купить унитаз густавсберг
— Точнее, видеть определенным образом. Иными словами, видеть частично.
— Но откуда ты взял, что я собираюсь кого-то просвещать? — воскликнула Вана. — Как только моей матери показалось, что она должна учить людей, я убедила ее, что она ошибается. Каждый педагог, даже если он преподает эстетику, неизбежно движется к абсолютизации. А значит, к обману. Потому что истинное знание всегда относительно.
— Плохой или хороший вкус не определяется восприятием реальности. Вкус не является элементом знания и не появляется в результате специального обучения. Это не какое-то воображаемое открытие. Вкус — решение, принятое за нас другими. И с этим ты ничего не поделаешь.
— Поделаю! Просто не буду выбирать и оценивать.
— И все-таки ты выбираешь. Может быть, не осознаешь этого, только и всего. Ты выбираешь свои древние черепки — и делаешь это очень добросовестно. Точно так же ты отбираешь для себя самых подходящих мужиков, когда тебе случается проводить раскопки в бане у Незрина.
— Уверяю тебя, это под влиянием твоей Майки.
— Она? Ты имеешь в виду, что Майка предпочитает первый класс, а не товар подешевле? Не смеши меня. Смирись с тем, что она тут ни при чём.
— Я никогда не смирюсь с тем, что бессмысленно! — Вана сердито стряхнула с головы песок. — Все, что несовершенно, не имеет для меня никакой ценности.
«Лендровер» вскарабкался на песчаный гребень, и они увидели другую сторону холма, сплошь покрытую яркой зеленью. Встревоженные канюки громкими криками возвестили о вторжении пришельцев. Машина догнала девушку в легком белом платье, несшую на голове большой сверток. Она была удивительно красива — тонкое, с правильными чертами лицо, кожа, более смуглая, чем у обитателей дельты Нила, большие миндалевидные глаза.
Чтобы позлить Ванессу, Гвидо крикнул девушке первый кастильский комплимент:
— Привет, милая! Ты такая же красивая, как твоя мать! Девушка, конечно, не поняла испанских слов, но по интонации догадалась об их смысле и непринужденно рассмеялась. Итальянец не преминул сделать из этого далеко идущий вывод:
— Видишь, она не отрекается от своих предков.
— Никто не расстается со своим безумием до конца, — отозвалась Ванесса.
— Интересно, кто тебе кажется более сумасшедшей — эта девушка или ты сама?
— Я, потому что хочу отличаться от своей матери. И она, потому что хочет быть похожей на свою.
— Однако о твоей Иньез не скажешь, что она подчиняется каким-то нормам.
— Отрицать обычаи и правила одного племени лишь ради того, чтобы перенять нравы другого, — это вовсе не путь к свободе, — возразила Вана. — Какая женщина более независима — та, что демонстрирует свои ноги, или другая, обнажающая свою грудь? Женщина, которая любит девочек, или та, что предпочитает мужчин? Поклоняющаяся Амону или почитающая Магомета?
— Тогда можно ли вообще чему-нибудь отдавать предпочтение?
— Что ты сказал, Гвидо? В конце концов ты заговоришь так же, как я. Мне не нравится выбирать, потому что я не хочу ничего исключать. Не хочу заранее что-то принимать и устанавливать для себя моральные ограничения. Как я могу отделить хорошее от дурного в огромном бурлящем котле Вселенной? Я не ведьма и не пророчица. Не всегда можно запустить сепаратор и отделить сливки от сыворотки, а истину от лжи. Пример этому — моя жизнь…
— Посмотри-ка! — с мальчишеским восторгом закричал Гвидо. — Маки и маргаритки. А вон тополя и абрикосовая роща! Повсюду множество фиг и фиников. А маслин не меньше, чем в окрестностях Дельф. Да, это настоящая страна оракулов. Не удивительно, что Александр Македонский приезжал сюда посоветоваться с крупнейшими авторитетами того времени.
Вана, конечно, не могла промолчать.
— Это был политический жест. Признавая себя сыном Амона, он хотел ублажить египтян, но лишь для того, чтобы легче было завоевать их страну. Акт благочестия, продиктованный стремлением к власти, не должен так умилять тебя, Гвидо.
— Все в этом мире в конечном счете определяется стремлением к власти. Все подчиняются силе. Гораздо обиднее, когда люди покоряются, сами того не осознавая, — как твои предки покорились грекам.
