У человечества есть душа. Как раз этого не хватает нам. Человек, не смотря ни на что, способен любить; мы же утратили это чувство. Ангелы подобны королям: они познали всё, имеют все, но многое утеряли: потеряли веру и любовь. Имея власть, не имея души, хотят иметь ее, ибо только душа способна верить и любить, не смотря ни на что. Мы — первые из детей Отца, мы могущественны, подобно ему, но бездушны, человек же владеет Душой ! Вера и Любовь живет в нем вечно. Посему многие из нас жаждут уничтожить человечество — первопричину раздоров и распрей, мелких насекомых, движимых мелкими страстями и, тем не менее, стоящих много ближе нас к Отцу.Леонард грустил. Боль потери внимания и любви, боль за непонимание братьев отразилась на его лице, от чего оно сразу постарело.Виталий затрепетал: он видел Дьявола, которого молва наделила злобным характером и ужасающей внешностью, совсем не соответствующего столь нелестному описанию. «Какой контраст с тем, чему верит набожное большинство! Что есть страдания целого мира в сравнении со страданием Ангела? Что могут знать о боли и страданиях все эти попы, с постными рожами призывающие к так называемой любви к ближнему? Их вера — всего лишь ремесло, коим они зарабатывают себе на жизнь. Вот она — истинная вера и скорбь самого ненавистного в мире существа? Что бы стало с любым из нас, испытай мы хоть малую долю того, что испытал он? Вот она — безутешная, бесконечная боль Первого Ангела, боль САТАНЫ?»— Я обречен, — говорил Леонард, — обречен на вечное скитание по миру, обречен никогда не услышать прекрасный голос отца, почувствовать его любовь, самую прекрасную любовь во Вселенной. Грехи этого света, который следовало бы назвать Великой Тьмой, навсегда закрыли мне путь домой. Проклятая человеческая гордыня! Она всегда будет стоять между мною и небом. Каждая впадающая в грех душа отдаляет мое возвращение. Мир, погрязший в грехах, сломя голову несется в преисподнюю. И даже я бессилен ему помешать...Граф замолчал, к чему-то прислушиваясь. Кто-то чихнул. И на стул подле Виталия приземлился Виконт, зажимавший нос платком.— Ай, — вскрикнула Вельда; лицо де ла Вурда было черным от сажи, равно как и белейшая когда-то его сорочка, сейчас обгоревшая.— О-о, excuse me, — спешно сказал де ла Вурд и сорвался в ванную.— Какой кошмар! — Вельда отхлебнула вина. — Что с ним случилось?Видно было, что и граф не совсем понимает происходящее. Из ванной послышался плеск воды. А через некоторое время в зал вошел приведший себя в порядок Виконт. Теперь на его лице сажи не было, а одет он был, как новый русский: белейшая сорочка, черный костюм-двойка и черный же галстук. Он остановился, заметив барона, поклонился ему почтительно и сказал:— Желаю здравствовать, господин барон. — А потом, обратилась к Леонарду: — Я, сир, принес некоторые новости. В свете настоящих событий они могут пойти нам на пользу. Вы, дорогой Гебриел, — Виконт повернулся к барону, — здесь весьма кстати.— Отлично? — сказал граф. — А теперь сядь и выпей.Де ла Вурд повиновался. Видно было, что новость действительно важная; Виконта только что не качало от волнения.Де ла Вурд отхлебнул из бокала, который спешно наполнила ему Вельда, из воздуха поймал уже дымившую сигару, затянулся глубоко, откинулся на спинку стула. И, немного успокоившись, сказал:— Я видел его, за что чуть ли не поплатился моим здесь присутствием. Он спустился на Землю.— Кто спустился? — нетерпеливо спросил Леонард, — потрудись говорить яснее.— Слушаюсь, монсеньор. — Виконт опрокинул бокал и опорожнил его. Только после этого ответил: — Старинный наш знакомый. Собственной персоной. Меня едва не сбила машина на Кировской площади. Посчитав это случайностью, я не придал сему особого значения. И зря: машина попыталась сбить меня вторично, но шофер был ли пьяным, машина ли была неисправна, только она врезалась в столб. Пассажир, слишком знакомый мне чем-то, выскочил, а шофер остался сидеть. И только я подошел к нему, собираясь разглядеть наглеца, как эта колымага взорвалась. Огонь ударил мне в лицо, я тут же оказался в торговых рядах, отнесенный взрывом, толпа окружила меня. В толпе находился этот пассажир, и, хотя было темно, я все же сумел рассмотреть его и только тогда понял, что мне в нем так знакомо. На правой щеке его красовался причудливый шрам в виде трезубца.— Осиел, — сказал молчавший все это время барон. — Легок на помине ангел-хранитель Морозова.— Кстати, шофер был какой-то вялый. Я заметил несколько трупных пятен на его лице.