Никитин вздохнул с облегчением.
Взболтнул фляжку. Полная.
Открутил крышку, понюхал, и задохнулся от удовольствия.
Ух ты, сука! Неужели, знает Хозяин его вкусы?
Этот запах Никитин ни с чем не мог перепутать.
Густой, тягучий аромат французского коньяка защекотал ему ноздри, заставил где-то в желудке пробудиться жажду, поднимающуюся по пищеводу к самому горлу, и рождающую ожидание жгучей волны, падающей внутрь его души и ласковым теплом разливающейся по всему телу.
Никитин сделал большой глоток, медленно процедил его в горло, не выдержал паузы и сделал еще один глоток.
– «Готье», VSOP, что означает – «особо старый высшего качества», – почти пропел Никитин вслух. Эти слова звучали для него приятнее, чем любая музыка.
Вернувшись пару месяцев назад из Чечни, Никитин дня не мог прожить без коньяка. Пил он, конечно, и раньше, но – для удовольствия.
Ну, с бабами, ну, с друзьями, ну, дома иногда, с женой.
Коньячок просто помогал ему освободиться от некоторой скованности, в которую его погружало ежедневное копание в закулисной жизни России. Слишком много темных тайн этой жизни хранила его память, чтобы вот так легко можно было освободиться от них – взявшись за теплые бабьи титьки или потрепавшись с хорошим другом о легендарных делах далекой молодости.
Не отпускало.
А коньяк помогал. Топил все темное в своем терпком светло-коричневом аромате.
Но после Чечни Никитин вдруг поймал себя на том, что без коньяка вообще обойтись не может.
Трезвому ему становилось тоскливо, холодно и одиноко. Он не мог заставить себя работать так же эффективно, как прежде.
Да, что там, – работать просто не хотелось. Никитин даже стрелять не мог трезвый, мишень расплывалась в неопределенное пятно, пули шли в молоко. Коньяк обострял и зрение, и мысли.
Коньяк обострял саму жизнь. Хлебнув коньяку, Никитин даже на баб обращал внимание, хотя после Чечни на них почти не обращал внимание. Просто – не вспоминал о их существовании, даже когда в упор смотрел на какую-нибудь смазливую бабенку.
Не стоял у него «бабский вопрос» на повестке дня. Да и в штанах – тоже не стоял.
К французскому «Готье» он привык в Грозном. Предыдущий куратор спецподразделений ФСБ в Чечне оставил в наследство Никитину ящик настоящего, не левого, «Готье» под кроватью с гостиничном номере и целый КАМАЗ-длинномер, груженый такими же ящиками, стоящий в спецгараже Российского представительства в Чечне и числящийся за ФСБ, как «вещественное доказательство».
Никитин жил там месяца три, и дня не прошло, чтобы он не выпивал одну-две бутылки в день.
Трезвому слишком сложно было сохранять спокойствие глядя на то, что ему приходилось видеть и выслушивать каждый день, занимаясь розысками следов пропавших без вести своих спецподразделенцев. Следы эти он находил, практически, каждый день, и почти каждый из этих следов оставлял, в свою очередь, свой след в его душе, закаленной, казалось бы, десятками сложных и порой весьма жестких операций, которыми ему довелось руководить, или в которых он участвовал еще в качестве рядового исполнителя.
А поучаствовать Никитину пришлось немало.
Чего стоила, например, ликвидация лидера оппозиции Президенту одного из государств экваториальной Африки. Если бы тому удалось скинуть пробрежневского Президента, Россия потеряла бы свое политическое влияние не только в этой стране, но и еще в добром десятке соседних таких же полудиких государств.
«Ведь вся эта черножопая Африка, – подумал раздраженно Никитин, – это как одна огромная наша российская деревня. Стоит одному мудаку придумать какую-нибудь херовину, через час об этом вся деревня знает, и каждый норовит установить у себя на дворе такую же хренотень. А на хрена она ему нужна – и сам не знает.»
Этого черного оппозиционера,– как его, кстати, звали – Мванга? Нбанга? – нет не вспомнить, – убрали тогда лихо, запалив саванну, когда он поехал агитировать за себя свою родную деревню. Хижины из сухих стволов вспыхнули, как спички, сразу похоронив полдеревни, остальных добили из автоматов.
Всех пришлось перебить. Этих обезьян, ведь, не отличишь друг от друга – поди разбери там, кто политический лидер, а кто просто вчера с ветки впервые слез. У всех рожи идиотские.
Но то, что Никитин видел в Африке, в Гондурасе, в Чили, в Камбодже, на Кубе, в Ольстере, в Нью-Йорке, наконец, в Гарлеме, осталось в его памяти каким-то Приключением. Именно Приключением, с большой буквы.