Гвидо стал читать по памяти, словно говоря сам с собой:
— «Это был не остров, но огромное животное, раскинувшееся на поверхности моря… Когда ты вновь обретешь свободу, мои губы заново научатся улыбаться. Предназначение поэта — восставать против власти и заставлять тех, кто подчинился ей, стыдиться своей покорности. Но напрасны его усилия. Казанцакис не боялся, хотя и ни на что не надеялся».
Вана продолжала говорить, словно не слышала слов Гвидо.
— …Эта сестра сирен была на самом деле его сиамским близнецом. Женское тело находилось внутри мужского, и они никогда не разделялись.
— Мне нравится твое описание сотворения мира, — задумчиво проговорил Гвидо. — В конце концов ты обратишь меня в свою веру.
Но Вана по-прежнему не слышала его.
— Может быть, ты приехал в Сивах, чтобы найти ее? Ту сиамскую сестру-близнеца внутри самого себя?
— Мы уже приехали? — спросил Гвидо.
— Нет. — Вана подняла глаза к побелевшему от зноя небу и больше не проронила ни слова.
Они проехали еще одну пальмовую рощу и несколько больших клумб с цветущими розами, прежде чем Гвидо спросил:
— Значит, это не тот оазис, в который мы ехали?
— Не тот, в который мы едем, — поправила его Вана. — Мы все еще движемся к нему. А это — один из его форпостов. Отсюда до Сехет-Ам еще больше двенадцати лиг.
— До чего?
— Сехет-Ам — это древнее название Сиваха. В переводе означает «Страна пальм».
— А где мы сейчас?
— В Джебель-Мута, — ответила Ванесса. — Мы еще вернемся сюда посмотреть гробницы птолемеевского и римского периодов, такие же, как в Агхорне и в храме Ксар-Руми.
— Это христианская или римская крепость?
— А я и не знала, что ты понимаешь по-арабски, — удивилась Вана. — Это что, еще одна тайна?
— Не выдумывай всякую ерунду! Я знаю только то, что почерпнул в детстве из приключенческих романов. Этот храм всегда ассоциировался с могилой, а Руми — это человек, крестоносец или еще кто-нибудь, который по воле судьбы был зарублен ятаганом. Будем надеяться, местные жители отказались от обычая так встречать приезжих.
— Кто знает? — задумчиво ответила Вана. — Может быть, чтобы по-настоящему ввести тебя в эту страну, нужен был бы Цезарь.
— С кем ты говоришь, Вана? Со мной или со своей сиамской сестрой-близнецом?
— Как хорошо ты меня понимаешь, Гвидо! Мы созданы, чтобы путешествовать вместе.
— Стоп!
— Что случилось?
— Смотри!
Рядом с дорогой из сделанной в песчанике ниши на них смотрело странное божество — гермафродит. Они решились коснуться руки, ставшей гладкой и темной после двадцати веков таких приветствий. Вана с трудом разобрала надпись на греческом языке: «Ты, кто явился сюда в поисках Амона, знай, что я есть разум этого бога».
— Примите мои поздравления, — ухмыльнулся Гвидо. — А теперь, месье или мадам, пусть ваш мозг укажет нам дорогу.
— Оставь этот камень наедине с древними воспоминаниями, — остановила его Ванесса. — Мы сами отыщем свой путь. Кажется, уже нашли его. Раз мы добрались сюда, нам уже не придется спрашивать, как проехать к оазису Сивах.
Мимо них по тропинке трусила овца. Немного поодаль за ней шел пастух. Вана его окликнула, но мужчина лишь равнодушно посмотрел на нее и не ответил.
— Первый контакт — первая неудача, — подытожил Гвидо.
— Меня подвела моя речь, — ответила Вана. — Я замечала, что не всем в здешних краях по душе арабский язык. Надо будет еще раз попробовать.
Гвидо с неожиданной теплотой посмотрел на ветви пальм, сомкнувшиеся над дорогой. Он не ожидал, что будет чувствовать себя так свободно в этих местах.
Изредка им навстречу попадались феллахи из окрестных деревень. У всех были черные или седеющие бороды, при виде которых Гвидо вспомнил лица Никоса и Незрина. На некоторых была европейская одежда, другие носили традиционные белые домотканые халаты и восхитившие Вану браслеты на лодыжках.
