https://wodolei.ru/catalog/dushevie_poddony/90x90cm/glubokie/
Монтрон торжественно протянул руку к портрету и прошептал:
– Клянусь тебе, отец, что я отомщу за тебя! Клянусь!
После этого он сбежал вниз и вошел в зал, где сидели мать и аббат де Сегюзак и разговаривали словно муж и жена, рассматривая деловые бумаги, счета, денежные бумаги и контракты фермеров. Они оба были так заняты определением суммы доходов покойного, оставшихся после него, что не обратили внимания на приход юноши.
Прошло несколько недель после смерти де Монтрона. Время текло тихо и монотонно. Аббат де Сегюзак был по обыкновению иронично-флегматичен. Впрочем, это было понятно: в его положении не произошло никаких перемен; он по-прежнему руководил госпожой де Монтрон и с обычным спокойствием и апломбом управлял жизнью дома.
Атенаис же в своих мрачных, траурных одеждах испытывала с каждым днем все большее беспокойство. В ее смятении проглядывали не только угрызения совести и раскаяние; нет, в ее взгляде ясно отражался ужас, когда она за столом встречалась взглядом с сыном.
Она всеми силами старалась владеть собой и казаться спокойной, когда ее сын настойчиво возвращался к вопросу о причинах внезапной смерти де Монтрона, приписанной доктором разрыву сердца. Он каждый день возвращался к этой теме, комментируя на все лады причины, могущие вызвать подобный финал, высказывая предположение, что вблизи замка должно расти ядовитое растение, способное вызвать подобный финал благодаря одному лишь воздуху, насыщенному его вредным, смертоносным запахом. Кроме того, он говорил, что этого растения нет в его гербарии, но что он приложит все усилия, чтобы его найти, тщательно изучить его свойства и в точности узнать причины смерти отца.
– Его ботаника сводит его с ума! – говорил аббат, презрительно пожимая плечами.
– Смерть отца помутила его рассудок, – говорила Атенаис и с тщательно сдерживаемой дрожью в голосе добавляла: – Что он, собственно, хочет сказать этой «смертоносной травой»? Вы верите тому, что он действительно целые дни разыскивает это гибельное растение среди скал, канав и пещер?
Аббат на эти слова пожимал плечами и говорил:
– Шевалье слишком много занимается. У него слабые нервы. Вся его рабочая комната увешана растениями, запах которых расстраивает его разум. Необходимо отобрать у него книги, растения и флаконы. Шевалье скоро минет двадцать лет, может быть, для него было бы лучше, если бы он поступил на службу. Его, например, можно было бы устроить при одном из правительственных учреждений.
Хотя госпожа де Монтрон и очень любила сына, но это предложение аббата пришлось ей как нельзя более по душе. Мысль хоть на время избавиться от присутствия сына казалась ей большим облегчением. Она в его присутствии чувствовала себя страшно подавленной и смущенной. Когда же шевалье возвращался к своей излюбленной теме: существованию таинственного, смертоносного растения, аромат которого способен убить человека, давая картину полной иллюзии естественной смерти от разрыва сердца, с госпожой де Монтрон делался нервный припадок. Она, задыхаясь, откидывалась на спинку кресла и долго, иногда часами, не могла прийти в себя и оправиться.
Аббат тоже стал улыбаться все реже и реже. Предполагаемое им расстройство умственных способностей его ученика начинало беспокоить его, и он также стал испытывать в его присутствии неловкость и стеснение.
Таким образом предполагаемый отъезд молодого человека являлся сущим избавлением как для его матери, так и для наставника.
Не откладывая дела в долгий ящик, аббат со своей обычной решительностью отправился в Париж и вернулся в скором времени обратно, заручившись обещанием военного министра принять молодого Монтрона в интендантские части.