— Старая привычка Осиела, — усмехнулся Гебриел, — хобби — оживлять мертвецов. Готов поклясться, что в каком-нибудь морге недосчитались трупа. Поразительный консерватор!— А где Козлов? — осведомился граф, — он же был с тобой.— Наводит справки, — ответил де ла Вурд, — я попросил его узнать, каким именем наградил себя Осиел в этот раз.— Ну, что ж, джентльмены, — удовлетворенный этими новостями сказал Леонард, — давайте ужинать.— Только вот, — сказал Гебриел, — все планы теперь летят к черту. Я не удивлюсь, если мы получим не то, на что надеялись. Случай сейчас займется нами вплотную. И вряд ли мы будем знать заранее, что нас ожидает. Осиел обладает поразительной способностью пускать пыль в глаза.Де ла Вурд затянулся и сказал:— Чувствую — город сильно поредеет и очень скоро... — Виконт хотел добавить еще что-то, но в этот момент в дверь позвонили.Вельда поднялась, чтобы открыть. Через мгновение послышалось ее удивленное восклицание, а в зал зашел Козлов. Вся правая щека его была изодрана в кровь. Кожаный плащ исполосован, брюки мало чем отличались от плаща да, к тому же были мокрыми и заляпанными грязью. В свете свечей Ипполит Ипатьевич был похож на выходца с того света. Можно было предположить, не зная обстоятельств, что до такого состояния его довело желание выбраться из могилы, в которую зачем-то его поместили. Весь вид Ипполита говорил о том, что из переделки, которая случилась с ним, он вышел отнюдь не победителем.— Хэллоу, монсеньор? — воскликнул Козлов.Водрузилось молчание. У де ла Вурда с губ свисала готовая упасть потухшая сигара. Рука барона застыла с куском мяса на вилке по дороге ко рту. У Серебрякова отвалилась челюсть, да и Леонард, было видно, сам немало удивлен.Первым заговорил Виконт:— Я так понимаю — тебя в очередной раз похоронили?— Не совсем, — ответил Ипполит, приглаживая свои ужасного вида усы и частями вырванную бороду. — Повздорил с собаками. Осиел всё же обставил меня. Пять собак! Удивляюсь, как только жив остался?— А имя? — де ла Вурд встал, опасаясь, что зря понадеялся на Козлова. — Имя его ты узнал?— Имя... — повторил Козлов задумчиво. — Имя… Николай Иванович Свинцов. Глава XIIIПОДРУГИ Твой чудный взгляд, души моей коснувшись, В ней пламень возродит благословенный. И дрогну я, как будто бы очнувшись, Перед тобой коленопреклоненный. Будильник затрещал, возвращая из забытья и грез в холодный мир. Проснувшись, она еле нашарила рукой пуговку звонка и заставила замолчать его. «Как холодно, — подумала, втянув носом воздух, — батареи остыли, что ли?».За окном еще было темно. Наташа посмотрела на соседнюю кровать — пусто. Тогда девушка, укрывшись теплее и закрыв глаза, попыталась снова заснуть. Но сон не шел из-за воспоминаний о вчерашнем дне. «Может, стоит попытаться, — подумала она, — он ведь так добр ко мне. Нельзя сказать, что красив, но это не главное. …Такие грустные глаза. Никогда не говорил, что любит меня. А ведь любит... Уж это я знаю. Виталька не догадывается об этом. Чудак! Достаточно заглянуть в глаза, — и всё ясно. Как книгу читаешь. Какой робкий! Даже не пытался обнять. Боится потерять меня. Может попытаться самой! Чувствую, что-то меня к нему тянет. Как бы не напугать его... Ну, дорогая, ты быстро сменила ориентир. — Наташа рассмеялась. — Да. Виталька... Он бы так и сказал...»Послышался звук со стороны двери; кто-то открывал замок. Но тихо. Видимо открывавший думал, что она еще спит. Чуть слышно вошла соседка по комнате.Наташа приподнялась на локтях и сказала:— Ань, я же просила разбудить меня в семь.Вошедшая девушка потянулась к выключателю, в комнате загорелся свет.— Ты так сладко спала, что я не решилась тебя тревожить.Девушка заперла за собою дверь и повесила на натянутую через всю комнату веревку полотенце, которым только что вытирала волосы.— Ну, как ты? — спросила Аня и присела на краешек кровати.Наташа, сидевшая полулежа, ответила:— Спасибо, всё в порядке.— Пожалуйста. Кстати, обрати внимание на Витальку. Он, по-моему, любит тебя. Только никогда не говорил этого вслух.— Ты не всё знаешь. В школе он был безумно влюблен в мою подругу. Ну, в Таньку, она вышла замуж за того придурка. Хотя, нет, не безумно… Первый раз, наверное, полюбил… Так вот... — Наташа сама перебила себя, видимо, вспомнив нечто важное, — кстати, он говорил, что писать настоящие стихи начал именно тогда.— Он что, поэт? — спросила с небольшим удивлением Аня.