Они еще раз остановились, чтобы осмотреть маленькие усыпальницы, выстроившиеся в ряд вдоль стены из засохшей грязи. Тощие псы и длинноногие кошки подошли обнюхать незнакомцев.
Среди множества птиц, прыгавших по ветвям, они узнали удодов, зимородков, казавшихся очень дружелюбными, сов и ястребов. Машина объезжала пруды, где в скульптурных позах застыли цапли и ибисы; поля клевера, где Вана опасалась останавливаться, потому что на них любят гнездиться змеи; маисовые поля, по которым бродили маленькие ослики…
— Незаметно, чтобы здесь кого-то беспокоили затраты и экономия, — громко сказал Гвидо.
— Ты чувствуешь, дует прохладный ветер? — ответила Вана. — В этой стране он предвещает благополучие. А кто станет беспокоиться о том, чтобы копить ветер?
* * *
Впереди появились два холма или, скорее, утеса, нависших над кронами пальм, словно верблюжьи горбы. В просвете между Холмами виднелась песчаного цвета крепость, из-за знойного марева пустыни казавшаяся больше своих размеров.
— Сивах-эль-Кабир, — произнесла Вана.
— Хат-ан-Шо, — пробормотал Гвидо.
Он старался держаться спокойно, но дрогнувший голос выдал его.
— Ты счастлив, — улыбнулась ему Вана. — Я рада за тебя.
Машина подъехала к древней стене. Перед городскими воротами оказался пропускной пункт.
— Кажется, пропуска нам все-таки пригодятся, — сказал Гвидо.
Вана протянула документы полицейскому, уже издали заметившему приезжих. Тот обошел вокруг машины, бегло взглянул на сидевших в ней людей и, не посмотрев на протянутую ему пачку бумаг, помахал рукой:
— Проезжайте!
— И это все? — воскликнул Гвидо. — Не сложнее, чем на швейцарской границе. Если бы мы заранее это знали, Незрину Адли пришлось бы в одиночестве изображать нудистский пляж у себя в бане.
Улицы были узкими, как аллеи парка. Они круто поворачивали то вправо, то влево без всякой видимой причины и системы, и «лендровер» с трудом пробивался через этот лабиринт.
Затормозив, Вана указала на арку, за которой стоял старинный одноэтажный дом.
— Понте дель Риальто, — воскликнул Гвидо. — Или Палаццо Веккио во Флоренции.
— Или Рим, вилла Джулия, — мягко добавила Вана.
Особенности архитектуры явно повторялись, и Гвидо заметил, что это здание намного древнее, чем любой из существующих в Италии образцов подобного стиля. И более выразительное, потому что контуры его выше и стройнее.
— Какая гармония, — прошептала Вана
— Куда подевались твои принципы? — съязвил Гвидо— Ты, помнится, отрицала эстетические оценки как признак религиозности и духовной тирании.
Она засмеялась, указывая вдаль на небесно-голубые минареты с позолоченными куполами, украшенные трилистником и геометрическими фигурами, барельефами из дерева и слоновой кости.
— Когда я была маленькой, то умудрялась кончать в христианской церкви. Неужели ты думаешь, что меня может испугать какая-то мечеть или храм Амона?
— Какой большой город, — удивленно воскликнул Гвидо. — А я считал, что это маленький захолустный городишко.
На самом деле Сивах был большим поселком, вытянувшимся вдоль центральной улицы. По улице сновало множество людей, и мало кто обратил внимание на путешественников в запыленной машине. Даже малыши не бежали вслед и не цеплялись за подножки «лендровера». Маленькие тележки жались к обочине, уступая им дорогу. Если ослики или мулы загораживали проезд, хозяева криком отгоняли их прочь.
Мусор и отходы фруктовых лавок сбрасывались прямо в зловонную канаву посреди улицы. Ее испарения смешивались с запахом сладостей и чая, доносившимся из маленьких кафе.
«Не вижу ничего, что отличало бы эту землю», — думал Гвидо.
