– Цель первого тура – образовать квадрат, заполнив колонки Б, Г, верх и низ карточки.
Фрэнсис пристально наблюдала за рукой Эбби, когда та раскручивала колесо. Зал затих.
– Б-19! Н-43!
Сэм поместил фишку на свою карту. С ускорившимся сердцебиением Фрэнсис следила, как крутятся в прозрачном пластиковом колесе деревянные нумерованные шары. Она не могла сказать, почему ей так нравится лото, но считала, что такое времяпрепровождение, во всяком случае, снимает нервное напряжение, накопленное за неделю.
– Б-7.
Ричард Пратт познакомил дочерей с этой игрой тридцать лет назад, когда привел их на воскресную игру в клубе «Фейр-Лаун». Это было одним из многочисленных семейных развлечений, предлагаемых клубом своим членам в летние месяцы. Главная гостиная здания клуба освобождалась от диванов и кресел и заставлялась круглыми столиками, накрытыми белыми скатертями с вышитыми забавными рисунками. Дети в возрасте от пяти до пятнадцати лет (самые младшие вместе с родителями) поедали жареных цыплят с гарниром из сладкого картофеля и разваренных кукурузных зерен, пирожки с овощной начинкой и, набивая через силу желудки, ждали с вожделением, когда официанты наконец очистят столы, разнесут всем вазочки с мороженым, а затем и карточки для лото.
В тот первый раз Фрэнсис выиграла и до сих пор не могла забыть, как шла через весь зал к подиуму, потом с дрожью и слабостью в ногах ждала, пока ведущий сверит номера на ее карточке с теми, которые выкликались. Она знала, что взгляды всех устремлены на нее, что каждый ребенок в зале затаил надежду на ее ошибку и на то, что ее после проверки с позором возвратят на место, а игра продолжится. Но она тогда не ошиблась. Приз – купон на бесплатное приобретение любой вещи в «Белой лилии», единственном в Саутгемптоне магазине игрушек – был вручен ей.
– Фрэнсис, проснись! – Сэм наклонился к ней. – Выкликнули Г-84. У тебя это есть на двух карточках.
Фрэнсис сконцентрировалась на игре.
– Выиграл! Он выиграл! – послышался женский голос из дальнего конца зала.
Чернокожая матрона в зеленом платье с белым кружевным воротником, лавируя между столами, выкатила на всеобщее обозрение инвалидное кресло с восседающим на нем старичком в теплом фланелевом халате. Старичок радостно улыбался, демонстрируя свои искусственные зубы, и держал в трясущихся руках карточку.
«Май, двадцатое число», – внезапно вспомнила Фрэнсис.
– Фрэнсис, это Клио.
Голос мачехи на другом конце телефонного провода показался ей тогда далеким, словно из иной вселенной. Было три часа утра. Звонок разбудил ее.
– Твой отец в больнице. У него инсульт.
Все два часа по ночной, окутанной туманом дороге до Нью-йоркского университетского медицинского центра она ни о чем не думала, только следила, как «дворники» ритмично очищают ветровое стекло машины от влаги.
Клио встретила ее в приемной реанимационного отделения. Пластиковый стаканчик с давно остывшим кофе из автомата хрустнул в ее пальцах, и первое, что сделала Фрэнсис, это забрала его из ее пальцев и кинула в мусорный контейнер.
Потом она спросила:
– Как он?
– Не знаю. – Голос мачехи звучал глухо, будто через подушку. – И врачи ничего не знают.
– Ты его видела?
– Издали… через спины медиков. Их там много суетится…
– Он в сознании?
– Не уверена. Но он знает, что я рядом.
– Я должна известить Блэр, – сказала Фрэнсис и тут же вспомнила, что мачеха только недавно посоветовала отцу отослать младшую дочь вместе с мужем в Японию на переговоры о продаже произведений искусства для офиса компании «Хонда».
– Я уже говорила с ней, – сказала Клио. – Она вылетит первым же рейсом.
Клио, казалось, читала мысли Фрэнсис. Еще и по этой причине с ней было трудно общаться.
Фрэнсис не знала, о чем еще ее спросить и что сказать. Она села напротив мачехи на жесткую скамью и стала рассеянно перелистывать оставленный здесь кем-то потрепанный номер журнала «Пипл». Статьи о звездах кино, рок-певцах и знаменитых фотомоделях были уныло однообразны, а их натужно бодрый слог в этих стенах вызывал лишь раздражение. Клио молча смотрела куда-то в пространство и шевелилась только тогда, когда чьи-то голоса звучали в коридоре. Время текло нестерпимо медленно.
– Один победитель у нас уже есть, – провозгласила миссис Флэнеган.
Присутствующие вежливо, но без энтузиазма похлопали и тут же убрали расставленные фишки со своих карточек, готовясь к следующему туру.
– С тобой все в порядке? – спросил Сэм.
– Да. А что? Почему ты спрашиваешь?
– Просто поинтересовался. Мне показалось, что ты отключилась, ушла в себя.