Хотя и там гибли его друзья. Сам он был дважды ранен. Однажды чудом избежал смерти, приговоренный в Камбодже к казни, но успевший, воспользовавшись сумятицей после случайного взрыва бензовоза, добежать до реки, кишащей ядовитыми змеями. Его товарищ, подвернувший ногу, добежать не успел, и догнавшие его красные кхмеры забили его мотыгами. А Никитин успел. И кхмеры его не догнали, и в реке он не утонул, и змеи не укусили.
Конечно, он потом вернулся. И превратил весь их лагерь в золу и перегной с помощью напалма и огнеметов. Красные кхмеры превращались в пылающих кхмеров, факелами разбегались по полю, а Никитин со своей группой гонялись за ними и щедро поливали огнем. Ни один кхмер до реки добежать не сумел.
В Чечне не было никакого приключения. Даже с маленькой буквы. В Чечне была Смерть с большой буквы. Был такой же Страх. Чтобы привыкнуть к Чечне нужно было быть готовым к тому, что вместо воды тебе каждый раз будут предлагать кровь, а вместо хлеба – человеческое мясо.
К этому Никитин не смог привыкнуть.
Он привык к коньяку.
Никитин сделал еще один большой глоток и почувствовал, что он вполне готов, чтобы вспомнить и подробно изложить все, что хранилось в его цепкой профессиональной памяти. Он сел на кровати, взял бумагу, авторучку и размашистым остроугольным почерком привыкшим к разборчивой скорописи вывел первую строчку:
«Фигурант – Марьев Иван. Профессиональный киллер. Работает в основном в Москве, хотя иногда выполняет поручения человека по имени Крестный и в других городах России.»
Никитин сделал паузу, порылся в памяти, но так ничего не вспомнив, вздохнул и продолжал:
«О Крестном неизвестно почти ничего, кроме того, что он является заказчиком многих террактов, совершенных в Москве в последнее время. Последний по времени – убийство председателя совета директоров „Интегралбанка“ Кроносова. Есть основания предполагать, что заказано оно было не самим Крестным, а кем-то из представителей крупных российских финансовых групп. Крестный же выполнял лишь роль диспетчера. Исполнителем был Иван Марьев.»
Никитин опять подумал, хлебнул еще коньяку, и вновь взялся за авторучку.
«Иван Марьев – 1964 года рождения. Родился в Самаре, в семье служащих. Там же окончил среднюю школу и два курса Физического факультета Самарского университета.
Бросив университет, проходил военную службу в погранвойсках в Душанбе. Задержал восемь нарушителей государственной границы. Участвовал в действиях российских спецподразделений по ликвидации беспорядков в таджикской столице в составе среднеазиатского погранотряда.
После демобилизации был завербован в Среднеазиатское спецподразделение ФСБ. Прошел спецподготовку в спецлагерях «Ала-тоо», «Рыбинск» и «Центральный».
Результаты всегда показывал отличные. Стрельба – 997 очков в десяти сериях по десять. Тест на выживаемость прошел трижды с увеличением контрольного времени в геометрической прогрессии. Тест на физическую выносливость...»
Никитин на секунду остановился, припоминая свое удивление во время рассказа рассказа начальника спецлагеря «Центральный», и дописал конец фразы:
«...был прекращен после четырехкратного превышения контрольного времени.»
Он еще раз вспомнил, что ему рассказывали об Иване в «Центральном». Тот отжимался восемь часов подряд, без перерыва и отдыха в ровном темпе, под постоянным контролем медиков, которые, в конце концов прекратили тест и констатировали – Иван деже не сбил дыхание, хотя похудел за восемь часов на четыре килограмма. В стрельбе, проведенной непосредственно после теста на физическую выносливость, он показал свой обычный результат – 98 очков из 100 возможных.
Никитин невольно покрутил носом, поморщился от боли в простреленной ноге, хлебнул еще из фляжки и продолжал:
«Скорость реакции – аномальная: ответный выстрел производит одновременно, – Никитин слегка запнулся и подчеркнул слово „одновременно“, – неожиданного для него атакующего выстрела. Наблюдалось несколько случаев опережающего выстрела.
Тесты стрельбы в экстремальных условиях:
– в полной темноте по памяти с десятиминутной паузой – 90 из 100 возможных;
– в полной темноте по движущейся аккустической цели...»
Никитин снова поморщился, вспомнив пальбу в квартире Лещинского и написал:
... – 95 из 100 возможных;
– спиной к аккустической цели без поворота – 87 из 100 возможных;
– в линейном движении по неподвижной цели – 98 из 100 возможных;
– в линейном движении по линейно движущейся цели – 98 из 100 возможных;
– в линейном движении по турбулентно движущейся цели – 98 из 100 возможных;
– в турбулентном движении по неподвижной цели – 84 из 100 возможных;
– в турбулентном движении по линейно движущейся цели – 76 из 100 возможных;
– в турбулентном движении по турбулентно движущейся цели – 50 из 100 возможных.»