Ягненок, которого бедуины жарят прямо на асфальте — это еще куда ни шло, хоть какая-то экзотика. Но тут же в стадо коров врезался велосипед, старые тарахтелки-грузовики расталкивали мулов, жавшихся к обочине, люди проходили по пешеходным дорожкам — все это никакие напоминало древнюю цивилизацию, чудом сохранившуюся нетронутой на обочине современности. То же впечатление складывалось и в центре городка, стоило взглянуть на здание викторианской эпохи с двумя башенками по бокам и широкими пролетами лестницы. Эта нелепость, пытавшаяся приноровиться к убогому пейзажу поселения, не вызывала ничего, кроме удивления. Позолоченная надпись на фронтоне здания гласила: «Резиденция губернатора». Очевидно, никто не подумал о том, чтобы сделать надпись по-арабски или хотя бы перевести ее.
— Мне казалось, что египтяне более чувствительны в национальных вопросах, — заметил Гвидо. Явно заинтересованный этой аномалией, он предложил свое объяснение: Наверное, эта надпись просто никого не интересует.
— Возможно, — рассеянно пожала плечами Вана. Она думала о том, что ее отец сидит в одном из кабинетов этого ужасного здания. Зачем ему прятаться там?
— Хочешь зайти? — спросил Гвидо.
— В таком виде?
Она вытянула руки, взглянула на грязные брюки и порванную в нескольких местах рубашку.
— А ты все-таки не свободна от условностей, верно? — шутливо спросил Гвидо.
Девушка не ответила, и они поехали дальше. В Сивахе была только одна главная улица, которая вела к гостинице. Они не ожидали увидеть что-то особенное, но когда подъехали — ахнули.
Перед ними находилось нечто, похожее на курортное казино позднего викторианского стиля, — с лепными фронтонами, сияющее белизной. Его пропорции, однако, были вполне умеренными. Невысокое, в один этаж здание не раздражало глаз. Перед гостиницей раскинулся палисадник с цветущей геранью и хризантемами.
Итак, путешествие окончено! Они вылезли из автомобиля почти смущенно, понимая, что гораздо уместнее здесь был бы грандиозный экипаж.
Взглянув на свою запыленную одежду, Гвидо сделал извиняющийся жест в сторону неведомо откуда вынырнувшего швейцара, подошедшего к ним за багажом. Вана смутилась, когда тот вынул из машины походную печь, грязные спальные мешки и все прочее снаряжение. Интересно, какое впечатление произведут ее кирки и лопатки на обитателей этого райского уголка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
— Но откуда ты взял, что я собираюсь кого-то просвещать? — воскликнула Вана. — Как только моей матери показалось, что она должна учить людей, я убедила ее, что она ошибается. Каждый педагог, даже если он преподает эстетику, неизбежно движется к абсолютизации. А значит, к обману. Потому что истинное знание всегда относительно.
— Плохой или хороший вкус не определяется восприятием реальности. Вкус не является элементом знания и не появляется в результате специального обучения. Это не какое-то воображаемое открытие. Вкус — решение, принятое за нас другими. И с этим ты ничего не поделаешь.
— Поделаю! Просто не буду выбирать и оценивать.
— И все-таки ты выбираешь. Может быть, не осознаешь этого, только и всего. Ты выбираешь свои древние черепки — и делаешь это очень добросовестно. Точно так же ты отбираешь для себя самых подходящих мужиков, когда тебе случается проводить раскопки в бане у Незрина.
— Уверяю тебя, это под влиянием твоей Майки.
— Она? Ты имеешь в виду, что Майка предпочитает первый класс, а не товар подешевле? Не смеши меня. Смирись с тем, что она тут ни при чём.
— Я никогда не смирюсь с тем, что бессмысленно! — Вана сердито стряхнула с головы песок. — Все, что несовершенно, не имеет для меня никакой ценности.
«Лендровер» вскарабкался на песчаный гребень, и они увидели другую сторону холма, сплошь покрытую яркой зеленью. Встревоженные канюки громкими криками возвестили о вторжении пришельцев. Машина догнала девушку в легком белом платье, несшую на голове большой сверток. Она была удивительно красива — тонкое, с правильными чертами лицо, кожа, более смуглая, чем у обитателей дельты Нила, большие миндалевидные глаза.
Чтобы позлить Ванессу, Гвидо крикнул девушке первый кастильский комплимент:
— Привет, милая! Ты такая же красивая, как твоя мать! Девушка, конечно, не поняла испанских слов, но по интонации догадалась об их смысле и непринужденно рассмеялась. Итальянец не преминул сделать из этого далеко идущий вывод:
— Видишь, она не отрекается от своих предков.