– По-моему, здесь не место для болтовни, а серьезные соревнования, – отшутилась Фрэнсис. – Борьба не на жизнь, а на смерть.
Но Сэма она не убедила. Он догадывался, что у нее какая-то тяжесть на душе.
Ожидание в унылой приемной длилось много часов. Только ближе к полудню доктор Хендли соизволил явиться с информацией. Он снял очки и потер усталые глаза.
– У Ричарда кровоизлияние в левом полушарии мозга. Он еще находится в хирургии.
Долго, очень долго Ричард Пратт боролся за жизнь. Точнее, за его жизнь боролись люди, знающие, с каким богатым человеком имеют дело. Он же не шевелился и ничего не произносил, лишь изредка на секунду открывал глаза и вновь уходил в небытие, доверив себя полностью заботливым эскулапам.
Клио постоянно дежурила у его ложа, иногда наклоняясь и массируя его руки, протирая его лицо смоченным в теплой воде полотенцем, нежно касаясь его щек, шепча ему на ухо слова, которые Фрэнсис не могла разобрать. Клио покидала госпиталь только на короткое время, чтобы принять душ, переодеться, а потом снова занять свой пост.
Фрэнсис, не выдерживая зрелища столь показной самоотверженности, часто уходила на прогулку по близлежащим кварталам, покупала сандвичи с рыбой и маринованными зелеными помидорами, завернутые в промасленную бумагу, и звонила к себе на службу в контору окружного прокурора, чтобы узнать, нет ли для нее срочных поручений. Ей отвечали, что нет, ее щадили, и она была за это благодарна своему начальству.
Затем женщины вновь встречались в больничной палате. Фрэнсис усаживалась на смертельно надоевший ей пластмассовый стул у подоконника и смотрела бесконечный спектакль, разыгрываемый мачехой. Напевая себе под нос что-либо из репертуара Фрэнка Синатры (в основном «Улетим со мной»), та суетилась, перекладывала и взбивала подушки чаще, чем требовалось, массировала Ричарду ступни и щиколотки. Такая забота иногда трогала Фрэнсис, но она же заставляла ее и сестру Блэр, заявившуюся на следующий день, ощущать себя лишними у одра больного в ограниченном пространстве, почти целиком занятом Клио.
Отец вряд ли понимал, кто ухаживает за ним и кто здесь присутствует. Клио не могла рассчитывать на его благодарность в будущем за свои хлопоты и заботы, но она очень беспокоилась, чтобы дочери не проникли внутрь невидимого кокона, в который она закутала лежащего в полной беспомощности Ричарда. Только когда она отлучалась в туалет или выпить чашку чая в буфете, дочерям предоставлялась возможность приблизиться к кровати больного. Фрэнсис вглядывалась в его осунувшееся лицо, покрытое седой щетиной, клала ладони на его плечи и шептала ему на ухо признания в своей дочерней любви. Какие бы черные кошки ни пробегали между ними раньше, она по-прежнему любила отца. А сейчас, когда он тяжело болен, только это и имело значение.
Через неделю три женщины собрались в кабинете доктора Хендли, чтобы услышать вынесенный больному приговор. Врач ничем их не порадовал, но пообещал, что пациент будет жить, хотя и останется ограниченным в движениях, речи и умственной деятельности.
– Есть ли надежда на улучшение? – тотчас задала вопрос Фрэнсис.
– Только время это покажет, – последовал уклончивый ответ доктора.
– Фэнни… Фэнни… ты выиграла! – Сэм тряс ее за плечо.
Фрэнсис посмотрела на свою карточку, на которую она ставила фишки, машинально повинуясь голосу ведущей. Радости она не испытывала, но смогла выдавить на лице улыбку.
– Сделай мне одолжение, – попросила она Сэма.
– Какое?
– Забери вместо меня мой выигрыш. Сэм растерялся:
– Пожалуйста.
Фрэнсис не собиралась объяснять ему, почему ей не хочется выходить на публику в годовщину постигшей ее отца болезни. Была также и другая причина, связанная с ее профессиональной деятельностью. Помощник окружного прокурора, выигрывающий в лото у местных жителей, в основном эмигрантов среднего достатка, – это выглядело немного неуместно. Может, в другой раз она бы торжествовала победу, но сейчас ее желанием было укрыться в толпе разочарованных проигравших.
– Как хочешь, – пожал плечами Сэм. – Одно только скажу: у тебя впереди удачное лето.
«Спасибо тебе, Сэм, за столь оптимистичный прогноз», – подумала она.
Блэр Девлин вытянула свои длинные ноги, полюбовалась гладкой загорелой кожей. Откинувшись в шезлонге на голубые в белую полоску подушки, она спросила мужа:
– И о чем ты собирался мне рассказать?
Она при этом зевнула и принялась накручивать на мизинец прядь белокурых волос.
