Они кричали, пищали и в такт музыке топали. Грохот стоял такой, что на моей голове шевелились волосы. Я тоже начал танцевать — нечто дикарское, шаманское, жуткое, извиваясь, как пламя, приседая и вытягиваясь к черному потолку, по которому в бешеном круговороте вращались звезды. Круг расширялся, вовлекая в себя все больше и больше девушек. Я сделал сальто назад, потом сел в шпагат, но толпе этого было мало, меня подзадоривали все дружней, аплодируя и вопя. Парни, стоящие позади своих девчонок, смотрели на меня недружелюбно, я запросто притянул к себе внимание их подруг, которых они, должно быть, обрабатывали уже не один час… Я кружился как белка в колесе. Встал на руки, прошелся по кругу, словно циркач, под аплодисменты, сделал еще одно сальто, прыгнул вверх. Моему примеру последовал долговязый парень с оранжевыми волосами, он стащил с себя пуловер, обнажив покрытую веснушками грудь, но украденное у меня ноу-хау в его исполнении осталось невостребованным. Девчонки заводились все сильнее, и круг, который они отвоевали для меня, занимал уже едва ли не четверть зала. Я начал выдыхаться и на остатках сил сел в шпагат, уперся ладонями в пол, локти — в живот и медленно оторвал ноги от пола. Свист, аплодисменты! Я прыжком вернулся в нормальное положение, поклонился публике и пошел по кругу с протянутой рукой. Посыпалась мелочь, кто-то сунул мне бутылку пива, кто-то угостил шоколадкой, потом легла пятидесятирублевая бумажка (ого! Это уже что-то), потом… Шутка, что ли? Сто баксов!
Я поднял глаза, чтобы лицезреть столь щедрое создание и остолбенел. Она… То есть, конечно, она, но не помню, кто она есть, где и когда мы встречались. Очень знакомое, до боли знакомое лицо! Где же, где же?? Актриса? Продавщица? Стоматолог? Стоит передо мной, улыбается краешком губ. Платье до колен, плотно облегающее фигуру. Покрыто блестками, словно чешуйками. Личико хитрое, чуть вытянутое вперед, что отдаленно напоминает милую собачью мордочку…
Я врезал себя по лбу свободной рукой, и мысли тотчас пришли в порядок. Ага! Девушка в красной юбке! Та самая! Конечно, конечно. И она меня узнала.
— Ты? — задал я идиотский вопрос.
Круг смыкался. Начался новый танец, и пары затоптали мою арену. Какой-то парень сильно толкнул меня плечом, взял щедрую поклонницу моего таланта за руку и потянул к себе.
— Потанцуем?
— Я не танцую! — ответила она.
Мы всем мешали. Я соображал намного медленнее, чем мне бы хотелось. Откуда она здесь? Я взял ее под локоть и стал вместе с ней протискиваться сквозь танцующую толпу к столикам, где было немного свободного места. Парень, которого моя знакомая только что отшила, оказался перед моими глазами, словно осенний лист, налипший на ветровое стекло машины. У него было такое лицо, словно ему сильно наступили на ногу, но он сдержался и не закричал.
— Эй, чувак, — сказал он мне и сложил на груди руки, чтобы испугать меня своими бицепсами. — Это моя девушка. Внял?
В этом принципиальном вопросе следовало разобраться, и я спросил:
— Ты его девушка?
Моя знакомая отрицательно покачала головой.
— Тогда иди и закажи себе стакан кефира, — посоветовал я парню. — Я потом оплачу.
— Понял, —криво ухмыльнулся парень и плюнул мне под ноги. — Так и сделаю.
Он испарился. Мы подошли к стойке бара.
— Послушай, — сказал я. — Совсем из головы вылетело, как тебя зовут?
— Лера… Ты так здорово танцевал! А я смотрю — ты или не ты?
— Это я, Лера. Я… Очень хорошо…
Я пожирал ее глазами, пытаясь постичь тайну, которую эта девушка носила в себе. Или, может быть, не было никакой тайны, я сам придумал ее?
— Ты здесь какими судьбами, Лера?
— Да вот со своим парнем на райдерский тус прикатила… Слушай, а тебе не холодно? У тебя что-нибудь есть надеть?
— А что такое райдерский тус? — спросил я и заказал джин и шампанское.
— Ну, это компашка бордеров и прочих безбашенных элементов… На досках катаемся, ты что, не врубаешься?
Ее веселила моя непросвещенность.
— На каких досках, Лера? На гладильных? Или на стиральных?
Она заливисто рассмеялась, высоко подняв подбородок.
— На сноубордах!
— Теперь понял. Это такая одиночная широкая лыжа. У моего прадеда была такая. Ему в уссурийской тайге тигр ногу откусил, и с тех пор старикан на охоту на одной лыже ездил… А где твой парень?
— А он продрог сегодня на вышке, как цуцик, и в номере отогревается. А мне стало скучно, и я сюда пришла.
Мы выпили. Джин продрал мне горло так, будто я выпил сок жгучего перца. Лера долго не отрывала бокала от губ и смотрела на меня так же, как и я на нее, — вроде бы весело, и в то же время напряженно, будто мы поспорили, кто кого быстрее рассмешит, причем поспорили на очень большие деньги.