Шевалье отнесся вполне безразлично и беспечно к перемене, которая могла произойти в его дальнейшей судьбе, и не высказал ни радости, ни грусти при мысли о разлуке с родными местами. Аббат сообщил, что ему дано две недели срока до явки в Париж, а оттуда ему предстояло догнать тот корпус, к которому он будет прикомандирован и который, по всей вероятности, расположился в Германии. Молодой человек казался довольным и ни о чем не спрашивал. Аббат не без удовольствия воспринял спокойствие, с которым будущий интендантский чиновник принял это известие, и стал укладывать книги, прятать бумаги и собирать свои коллекции растений.
Несколько успокоенная, госпожа де Монтрон старалась уделить сыну некоторое внимание, но последний принимал его с оскорбительным равнодушием.
Наступил день отъезда. За прощальным обедом шевалье был удивительно оживленным и любезным собеседником. Он должен был выехать в четыре часа утра для того, чтобы успеть захватить дилижанс, проходящий около шести часов через Мулен. Обед прошел вполне мирно и закончился взаимными приветствиями и тостами. Было распито несколько бутылок крепкого вина, и, когда настало время расходиться по своим комнатам, у всех несколько кружилась голова.
Прощаясь с матерью, шевалье загадочно взглянул на нее и промолвил: «Спите хорошо, матушка!» – когда же аббат, смеясь, ответил ему на это: «А вы, шевалье, не спите слишком долго, а то пропустите дилижанс!» – он вынул из кармана флакон и сказал:
– У меня есть кое-что, что способно удержать меня от сна.
– Что же это такое? – поинтересовался аббат.
– Цианистый калий. Средство, которое, усыпляя одних, заставляет других воздержаться от сна, – отчетливо и звучно ответил Монтрон, уходя и оставляя мать и аббата в самом подавленном настроении.
Госпожа де Монтрон проснулась среди ночи в каком-то смутном состоянии страха. Она слегка толкнула локтем аббата, лежавшего рядом с ней, и промолвила вполголоса:
– Адриан, мне страшно!
Какое-то дуновение коснулось ее. Аббат же остался недвижим.
Госпожа де Монтрон приподнялась, пристально вгляделась в окружавшую тьму и вдруг откинулась назад, в ужасе шепча задыхающимся голосом:
– Мой сын!
Монтрон поутру уехал в Париж и явился в назначенный срок к начальнику интендантского ведомства Дарго, а в то же самое утро перепуганные слуги нашли в спальне своей барыни бездыханные трупы аббата и красавицы Атенаис.
Тот же самый врач, засвидетельствовавший внезапную смерть де Монтрона и приписавший ее разрыву сердца, теперь засвидетельствовал и эту двойную смерть и объяснил ее происхождение сильным приливом крови к мозгу вследствие позднего, обильного и неудобоваримого ужина. Но слуги, слышавшие предположение шевалье, упорно стояли на том, что в окрестностях замка действительно растет неведомое ядовитое растение, запах которого способен вызвать внезапную смерть, и все как один человек покинули опасные места, не дождавшись даже приезда сельского нотариуса и поверенного владельца, которые должны были рассчитать их и выдать причитавшееся им жалованье.
Администрация Мулена назначила следствие по этому загадочному делу, но из Парижа пришло предписание это дело замять и следствие прекратить.
Молодой шевалье де Монтрон с изумительной скоростью явился к первому консулу и рассказал ему свою драму. Консул, поразмыслив хорошенько, оправдал шевалье, как потом узнал Анрио. Смерть аббата и его любовницы была приписана двойному самоубийству, и это дело было предано забвению.
Шевалье де Монтрон сохранил к Бонапарту глубочайшую признательность и неоднократно оказывал ему услуги как в военной службе, так и в штатской, при дипломатическом корпусе, где он не раз отличался своей находчивостью и ловкостью.
