу ему
найти свое место.
Мистер Эванс посмотрел мне в глаза. И сказал:
- Теперь я знаю, что ты вернешься в Центр.
Я улыбнулся и сделал шаг к спальне. Попросил:
- Потушите на пять минут свет. Пусть Игорь думает, что мы уходим,
как настоящие роддэры - не прощаясь, тайком.
Мистер Эванс улыбнулся. У него была красивая улыбка, сильная и
добрая. Знаю, что про улыбки так не говорят, но мне она виделась
именно такой.
- Ветра в лицо, роддэр, - сказал он.
Я кивнул. И подумал, что иногда не нужно даже логем, чтобы понять
друг друга.
Мы шли на восток, и солнце медленно выкатывалось нам навстречу.
Игорь насвистывал какую-то мелодию. Сумка с продуктами и всякой
полезной мелочью болталась у него на плече.
- Не обижаешься, что я решил оставить Рыжика? - спросил он меня,
когда дом скрылся из глаз.
Я покачал головой. И вдруг почувствовал, как невидимые пальцы
крепко сжали мою ладонь. Там, в маленькой комнатке на втором этаже,
проснулся Тимми.
Я улыбнулся. И пожал протянутую через холодное утро руку.
ПОЧТИ ВЕСНА
За толстым холодным стеклом умирала зима. Влажные бесформенные
снежинки падали на черную землю клумб, на мокро отблескивающий в свете
фонарей асфальт, на торопливые фигурки прохожих. Вдали, за частоколом
сосен, белыми гребнями рябило море. На Балтике штормило третий день.
Краем глаза я видел мужчину, сидящего метрах в пяти. Уж слишком
старательно он пытался не смотреть на меня...
Когда-то я не любил таких, как он, - нерешительных и настойчивых
одновременно. Их появление означало неизбежные просьбы и не менее
неизбежный отказ. Но сейчас предстоящий разговор не вызывал никаких
эмоций. У мужчины могла быть тысяча причин искать встречи со мной. А у
меня - лишь одна причина находиться в зале ожидания регионального
генетического центра.
Зал был большим - горькая предусмотрительность строителей. Но
обилие модных скульптур из цветного стекла, тропических растений,
тянущихся от пола до прозрачного потолка, огромных аквариумов с яркими
рыбками делало его почти уютным. Тихая музыка глушила голоса, неяркий
свет смазывал лица. Здесь не принято говорить громко, здесь не принято
узнавать знакомых. Тут не плачут от горя и не смеются от радости.
Здесь просто ждут.
- Ваш талон, пожалуйста. - Девушка в зеленой форме подошла к моему
креслу.
Я протянул ей маленький белый прямоугольник. Никаких имен, лишь
десятизначный номер и фотография.
- Ваш результат. - В мою ладонь лег запечатанный конверт с тем же
номером, что на талоне. - Удачи вам.
Я кивнул. Слова девушки - формальность, заученная формула
вежливости. Но как она мне нужна сейчас, удача... Хотя бы чуть-чуть
удачи. Маленький зеленый штампик на листе гербовой бумаги в конверте.
- Спасибо, - вполголоса сказал я. - Спасибо...
И надорвал плотный конверт - осторожно, по самому краю, как делали
до меня миллионы, сотни миллионов людей.
Лист был слишком большим для тех нескольких строчек, которые
отпечатал на нем сегодня утром диагностический компьютер. Да и
немудрено - в толще бумаги запрессовывались пленочные микросхемы,
которые надежнее всех печатей и водяных знаков предотвращали подделку.
Михаил Кобрин, 18 лет.
Соматически здоров.
Экспериментальная мутация на эмбриональной стадии типа ОЛ-63 с
положительными результатами. Генотип-81% чистых, 19% слабонегативных.
Желтый штамп.
Екатерина Новикова, 16 лет. Соматически здорова.
Генотип-67% чистых, 32% слабонегативных, 1% средненегативный.
Желтый штамп.
Взаимная генетическая совместимость:
Совпадение рецессивных негативных генов по типу ЦМ-713.
Абсолютные противопоказания.
Возможность оперативной терапии - 0%.
Красный штамп.
Он стоял ниже - этот самый красный штамп с надписью: "Запрет.
Генетический контроль".
Я сжимал в руках свой приговор, словно собирался разорвать его или
скомкать и кинуть кому-нибудь в лицо. Например, мужчине, который
подходил ко мне с напряженной, сочувственной полуулыбкой...
- Красный штамп, Миша?
Я не кинул в него заключением генетиков. Я беспомощно кивнул. И
тут же, проклиная себя за эту беспомощность и желание разреветься,
сказал:
- А вам-то какое дело? Кто вы такой?
- Тот, кто может помочь. - Он присел на корточки передо мной,
сгорбившимся в мягком низком кресле. - Зови меня Эдгар.
- Мне нельзя помочь, - сказал я с прорывающейся яростью. - Я люблю
девушку, с которой генетически несовместим. У нас никогда не будет
детей.
- И тебя это не устраивает?
- Шел бы ты подальше... - процедил я. Прозвучало довольно жалко, и
Эдгара это предложение не смутило.
- Я действительно могу помочь.
Напряжение в голосе исчезло. Спокойный тон. Холеное, гладко
выбритое лицо. Светлые волосы коротко подстрижены по последней моде.
Строгий серый костюм того делового стиля, что не менялся, наверное, с
двадцатого века. Узкий галстук в тон рубашке.
Против воли я почувствовал, что начинаю ему верить. Конечно, его
дружелюбие не бескорыстно... Но красный штамп заставляет цепляться за
любую соломинку.
- Что вы можете сделать? Здесь написано, что операция невозможна.
Эдгар пожал плечами. И предложил:
- Может быть, поедем ко мне домой? Это недалеко, а у меня машина.
Ты не против?
Я кивнул. Конечно же не против.
Он жил в небольшом коттедже на берегу моря. К дому вела узкая
бетонная дорога, сооруженная явно для одного. Что ж, высокий статус
Эдгара ощущался с первого взгляда. В то же время рядом с домом не
оказалось ни ангара, ни взлетной площадки для флаера. Похоже, Эдгар
был из нелюдимых домоседов...
Однако сейчас я видел перед собой гостеприимного хозяина. Он
поинтересовался, что я предпочитаю: чай, кофе или пунш. Усадил в
удобное, явно любимое кресло возле камина, извинился и исчез на кухне.
Через несколько минут вернулся с подносом, где кроме дымящегося кофе
стояли миниатюрные бутылочки с коньяком и бальзамом. Осторожно отмеряя
ложечку бальзама, я заметил, как Эдгар плеснул в свой кофе коньяку.
Гораздо больше, чем необходимо для приятного вкуса. Волнуется? Пускай.
Я ведь тоже на взводе, хотя и понимаю, что надежд на Эдгара мало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13