— Никто не расстается со своим безумием до конца, — отозвалась Ванесса.
— Интересно, кто тебе кажется более сумасшедшей — эта девушка или ты сама?
— Я, потому что хочу отличаться от своей матери. И она, потому что хочет быть похожей на свою.
— Однако о твоей Иньез не скажешь, что она подчиняется каким-то нормам.
— Отрицать обычаи и правила одного племени лишь ради того, чтобы перенять нравы другого, — это вовсе не путь к свободе, — возразила Вана. — Какая женщина более независима — та, что демонстрирует свои ноги, или другая, обнажающая свою грудь? Женщина, которая любит девочек, или та, что предпочитает мужчин? Поклоняющаяся Амону или почитающая Магомета?
— Тогда можно ли вообще чему-нибудь отдавать предпочтение?
— Что ты сказал, Гвидо? В конце концов ты заговоришь так же, как я. Мне не нравится выбирать, потому что я не хочу ничего исключать. Не хочу заранее что-то принимать и устанавливать для себя моральные ограничения. Как я могу отделить хорошее от дурного в огромном бурлящем котле Вселенной? Я не ведьма и не пророчица. Не всегда можно запустить сепаратор и отделить сливки от сыворотки, а истину от лжи. Пример этому — моя жизнь…
— Посмотри-ка! — с мальчишеским восторгом закричал Гвидо. — Маки и маргаритки. А вон тополя и абрикосовая роща! Повсюду множество фиг и фиников. А маслин не меньше, чем в окрестностях Дельф. Да, это настоящая страна оракулов. Не удивительно, что Александр Македонский приезжал сюда посоветоваться с крупнейшими авторитетами того времени.
Вана, конечно, не могла промолчать.
— Это был политический жест. Признавая себя сыном Амона, он хотел ублажить египтян, но лишь для того, чтобы легче было завоевать их страну. Акт благочестия, продиктованный стремлением к власти, не должен так умилять тебя, Гвидо.
— Все в этом мире в конечном счете определяется стремлением к власти. Все подчиняются силе. Гораздо обиднее, когда люди покоряются, сами того не осознавая, — как твои предки покорились грекам.
Гвидо стал читать по памяти, словно говоря сам с собой:
— «Это был не остров, но огромное животное, раскинувшееся на поверхности моря… Когда ты вновь обретешь свободу, мои губы заново научатся улыбаться. Предназначение поэта — восставать против власти и заставлять тех, кто подчинился ей, стыдиться своей покорности. Но напрасны его усилия. Казанцакис не боялся, хотя и ни на что не надеялся».
Вана продолжала говорить, словно не слышала слов Гвидо.
— …Эта сестра сирен была на самом деле его сиамским близнецом. Женское тело находилось внутри мужского, и они никогда не разделялись.
— Мне нравится твое описание сотворения мира, — задумчиво проговорил Гвидо. — В конце концов ты обратишь меня в свою веру.
Но Вана по-прежнему не слышала его.
— Может быть, ты приехал в Сивах, чтобы найти ее? Ту сиамскую сестру-близнеца внутри самого себя?
— Мы уже приехали? — спросил Гвидо.
— Нет. — Вана подняла глаза к побелевшему от зноя небу и больше не проронила ни слова.
Они проехали еще одну пальмовую рощу и несколько больших клумб с цветущими розами, прежде чем Гвидо спросил:
— Значит, это не тот оазис, в который мы ехали?
— Не тот, в который мы едем, — поправила его Вана. — Мы все еще движемся к нему. А это — один из его форпостов. Отсюда до Сехет-Ам еще больше двенадцати лиг.
— До чего?
— Сехет-Ам — это древнее название Сиваха. В переводе означает «Страна пальм».
— А где мы сейчас?
— В Джебель-Мута, — ответила Ванесса. — Мы еще вернемся сюда посмотреть гробницы птолемеевского и римского периодов, такие же, как в Агхорне и в храме Ксар-Руми.
— Это христианская или римская крепость?
— А я и не знала, что ты понимаешь по-арабски, — удивилась Вана. — Это что, еще одна тайна?
— Не выдумывай всякую ерунду! Я знаю только то, что почерпнул в детстве из приключенческих романов. Этот храм всегда ассоциировался с могилой, а Руми — это человек, крестоносец или еще кто-нибудь, который по воле судьбы был зарублен ятаганом. Будем надеяться, местные жители отказались от обычая так встречать приезжих.