Наполеон запомнил его и, когда задумал план похищения короля Римского и императрицы, тотчас же подумал о том, чтобы прибегнуть к помощи его ловкости, смелости и проворства. Шевалье де Монтрон вполне заслуживал этого доверия. У этого завзятого ботаника был лишь один недостаток, а именно тот, что он всем, направо и налево, рассказывал драматический эпизод своей юности и неизменно требовал одобрения слушателей, словно он, получив помилование императора, добивался получить всеобщее оправдание своему неумолимому самосуду,
III
Нейпперг в Шенбруннском дворце уже не думал о том, чтобы играть на флейте. Правда, известие, что Наполеон высадился в заливе Жуан, обеспокоило его, но не ужаснуло. Это был энергичный человек, и каковы бы ни были обстоятельства, он все же не терял головы.
Он был уверен в Марии Луизе, хорошо зная власть, приобретенную им над нею, знал, что та, которую он держал – и крепко держал – в своих любовных объятиях, не так-то легко вырвется из них. Действительно, хотя объятия слишком сильно напоминали тиски хищной птицы, голубка не желала менять свое гнездо.
Беспокойство Нейпперга было связано с австрийским двором, оно шло от королей и от дипломатов.
Возвращение Наполеона сильно меняло суть дела. Он уже не был побежденным при Фонтенбло, предводителем, преданным своими приближенными, монархом, вынужденным к отречению, против которого восстало общественное мнение, сосланным – на незначительный остров – с прерогативами монарха. Он торжественно шествовал через всю францию не как авантюрист, идущий на авось во главе небольшой группы храбрых партизан, а как бесспорный властелин, встречаемый общим поклонением и восторгом при возвращении в свои владения после кратковременной заграничной кампании.
Это вторичное завоевание симпатий Франции, исчезновение монархии Бурбонов, единодушное и добровольное отступничество маршалов, Ней, присягнувший в верности Людовику XVIII, энтузиазм черни и постоянство войска, осыпанного милостями того, кто так часто вел его к победе, все это в совокупности – и реальные факты, и моральная сторона – могло свободно изменить настроение монархов и смягчить отношение австрийского императора к Наполеону.
Франц Иосиф делал вид, будто игнорирует тот факт, что его дочь была императрицей, и не соглашался давать ей другой титул, как эрцгерцогини. Ее брак с Наполеоном он считал вполне и окончательно расторгнутым, так как он согласился на него скрепя сердце и лишь при том условии, чтобы ее супруг был императором, прочно сидящим на своем троне и всегда одерживающим победы. Но с того дня, как трон был потерян им, как ряд неудач превратил императора в простого смертного, повелителя лишь острова Эльба, брачный контракт, с точки зрения австрийского императора, был бесповоротно уничтожен.
Но если властитель острова Эльба превратится снова в императора, если трон, покинутый Людовиком XVIII, будет снова занят Наполеоном, если победа снова превратит пленника Фонтенбло в центр Европы и в короля из королей – что весьма возможно при наличии такой неустрашимой армии, наводящей ужас на всю Европу, и при таких маршалах, как Ней, Сульт, Даву и Лефевр, – то, как знать, не войдет ли снова в свою законную силу этот временно расторгнутый брак? Раз Наполеон все еще продолжал считаться императором, то не должна ли и Мария Луиза считаться императрицей?
Таким образом все опасения Нейпперга нашли логическое обоснование, а непостоянство и малодушие австрийского императора давали ему повод к всевозможным предположениям.
Согласится ли коалиция, жаждущая мира, взяться снова за оружие с единственной целью победить Наполеона и восстановить трон Людовика XVIII, не сумевшего сохранить его?
Нейпперг не заблуждался относительно того, как близок был от Станислава трон Франции, которым так властно распорядился император Александр. Одно время он склонялся к идее об отречении Наполеона и о назначении регентства Марии Луизы от имени Наполеона II. Император австрийский тоже соглашался на это. Его внук при таких условиях вступил бы в свои права по истечении многих лет, а до совершеннолетия внука он успел бы извлечь массу вы год для австрийского царствующего дома, что дало бы возможность Габсбургскому дому закончить с блеском свое двухвековое соперничество с Францией, уничтожить плоды деятельности Ришелье и Людовика XIV и отомстить за унизительный брак с Наполеоном.