— Сто долларов я тебе обязательно верну, — пообещал я.
— А как же голый пойдешь на улицу?
— А я не пойду. Я тут останусь. Предложу себя бармену в качестве уборщика.
Лера поставила бокал на стойку, спустила бретельку платья с плеча и ближе подошла ко мне.
— Вот посмотри, — сказала она, глазами показывая на плечо. — Как тебе это нравится?
— Хорошее плечо, — оценил я. — Плавно переходит на предплечье, а спереди перетекает в грудь и выгодно подчеркивает ее округлость, объем и упругость…
— Какая упругость! — воскликнула Лера, немедленно возвращая бретельку на место. — Я тебе синяк показываю! Это я у тебя в машине его заработала, когда под сиденье свалилась. Здорово ты меня тогда покатал!
— Я сразу понял, что ты любишь экстрим.
— Экстрим люблю, а когда меня дурят — нет. Я уже потом поняла, что никакой ты не милиционер, а всего лишь на пушку меня брал. «Сатанисты…Тридцать четыре ритуальных трупа… Уголовный розыск на ушах…» Ты здорово врать умеешь.
— Спасибо, — ответил я, прикладывая ладонь к груди. — Спасибо за скромную оценку моих выдающихся достоинств.
Нет, она здесь неспроста. Второй раз оказаться в самом эпицентре событий — это уже не случайность. Закономерность! Но Л ера вовсе не кажется испуганной. Несколько напряжена — это да. И улыбка! Какая милая, какая насыщенная улыбка, будто девушка с трудом сдерживается, чтобы не рассмеяться.
— А хочешь я дам тебе мой свитер? — обрадован-но воскликнула она и легонько шлепнула меня по груди. — Я его в гардеробе оставила. А мне и пуховика будет достаточно.
А разве ты уже уходишь?
Я не могу надолго оставлять своего замерзшего друга, — ответила Лера и, словно прося у меня прощения, вздохнула. — Вот смотрю, как ты мурашками покрылся, и так жалко его становится, что скулить хочется… Пошли в гардероб!
Я позволил ей делать со мной то, что она хотела делать. Чем больше она проявит инициативы, тем быстрее раскроется. Лера стала решительно пробиваться к гардеробу. Я смотрел на ее плечи, пытаясь найти синяк. Вся эта гнусная история началась с нее. Она попросила у меня мобильник. Она выполнила волю человека, которого я до сих пор не могу ни увидеть, ни понять. Мужчина в темных очках, с узким лицом, заплативший ей сто баксов за пустяковую, в сущности, услугу. Там, у дверей ночного магазина, я позволил ей прикоснуться к моему мобильнику, и — понеслась катавасия! Словно она защелкнула на моем запястье наручники.
22
Мы пробились к гардеробу, словно сквозь могучий морской прибой к спасительному берегу. С голой грудью мне было легче, чем Лере, проталкивать себя сквозь потно-пьяную толпу танцующих. Обе лямки от платья висели у нее на локтях, а черные бархатные туфли были покрыты пыльными отпечатками протекторов спортивной обуви. Она кинула на прилавок номерок и протянула мне свой свитер — цвета морковки, с большим воротником. От свитера пахло духами и еще чем-то приятным и волнующим.
— Ты уверена, что он подойдет мне по размеру?
— Он растягивается.
Она накинула поверх платья ярко-красный пуховик. Я вспомнил ее юбочку, в которой она щеголяла по набережной. Точно такой же цвет. Нравится девушке красное… Если свитер и растягивался, то до разумных пределов. Мне удалось с превеликим трудом просунуть сквозь воротник голову и руки в рукава, которые едва достали мне до локтей. Дальше дело пошло хуже. На мою грудь (в обхвате метр двадцать пять) свитер решительно не хотел наползать и собрался складками под подбородком. Лера пришла мне на помощь.
— Ты его не тяни! Раскатывай!
Свитер трещал, но не рвался. Я выдохнул из груди воздух и поднял руки вверх.
— Самое интересное, как я буду его снимать.
— А ты не снимай. Спи в нем. А завтра мы встретимся, и я тебе помогу… Ой, кажется, немножко по шву разошлось…
— Я тебя провожу, — решил я.
Лера начала было возражать, но я устремился к двери. Помахивая рукой над головой, как звезда эстрады, покидающая сцену после десятого выхода на бис, я вышел под звезды на мороз.
— Тебе надо устроиться в гостиницу, — сказала она. — Хочешь, покажу одну? Там недорого и уютно.
— Гостиница отпадает, — ответил я. — У меня нет паспорта.
Лера молчала, раздумывая о чем-то. Я рассматривал ее профиль, освещенный луной и отраженным светом ледников. Что она здесь делает? Много бы я отдал за то, чтобы проникнуть в ее мысли!
— Я придумала, — сказала она. — Мы пристроим тебя на частном секторе. Здесь почти в каждом дворе принимают постояльцев.
— За твое великодушие мне вовек не расплатиться, — сказал я.