— Кто знает? — задумчиво ответила Вана. — Может быть, чтобы по-настоящему ввести тебя в эту страну, нужен был бы Цезарь.
— С кем ты говоришь, Вана? Со мной или со своей сиамской сестрой-близнецом?
— Как хорошо ты меня понимаешь, Гвидо! Мы созданы, чтобы путешествовать вместе.
— Стоп!
— Что случилось?
— Смотри!
Рядом с дорогой из сделанной в песчанике ниши на них смотрело странное божество — гермафродит. Они решились коснуться руки, ставшей гладкой и темной после двадцати веков таких приветствий. Вана с трудом разобрала надпись на греческом языке: «Ты, кто явился сюда в поисках Амона, знай, что я есть разум этого бога».
— Примите мои поздравления, — ухмыльнулся Гвидо. — А теперь, месье или мадам, пусть ваш мозг укажет нам дорогу.
— Оставь этот камень наедине с древними воспоминаниями, — остановила его Ванесса. — Мы сами отыщем свой путь. Кажется, уже нашли его. Раз мы добрались сюда, нам уже не придется спрашивать, как проехать к оазису Сивах.
Мимо них по тропинке трусила овца. Немного поодаль за ней шел пастух. Вана его окликнула, но мужчина лишь равнодушно посмотрел на нее и не ответил.
— Первый контакт — первая неудача, — подытожил Гвидо.
— Меня подвела моя речь, — ответила Вана. — Я замечала, что не всем в здешних краях по душе арабский язык. Надо будет еще раз попробовать.
Гвидо с неожиданной теплотой посмотрел на ветви пальм, сомкнувшиеся над дорогой. Он не ожидал, что будет чувствовать себя так свободно в этих местах.
Изредка им навстречу попадались феллахи из окрестных деревень. У всех были черные или седеющие бороды, при виде которых Гвидо вспомнил лица Никоса и Незрина. На некоторых была европейская одежда, другие носили традиционные белые домотканые халаты и восхитившие Вану браслеты на лодыжках.
Они еще раз остановились, чтобы осмотреть маленькие усыпальницы, выстроившиеся в ряд вдоль стены из засохшей грязи. Тощие псы и длинноногие кошки подошли обнюхать незнакомцев.
Среди множества птиц, прыгавших по ветвям, они узнали удодов, зимородков, казавшихся очень дружелюбными, сов и ястребов. Машина объезжала пруды, где в скульптурных позах застыли цапли и ибисы; поля клевера, где Вана опасалась останавливаться, потому что на них любят гнездиться змеи; маисовые поля, по которым бродили маленькие ослики…
— Незаметно, чтобы здесь кого-то беспокоили затраты и экономия, — громко сказал Гвидо.
— Ты чувствуешь, дует прохладный ветер? — ответила Вана. — В этой стране он предвещает благополучие. А кто станет беспокоиться о том, чтобы копить ветер?
* * *
Впереди появились два холма или, скорее, утеса, нависших над кронами пальм, словно верблюжьи горбы. В просвете между Холмами виднелась песчаного цвета крепость, из-за знойного марева пустыни казавшаяся больше своих размеров.
— Сивах-эль-Кабир, — произнесла Вана.
— Хат-ан-Шо, — пробормотал Гвидо.
Он старался держаться спокойно, но дрогнувший голос выдал его.
— Ты счастлив, — улыбнулась ему Вана. — Я рада за тебя.
Машина подъехала к древней стене. Перед городскими воротами оказался пропускной пункт.
— Кажется, пропуска нам все-таки пригодятся, — сказал Гвидо.
Вана протянула документы полицейскому, уже издали заметившему приезжих. Тот обошел вокруг машины, бегло взглянул на сидевших в ней людей и, не посмотрев на протянутую ему пачку бумаг, помахал рукой:
— Проезжайте!
— И это все? — воскликнул Гвидо. — Не сложнее, чем на швейцарской границе. Если бы мы заранее это знали, Незрину Адли пришлось бы в одиночестве изображать нудистский пляж у себя в бане.
Улицы были узкими, как аллеи парка. Они круто поворачивали то вправо, то влево без всякой видимой причины и системы, и «лендровер» с трудом пробивался через этот лабиринт.