Единственным тормозом этого плана, приглянувшегося всей Европе, являлась высочайшая воля русского царя, и в данном случае Нейпперг снова явился фатальной личностью, гибельным противником Наполеона.
До совещания с императором Александром он явился к Марии Луизе.
Она сильно пополнела с того времени, как стала жить жизнью частного лица, поскольку обладала завидным аппетитом. Спокойствие, правильная жизнь, отсутствие забот об этикете, приятная и привольная жизнь королевы без трона – все это способствовало ее ожирению. Не проходило дня, чтобы она не порадовалась своему благополучию, тем более что одно сознание того, что она навсегда разлучена с Наполеоном, наполняло ее блаженством. Она испытывала чувство птицы, вырвавшейся из цепких кошачьих когтей, путешественника, выбравшегося из леса, переполненного ядовитыми гадами и хищными животными, бессрочно осужденного каторжника, которому вдруг объявили неожиданное освобождение.
Каково было бы Наполеону, если бы он знал истинные чувства своей супруги!
После этого, спрашивается, стоит ли быть великим человеком, ненавидимым, осужденным, выданным, оклеветанным, но внутренне несокрушимым; изощряться в том, чтобы выказать военный гений, равный гению Ганнибала, Александра Македонского, Цезаря; быть таким же великим организатором, как Карл Великий, папа Григорий, Людовик Святой, Людовик XI, Ришелье и Кромвель; быть таким выдающимся светилом в политике и дипломатии, как Мазарини, Меттерних и Талейран; иметь стиль и красноречие, равные Тациту, Боссюэ и Монтескье, а вместе с тем добродетели и качества отца, супруга и любовника, не считая власти славы и бессмертия в перспективе? Стоит ли обладать всем этим и в результате прийти к тому, чтобы быть покинутым ради пожилого любовника с повязкой на глазу и кем же? – пассивной и массивной женщиной с душой трактирной служанки под осыпанным бриллиантами нарядом эрцгерцогини?
А все это случилось как раз с Наполеоном.
В его судьбе вообще все необычайно и чудесно, все, кроме его увлечений. Он бывал обманут, как последний сапожник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
– Клянусь тебе, отец, что я отомщу за тебя! Клянусь!
После этого он сбежал вниз и вошел в зал, где сидели мать и аббат де Сегюзак и разговаривали словно муж и жена, рассматривая деловые бумаги, счета, денежные бумаги и контракты фермеров. Они оба были так заняты определением суммы доходов покойного, оставшихся после него, что не обратили внимания на приход юноши.
Прошло несколько недель после смерти де Монтрона. Время текло тихо и монотонно. Аббат де Сегюзак был по обыкновению иронично-флегматичен. Впрочем, это было понятно: в его положении не произошло никаких перемен; он по-прежнему руководил госпожой де Монтрон и с обычным спокойствием и апломбом управлял жизнью дома.
Атенаис же в своих мрачных, траурных одеждах испытывала с каждым днем все большее беспокойство. В ее смятении проглядывали не только угрызения совести и раскаяние; нет, в ее взгляде ясно отражался ужас, когда она за столом встречалась взглядом с сыном.
Она всеми силами старалась владеть собой и казаться спокойной, когда ее сын настойчиво возвращался к вопросу о причинах внезапной смерти де Монтрона, приписанной доктором разрыву сердца. Он каждый день возвращался к этой теме, комментируя на все лады причины, могущие вызвать подобный финал, высказывая предположение, что вблизи замка должно расти ядовитое растение, способное вызвать подобный финал благодаря одному лишь воздуху, насыщенному его вредным, смертоносным запахом. Кроме того, он говорил, что этого растения нет в его гербарии, но что он приложит все усилия, чтобы его найти, тщательно изучить его свойства и в точности узнать причины смерти отца.
– Его ботаника сводит его с ума! – говорил аббат, презрительно пожимая плечами.
– Смерть отца помутила его рассудок, – говорила Атенаис и с тщательно сдерживаемой дрожью в голосе добавляла: – Что он, собственно, хочет сказать этой «смертоносной травой»? Вы верите тому, что он действительно целые дни разыскивает это гибельное растение среди скал, канав и пещер?