Никитин остановился, задумался – что еще? Он вспомнил молодых оперативников, которых потерял вчера, хлебнул еще из фляжки, написал:
«Владеет всеми видами единоборств, типовыми и индивидуальными спецприемами.
Хорошо разбирается в использовании технических и радиоэлектронных спецсредств слежения, защиты и поражения.
Способен эффективно применять ОВ и средства химической маркировки.
Повышенная чуткость к слежке и угрозе нападения.
В 1996 году направлен в Чечню, в юго-восточный горный квадрат в составе спецгруппы для ликвидации полевого командира Максуда Шамшиева и его отряда. Задание было провалено, группа была отрезана от основных российских подразделений и в течении восьми месяцев дислоцировалась в горах, вступая в редкие стычки с чеченской стороной. За два месяца до выхода группы из Чечни в районе вершины Казбек на территорию Грузии Иван Марьев из группы изчез вместе с еще двумя ее членами. Предположения о том, что он дезертировал или перешел на чеченскую сторону впоследствии не подтвердились. Марьев был объявлен пропавшим без вести. Чеченская сторона сведений о нем не предоставляла.
В марте этого года удалось установить, что Марьев был захвачен в плен и продан боевиками в рабство на горную плантацию опийного мака. Из показаний одного из пациентов центра психопатологической реабилитации, солдата по имени Иван, фамилию свою который вспомнить не мог, удалось установить, что он работал с Марьевым Иваном на одной плантации. По его сбивчивым словам, безоружный Иван убил несколько вооруженных чеченцев, среди которых были женщины и дети и ушел, бросив солдата на плантации. Насколько это соответствует реальности, установить не удалось.
Возможными следами Марьева в Чечне могут быть переправа на автомобиле через железнодорожный мост через Терек в районе северо-западнее Грозного и ликвидация смешанной казацко-чеченской семьи в станице Червленной. Хронология их совпадает с временем предполагаемого дезертирства Марьева из района военных действий.
Около года Иван Марьев находится в Москве. Вооружен. Располагает крупными суммами денег. Дважды был идентифицирован и взят под наблюдение. От наблюдения оба раза скрылся.
В ликвидациях проявляет иногда немотивированную повышенную жестокость. Склонен к нетрадиционным, оригинальным решениям, особенно в опасных ситуациях.
Места его дислокации не обнаружены. В контакты за время наблюдения не вступал. Живых родственников не имеет. Не женат. Внебрачных детей не установлено. Недвижимости или какого-либо другого имущества, зарегистрированного в Московской и Самарской областях, не установлено.
Две попытки ликвидации окончились неудачей, с потерями в три человека.
Нынешнее местоположение и предполагаемые действия – неизвестны.»
Никитин вздохнул и поставил точку.
Вот именно – неизвестны...

Глава XII.

Когда Иван встретился с Крестным и рассказал тому о перестрелке в квартире Лещинского, тот сразу сообразил, что события приняли характер открытых военных действий.
Во-первых, Лещинский, конечно, – тварь. Надо было его раздавить раньше.
Здесь Крестный ошибся. Он это честно признал, но легче от того не стало. Все, что знает о нем, Лещинский, без сомнения, выложит.
Хорошо, хоть, знает он немного. И главное, не знает, где искать Крестного.
Квартиру, где сидел диспетчер, через которого у Крестного обычно была связь с Лещинским, он распорядился законсервировать, человека оттуда вывести, установить за ней наблюдение.
Через полчаса после этого приказа Крестный выяснил, что опоздал. В квартире уже была засада. Посланный им человек, напоролся на нее, хоть и принимал меры предосторожности. Он был вынужден вступить в перестрелку и его расстреляли в подъезде, хотя явно намеревались захватить живьем. Следов диспетчера обнаружить не удалось, вероятно, он уже был на Лубянке.
Большего со стороны Лещинского вряд ли стоило опасаться, хотя, конечно, он мог догадываться, с кем именно Крестный был связан помимо него. Но догадки – это еще не доказательства.
Гораздо больше обеспокоил Крестного рассказ Ивана о том человеке, что сидел с Лещинским в его кабинете, когда туда вслед за китайской вазой влетел Иван и на мгновение успел зафиксировать лицо человека, сидящего в кресле у окна. Того самого, которого Иван толи ранил, толи убил. Сам Иван склонялся к мнению, что только ранил.
Описание Ивана слишком напоминало Крестному лицо полковника ФСБ Никитина. Старого специалиста по борьбе с терроризмом, а теперь – с организованной преступностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24