— Расплатишься! — уверенно ответила Лера, не слишком, по-моему, вдумываясь в смысл слова. — Пошли, а то околеешь… Везет же мне сегодня на замерзших парней!
Мы вышли на улицу, скудно освещенную редкими фонарями. Если бы не было луны, нам пришлось бы держаться за руки, чтобы не потерять друг друга.
— А ты искал того человека? — тихо спросила Лера, глядя на светящиеся окна домов.
— Какого человека?
Ну да, я с опозданием понял, о ком она. И Лера не стала уточнять, потому как знала, что ее вопрос исчерпывающий. Нас ничто с ней не связывало, кроме того неуловимого человека, пассажира темной «девятки», убийцы и негодяя, который вот уже несколько дней распоряжался мною, как генерал солдатом. Она остановилась, повернулась ко мне. В лунном свете ее глаза казались наполненными ртутью.
— А зачем он вообще тебе сдался? — спросила она. — Разве у тебя были неприятности из-за одного звонка? Из-за маленького, совсем малюсенького звоночка? Я тебя подвела, да? — А почему ты спрашиваешь? — Я чувствую себя виноватой. — Она повернулась и пошла дальше. — Я часто чувствую себя виноватой. Это с детства началось. Родители отругают старшую сестру, а я плачу. Мне казалось, что все семейные ссоры происходят из-за меня… Теперь настала моя очередь остановиться и повернуть девушку к себе. Не знаю, с чего это вдруг на меня нашло? Экспромт получился аляповатым и нелепым:
— А ведь тому мужчине, который сидел в темной «девятке», совсем не тридцать пять, а двадцать пять. И лицо у него вовсе не узкое, а круглое, румяное, как спелое яблочко. И зовут его Антон Мураш. Так ведь?
— Какой Мураш? — с внезапным раздражением произнесла Лера, выдергивая локоть. — Что ты мелешь? Не знаю я никакого Мураша. И того, кто сидел в «девятке», тоже не знаю. Надоело!
Некоторое время мы шли молча. Наконец Лера остановилась у калитки, на которой висела жестяная табличка с неумело нарисованными на ней заснеженными горами и надписью: «Есть комната со всеми удобствами». Мы зашли во двор под хриплый лай цепного пса и остановились у порога веранды с тусклой лампочкой. Лера глянула на меня. Наверное, ей не понравилось, как выглядит мое лицо при свете лампы, и она примирительно поскребла ногтями мою ладонь.
— Не сердись, — шепнула она и постучалась в дверь. — Я в самом деле не знаю никакого Мураша. И в «девятке» сидел именно тот мужчина, которого я тебе обрисовала. Этот Мураш, может быть, совершенно недостойный тип, но не надо вешать на него то, чего не было.
Она меня почти убедила, но это не принесло облегчения. Напротив, как бы все удачно сложилось, если бы она подтвердила мои подозрения! Мураш, в отличие от почти эфемерного человека с узким лицом, был для меня необыкновенно реальным и близким. Я знал его в лицо, я знал место его работы. Он был доступен, а потому почти предсказуем и малоопасен, потому как мы более всего боимся неизвестности. Но Лера легко лишила мои мысли комфорта и уюта, снова заставила их корчиться и метаться в клетке дискомфорта, именуемой неведением…
Дверь веранды распахнулась, и в сопровождении нескольких рыжих и серых кошек к нам вышла сухонькая и очень подвижная старушка в платке и овчинной безрукавке. Я доверил организацию своего ночлега Лере, и в разговоре с хозяйкой участия не принимал.
Мы поднялись на второй этаж и оказались в небольшой комнатушке с выбеленными стенами и потолком, круглым столом у окна и двумя железными койками. Идеальный порядок в сочетании со старыми, почти ветхими предметами обихода создавал впечатление, что мы находимся в доме-музее какого-то местного писателя или политического деятеля. Лера поинтересовалась у хозяйки ужином и душем и ненадолго исчезла. Некоторое время я сидел за столом, уставившись в черное окно, в котором тускло отражался человек с темным усталым лицом, в рваном малоразмерном свитере. Из-за двери до меня доносился приглушенный голос Леры. Она с кем-то говорила по мобильному телефону, и я подумал, что с ребенком, ибо ее фразы изобиловали уменьшительно-ласкательными формами, и весь разговор состоял преимущественно из вопросов: покушал ли, согрелся ли, не болит ли головушка, положил ли носки на батарею, чтобы просушить…
Старушка принесла нам холодную баранину с хреном, лепешку, соленые огурцы и литровую банку домашнего сухого вина. Я ел без аппетита. Меня знобило, и комната-музей угнетала казенщиной. Лера без умолку болтала про склоны, про четвертую очередь, где столичная оторва с помощью ратрака наскребла совершенно чумной биг-эйр, и завтра она попытается отжечь на нем какой-нибудь головокружительный пируэт… Я смотрел на тонкие пальцы Леры, которые разламывали волокнистую баранину, и ловил себя на том, что несколько раз терял чувство реальности, принимая девушку за Ирину. Когда-то мы с Ириной отдыхали в похожих горах и жили теми же заботами, которые сейчас с головой поглотили Л еру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34