Аббат на эти слова пожимал плечами и говорил:
– Шевалье слишком много занимается. У него слабые нервы. Вся его рабочая комната увешана растениями, запах которых расстраивает его разум. Необходимо отобрать у него книги, растения и флаконы. Шевалье скоро минет двадцать лет, может быть, для него было бы лучше, если бы он поступил на службу. Его, например, можно было бы устроить при одном из правительственных учреждений.
Хотя госпожа де Монтрон и очень любила сына, но это предложение аббата пришлось ей как нельзя более по душе. Мысль хоть на время избавиться от присутствия сына казалась ей большим облегчением. Она в его присутствии чувствовала себя страшно подавленной и смущенной. Когда же шевалье возвращался к своей излюбленной теме: существованию таинственного, смертоносного растения, аромат которого способен убить человека, давая картину полной иллюзии естественной смерти от разрыва сердца, с госпожой де Монтрон делался нервный припадок. Она, задыхаясь, откидывалась на спинку кресла и долго, иногда часами, не могла прийти в себя и оправиться.
Аббат тоже стал улыбаться все реже и реже. Предполагаемое им расстройство умственных способностей его ученика начинало беспокоить его, и он также стал испытывать в его присутствии неловкость и стеснение.
Таким образом предполагаемый отъезд молодого человека являлся сущим избавлением как для его матери, так и для наставника.
Не откладывая дела в долгий ящик, аббат со своей обычной решительностью отправился в Париж и вернулся в скором времени обратно, заручившись обещанием военного министра принять молодого Монтрона в интендантские части.
Шевалье отнесся вполне безразлично и беспечно к перемене, которая могла произойти в его дальнейшей судьбе, и не высказал ни радости, ни грусти при мысли о разлуке с родными местами. Аббат сообщил, что ему дано две недели срока до явки в Париж, а оттуда ему предстояло догнать тот корпус, к которому он будет прикомандирован и который, по всей вероятности, расположился в Германии. Молодой человек казался довольным и ни о чем не спрашивал. Аббат не без удовольствия воспринял спокойствие, с которым будущий интендантский чиновник принял это известие, и стал укладывать книги, прятать бумаги и собирать свои коллекции растений.
Несколько успокоенная, госпожа де Монтрон старалась уделить сыну некоторое внимание, но последний принимал его с оскорбительным равнодушием.
Наступил день отъезда. За прощальным обедом шевалье был удивительно оживленным и любезным собеседником. Он должен был выехать в четыре часа утра для того, чтобы успеть захватить дилижанс, проходящий около шести часов через Мулен. Обед прошел вполне мирно и закончился взаимными приветствиями и тостами. Было распито несколько бутылок крепкого вина, и, когда настало время расходиться по своим комнатам, у всех несколько кружилась голова.
Прощаясь с матерью, шевалье загадочно взглянул на нее и промолвил: «Спите хорошо, матушка!» – когда же аббат, смеясь, ответил ему на это: «А вы, шевалье, не спите слишком долго, а то пропустите дилижанс!» – он вынул из кармана флакон и сказал:
– У меня есть кое-что, что способно удержать меня от сна.
– Что же это такое? – поинтересовался аббат.
– Цианистый калий. Средство, которое, усыпляя одних, заставляет других воздержаться от сна, – отчетливо и звучно ответил Монтрон, уходя и оставляя мать и аббата в самом подавленном настроении.
Госпожа де Монтрон проснулась среди ночи в каком-то смутном состоянии страха. Она слегка толкнула локтем аббата, лежавшего рядом с ней, и промолвила вполголоса:
– Адриан, мне страшно!
Какое-то дуновение коснулось ее. Аббат же остался недвижим.
Госпожа де Монтрон приподнялась, пристально вгляделась в окружавшую тьму и вдруг откинулась назад, в ужасе шепча задыхающимся голосом:
– Мой сын!