Затормозив, Вана указала на арку, за которой стоял старинный одноэтажный дом.
— Понте дель Риальто, — воскликнул Гвидо. — Или Палаццо Веккио во Флоренции.
— Или Рим, вилла Джулия, — мягко добавила Вана.
Особенности архитектуры явно повторялись, и Гвидо заметил, что это здание намного древнее, чем любой из существующих в Италии образцов подобного стиля. И более выразительное, потому что контуры его выше и стройнее.
— Какая гармония, — прошептала Вана
— Куда подевались твои принципы? — съязвил Гвидо— Ты, помнится, отрицала эстетические оценки как признак религиозности и духовной тирании.
Она засмеялась, указывая вдаль на небесно-голубые минареты с позолоченными куполами, украшенные трилистником и геометрическими фигурами, барельефами из дерева и слоновой кости.
— Когда я была маленькой, то умудрялась кончать в христианской церкви. Неужели ты думаешь, что меня может испугать какая-то мечеть или храм Амона?
— Какой большой город, — удивленно воскликнул Гвидо. — А я считал, что это маленький захолустный городишко.
На самом деле Сивах был большим поселком, вытянувшимся вдоль центральной улицы. По улице сновало множество людей, и мало кто обратил внимание на путешественников в запыленной машине. Даже малыши не бежали вслед и не цеплялись за подножки «лендровера». Маленькие тележки жались к обочине, уступая им дорогу. Если ослики или мулы загораживали проезд, хозяева криком отгоняли их прочь.
Мусор и отходы фруктовых лавок сбрасывались прямо в зловонную канаву посреди улицы. Ее испарения смешивались с запахом сладостей и чая, доносившимся из маленьких кафе.
«Не вижу ничего, что отличало бы эту землю», — думал Гвидо.
Ягненок, которого бедуины жарят прямо на асфальте — это еще куда ни шло, хоть какая-то экзотика. Но тут же в стадо коров врезался велосипед, старые тарахтелки-грузовики расталкивали мулов, жавшихся к обочине, люди проходили по пешеходным дорожкам — все это никакие напоминало древнюю цивилизацию, чудом сохранившуюся нетронутой на обочине современности. То же впечатление складывалось и в центре городка, стоило взглянуть на здание викторианской эпохи с двумя башенками по бокам и широкими пролетами лестницы. Эта нелепость, пытавшаяся приноровиться к убогому пейзажу поселения, не вызывала ничего, кроме удивления. Позолоченная надпись на фронтоне здания гласила: «Резиденция губернатора». Очевидно, никто не подумал о том, чтобы сделать надпись по-арабски или хотя бы перевести ее.
— Мне казалось, что египтяне более чувствительны в национальных вопросах, — заметил Гвидо. Явно заинтересованный этой аномалией, он предложил свое объяснение: Наверное, эта надпись просто никого не интересует.
— Возможно, — рассеянно пожала плечами Вана. Она думала о том, что ее отец сидит в одном из кабинетов этого ужасного здания. Зачем ему прятаться там?
— Хочешь зайти? — спросил Гвидо.
— В таком виде?
Она вытянула руки, взглянула на грязные брюки и порванную в нескольких местах рубашку.
— А ты все-таки не свободна от условностей, верно? — шутливо спросил Гвидо.
Девушка не ответила, и они поехали дальше. В Сивахе была только одна главная улица, которая вела к гостинице. Они не ожидали увидеть что-то особенное, но когда подъехали — ахнули.
Перед ними находилось нечто, похожее на курортное казино позднего викторианского стиля, — с лепными фронтонами, сияющее белизной. Его пропорции, однако, были вполне умеренными. Невысокое, в один этаж здание не раздражало глаз. Перед гостиницей раскинулся палисадник с цветущей геранью и хризантемами.
Итак, путешествие окончено! Они вылезли из автомобиля почти смущенно, понимая, что гораздо уместнее здесь был бы грандиозный экипаж.
Взглянув на свою запыленную одежду, Гвидо сделал извиняющийся жест в сторону неведомо откуда вынырнувшего швейцара, подошедшего к ним за багажом. Вана смутилась, когда тот вынул из машины походную печь, грязные спальные мешки и все прочее снаряжение. Интересно, какое впечатление произведут ее кирки и лопатки на обитателей этого райского уголка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26