Джейк, прежде чем открыть рот, отвел взгляд в сторону. У него в руках была пачка бумаг, свидетельствующих, что он на грани разорения, но в разговоре с женой они уже казались жалкой никчемной макулатурой. Никакими документами он не смог бы в чем-либо убедить Блэр, если она занимала свою излюбленную позу в шезлонге. Ему оставалось надеяться только на чудо.
Десять лет своей жизни Джейк потратил на создание и поддержание на плаву престижной галереи современного искусства в самом центре Манхэттена и все время барахтался на тоненьком волоске. От падения в пропасть его в последние мгновения спасали связи и энергия супруги. Он одновременно и ненавидел ее, и гордился ею. Она в угоду своему тщеславию и капризам вовлекла его в этот шаткий, малопонятный ему бизнес, но, несомненно, обладала чутьем на новые имена и веяния. Вот, к примеру, ее последнее открытие. Джейк не пустил бы эту дамочку, называвшую себя художницей, дальше порога, но сморщенный сухой лист на фаянсовой тарелке мрачного цвета, нарисованный ею, купили сразу за бешеные деньги.
Выставляя это полотно, Джейк добивался от Блэр ответа, в чем его смысл.
– Не знаю, и знать не хочу. Возможно, это понимание смерти как таковой. Она преподносится нам на блюдечке. Прочти «Нью-Йоркер», там все тебе растолкуют.
Блэр умела опустошать кошельки коллекционеров, очаровывая их и забивая им головы словесной ватой, лихо торговалась и обкручивала вокруг пальца наивных художников. Джейк ревновал ее и чувствовал себя униженным, будучи лишь ширмой для ее махинаций. Но когда бизнес разросся и конкуренты показали, какие у них когти, а милого воркования Блэр уже стало недостаточно для заманивания в ловушку обнаглевших гениев, Джейк осознал, что роскошный образ жизни и беспечные траты им уже не по силам. Но лавину нельзя было остановить.
Сейчас Блэр заигрывала с Джейком, запуская пальчики к нему в промежность, затянутую в джинсы, выпячивая соблазнительные губы, но он уже полгода не хотел ее, зная, с кем она трахается.
Его куда больше беспокоил их общий банковский счет. Если ей взбредет в голову развестись с ним, он окажется на мели. А этот момент близок. Джейк чувствовал, что его пустоголовая супруга готова раскинуть на простыне не только свое соблазнительное тело, раздвинуть широко ноги, но и предложить любовнику раскручивать его хилый, в отличие от члена, скульпторский талант. Во сколько ей… и ему это обойдется? Даст ли это какую-либо прибыль?
Хотя документы, собранные в папку, которую Джейк сейчас сжимал в потных ладонях, ясно доказывали, что их совместному бизнесу грозит крах, он еще лелеял какие-то надежды. Ведь они заработали на перепродаже дурацких композиций из капель расплавленной пластмассы кучу денег, но куда эти деньги испарились? С Блэр невозможно было вести бухгалтерию и бессмысленно просить ее как-то ограничивать расходы. Ответ на все его намеки и открытые воззвания к разуму был всегда одинаков: «Если ты не можешь добыть то, что мне нужно, катись к черту».
Джейк, собираясь с духом, опустил голову, побыл с минуту в позе роденовского мыслителя, а затем осмелился поднять взгляд.
Красота принадлежавшей ему по закону женщины, как всегда, ударила ему по нервам. Все, что с щедростью дала ей природа, было ловко подчеркнуто стилистом и парикмахером. Он чуть не задохнулся от похоти, но знал, что его всплеск страсти будет встречен презрительной улыбкой, означающей сомнение в его мужских способностях.
Блэр сверлила его взглядом голубых глаз, словно просвечивала рентгеном. Что она думает о нем? Какое место в ее шкале ценностей он занимает? Джейк ждал от нее слов, означающих, что она готова к деловому разговору.
У него уже довольно давно созрел в голове рискованный и дорогостоящий замысел устроить филиал художественной галереи в курортных местах Лонг-Айленда, где-нибудь посреди посещаемых скучающими богачами фешенебельных питейных заведений и клубов со стриптизом. Идея приобщить эту публику к новаторской живописи и скульптуре была слишком рискованна. Поначалу надо было вложить в покупку земельного участка и в возведение здания немыслимые суммы. Однако, хоть и в кредит, землю они приобрели и галерею построили. Что дальше? У них нет ни цента даже на прокорм, а проценты по долгу множатся.
– Если ты хочешь что-то сказать мне, говори. Не тяни время понапрасну, – пропел ее голосок, мелодичный, как флейта. – Тем более что у меня тоже есть тема для разговора с тобой. А именно о Марко. Он наконец согласился выставиться у нас.
Марко, аргентинский скульптор, стал очередным фаворитом Блэр. Она прослышала о нем еще до опубликования в «Чикаго трибюн» восторженной рецензии на его бронзовые статуи обнаженных женщин в натуральную величину, но искаженных, как подобает в современном искусстве, до такой степени, что их женственность теряет сексуальность и становится «символом для извержения межпланетного семени».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50