Монтрон поутру уехал в Париж и явился в назначенный срок к начальнику интендантского ведомства Дарго, а в то же самое утро перепуганные слуги нашли в спальне своей барыни бездыханные трупы аббата и красавицы Атенаис.
Тот же самый врач, засвидетельствовавший внезапную смерть де Монтрона и приписавший ее разрыву сердца, теперь засвидетельствовал и эту двойную смерть и объяснил ее происхождение сильным приливом крови к мозгу вследствие позднего, обильного и неудобоваримого ужина. Но слуги, слышавшие предположение шевалье, упорно стояли на том, что в окрестностях замка действительно растет неведомое ядовитое растение, запах которого способен вызвать внезапную смерть, и все как один человек покинули опасные места, не дождавшись даже приезда сельского нотариуса и поверенного владельца, которые должны были рассчитать их и выдать причитавшееся им жалованье.
Администрация Мулена назначила следствие по этому загадочному делу, но из Парижа пришло предписание это дело замять и следствие прекратить.
Молодой шевалье де Монтрон с изумительной скоростью явился к первому консулу и рассказал ему свою драму. Консул, поразмыслив хорошенько, оправдал шевалье, как потом узнал Анрио. Смерть аббата и его любовницы была приписана двойному самоубийству, и это дело было предано забвению.
Шевалье де Монтрон сохранил к Бонапарту глубочайшую признательность и неоднократно оказывал ему услуги как в военной службе, так и в штатской, при дипломатическом корпусе, где он не раз отличался своей находчивостью и ловкостью.
Наполеон запомнил его и, когда задумал план похищения короля Римского и императрицы, тотчас же подумал о том, чтобы прибегнуть к помощи его ловкости, смелости и проворства. Шевалье де Монтрон вполне заслуживал этого доверия. У этого завзятого ботаника был лишь один недостаток, а именно тот, что он всем, направо и налево, рассказывал драматический эпизод своей юности и неизменно требовал одобрения слушателей, словно он, получив помилование императора, добивался получить всеобщее оправдание своему неумолимому самосуду,
III
Нейпперг в Шенбруннском дворце уже не думал о том, чтобы играть на флейте. Правда, известие, что Наполеон высадился в заливе Жуан, обеспокоило его, но не ужаснуло. Это был энергичный человек, и каковы бы ни были обстоятельства, он все же не терял головы.
Он был уверен в Марии Луизе, хорошо зная власть, приобретенную им над нею, знал, что та, которую он держал – и крепко держал – в своих любовных объятиях, не так-то легко вырвется из них. Действительно, хотя объятия слишком сильно напоминали тиски хищной птицы, голубка не желала менять свое гнездо.
Беспокойство Нейпперга было связано с австрийским двором, оно шло от королей и от дипломатов.
Возвращение Наполеона сильно меняло суть дела. Он уже не был побежденным при Фонтенбло, предводителем, преданным своими приближенными, монархом, вынужденным к отречению, против которого восстало общественное мнение, сосланным – на незначительный остров – с прерогативами монарха. Он торжественно шествовал через всю францию не как авантюрист, идущий на авось во главе небольшой группы храбрых партизан, а как бесспорный властелин, встречаемый общим поклонением и восторгом при возвращении в свои владения после кратковременной заграничной кампании.
Это вторичное завоевание симпатий Франции, исчезновение монархии Бурбонов, единодушное и добровольное отступничество маршалов, Ней, присягнувший в верности Людовику XVIII, энтузиазм черни и постоянство войска, осыпанного милостями того, кто так часто вел его к победе, все это в совокупности – и реальные факты, и моральная сторона – могло свободно изменить настроение монархов и смягчить отношение австрийского императора к Наполеону.
Франц Иосиф делал вид, будто игнорирует тот факт, что его дочь была императрицей, и не соглашался давать ей другой титул, как эрцгерцогини. Ее брак с Наполеоном он считал вполне и окончательно расторгнутым, так как он согласился на него скрепя сердце и лишь при том условии, чтобы ее супруг был императором, прочно сидящим на своем троне и всегда одерживающим победы. Но с того дня, как трон был потерян им, как ряд неудач превратил императора в простого смертного, повелителя лишь острова Эльба, брачный контракт, с точки зрения австрийского императора, был бесповоротно уничтожен.
Но если властитель острова Эльба превратится снова в императора, если трон, покинутый Людовиком XVIII, будет снова занят Наполеоном, если победа снова превратит пленника Фонтенбло в центр Европы и в короля из королей – что весьма возможно при наличии такой неустрашимой армии, наводящей ужас на всю Европу, и при таких маршалах, как Ней, Сульт, Даву и Лефевр, – то, как знать, не войдет ли снова в свою законную силу этот временно расторгнутый брак? Раз Наполеон все еще продолжал считаться императором, то не должна ли и Мария Луиза считаться императрицей?
Таким образом все опасения Нейпперга нашли логическое обоснование, а непостоянство и малодушие австрийского императора давали ему повод к всевозможным предположениям.
Согласится ли коалиция, жаждущая мира, взяться снова за оружие с единственной целью победить Наполеона и восстановить трон Людовика XVIII, не сумевшего сохранить его?
Нейпперг не заблуждался относительно того, как близок был от Станислава трон Франции, которым так властно распорядился император Александр. Одно время он склонялся к идее об отречении Наполеона и о назначении регентства Марии Луизы от имени Наполеона II. Император австрийский тоже соглашался на это. Его внук при таких условиях вступил бы в свои права по истечении многих лет, а до совершеннолетия внука он успел бы извлечь массу вы год для австрийского царствующего дома, что дало бы возможность Габсбургскому дому закончить с блеском свое двухвековое соперничество с Францией, уничтожить плоды деятельности Ришелье и Людовика XIV и отомстить за унизительный брак с Наполеоном.
Единственным тормозом этого плана, приглянувшегося всей Европе, являлась высочайшая воля русского царя, и в данном случае Нейпперг снова явился фатальной личностью, гибельным противником Наполеона.
До совещания с императором Александром он явился к Марии Луизе.
Она сильно пополнела с того времени, как стала жить жизнью частного лица, поскольку обладала завидным аппетитом. Спокойствие, правильная жизнь, отсутствие забот об этикете, приятная и привольная жизнь королевы без трона – все это способствовало ее ожирению. Не проходило дня, чтобы она не порадовалась своему благополучию, тем более что одно сознание того, что она навсегда разлучена с Наполеоном, наполняло ее блаженством. Она испытывала чувство птицы, вырвавшейся из цепких кошачьих когтей, путешественника, выбравшегося из леса, переполненного ядовитыми гадами и хищными животными, бессрочно осужденного каторжника, которому вдруг объявили неожиданное освобождение.
Каково было бы Наполеону, если бы он знал истинные чувства своей супруги!
После этого, спрашивается, стоит ли быть великим человеком, ненавидимым, осужденным, выданным, оклеветанным, но внутренне несокрушимым; изощряться в том, чтобы выказать военный гений, равный гению Ганнибала, Александра Македонского, Цезаря; быть таким же великим организатором, как Карл Великий, папа Григорий, Людовик Святой, Людовик XI, Ришелье и Кромвель; быть таким выдающимся светилом в политике и дипломатии, как Мазарини, Меттерних и Талейран; иметь стиль и красноречие, равные Тациту, Боссюэ и Монтескье, а вместе с тем добродетели и качества отца, супруга и любовника, не считая власти славы и бессмертия в перспективе? Стоит ли обладать всем этим и в результате прийти к тому, чтобы быть покинутым ради пожилого любовника с повязкой на глазу и кем же? – пассивной и массивной женщиной с душой трактирной служанки под осыпанным бриллиантами нарядом эрцгерцогини?
А все это случилось как раз с Наполеоном.
В его судьбе вообще все необычайно и чудесно, все, кроме его увлечений. Он бывал обманут, как последний сапожник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20