— Думаю — да, хотя он сам не любит, когда его называют поэтом. Любимые его слова: «Хорош поэт! — его не знает свет».Наташа закуталась потеплее в одеяло и продолжала:— Ты сама видела его и слышала. Можешь описать его?— Ну, не знаю, — засомневалась Аня, — хотя попробую. Он очень начитан, любит поговорить, даже, я бы сказала, он — первостатейный болтун, если б не знала его хорошо. Хотя не очень-то общителен, с незнакомыми почти всегда молчит. Первое впечатление мое было негативным. Глядя на него, я бы никогда не подумала, что он поэт. Производит впечатление человека, который из-за одного опрометчиво сказанного слова после мучается, будто бы совершил преступление. Да, часто я замечала в нем вспышки гнева. Но он никогда, насколько мне известно, не выдавал своих чувств. Он никогда не раздражается и не теряет терпения. Его взгляд на некоторые вещи просто шокирует, а иногда его вообще трудно понять.— Да, всё верно. Теперь отодвинь верхний ящик стола, пожалуйста. Достань тетрадь, — попросила Наташа.Аня подошла к столу и, найдя тетрадь, отдала ее подруге. Та, полистав, перегнула пополам и протянула Анне со словами:— Читай вслух.Аня приняла тетрадь и прочла:
Лишь ты… Отверженный, убитый и пустой,Вперед идя и поднимая пыль,Ты часто думал о минуте той,Что обратит твои желанья в быль. Не думай, не жалей и не моли;Ничто тебя отныне не спасет,И страсть твою ничто не утолит;Вокруг тебя нерастопляем лед. Отверженный, убитый — но — живой,Ступай вперед ты по своей тропе,Лишь ты руководишь своей судьбой,Лишь ты виновен в том, что не успел. В твоих руках всё: счастье и беда;Свой путь способен ты один пройти.Ты каждый день благословляй как дар,А Господа — за каждый дюйм пути. Аня оторвалась от тетрадки и удивленно поглядела на Наташу.— Никогда бы не подумала, — сказала она. — Он что, дал тебе переписать?— Как же, — усмехнулась Наташа, — он боится или боялся, что «содержимое его души, как он выражается, станет достоянием гласности». Только я всё же списала парочку. Там есть еще одно, на следующей странице.Анна перевернула лист и вновь стала читать:
Признание Ты думаешь, что в тишине ночнойЯ мирно сплю и вижу снов картины?Нет — сладких мыслей бесконечный ройПлетет не прекращая паутины, —В ночном бреду рождается узор;Так неустанный я несу дозор. Узор из гармоничных, пылких строф.С их помощью, быть может, приоткроюСкрывающий часть истины покров,И нимфой белоснежною живоюВосстанет из тончайших покрывалЛюбовь моя, которую скрывал, Любовь, что я лелеял и хранил,К которой всеми силами стремился.Как вдруг раздался шелест чудных крыл,И в мотылька мой разум обратился.И, как на свет, на яркий идеалОн полетел, и час его настал. Падет завеса, я признаюсь вдругВо всём тебе, шатаясь от волненья,Благодаря судьбу за сей недуг,Покорно и без тени сожаленьяСебя всего отдав твоей любви,Благословляя яд в своей крови. В глазах бездонных прочитав ответ,Я уст почувствую твоих прикосновеньеИ этот яркий, теплый, нежный свет:Твоей души к моей душе влеченье.Я опьянел, вдруг всё тебе открыв,И был вознагражден за сей порыв. — Ну, что скажешь? — спросила, улыбаясь, Наташа.— Этот человек любит тебя, ты будешь дурой, если откажешь ему в любви, — вынесла решение ее подруга.— Я тоже об этом подумала. — Наташа приняла у подруги тетрадь. — Но вчера он меня малость напугал. Хотя я рада, что рассказала ему все.Аня сказала обиженно:— Да, лучшая подруга, конечно, не могла помочь.— Ладно тебе! — Наташа легко толкнула в плечо Анну, — тебя не было рядом.— Я знаю, зачем ты к нему пошла. — Тут подруга улыбнулась загадочно, а Наташа смутилась.— Мне было очень больно. Но не могла подумать, что разговор с ним поможет, — сказала она.— Он проявил завидное понимание. Ты, говоришь, что Виталька был на себя не похож? — спросила подруга.— Он как-то странно себя вел. Говорил мало. Был почти неузнаваем. Глаза грустные. Что-то с ним произошло. Знаешь, когда он сказал: «Всё» и посмотрел мне в глаза, я... мне показалось, что я лечу. Ну, такое чувство, будто отрываешься от земли и тебя уносит. Как бы еще сказать... Нет, не могу объяснить. Какая-то сила исходит от этих глаз. Я не могу сказать точно, спала или нет. Просто чувствовала боль, стыд, и, потом он взял меня за руки и сказал это слово «Все». Дальше я как будто очнулась и поняла, что ничего от того ужаса не осталось, кроме памяти о нем. Хотя, может я и нафантазировала. Просто его слова, глаза, такая нежность во взгляде. Знаешь, если б он меня тогда поцеловал, я бы не стала противиться.— Ну-и-ну? — засмеялась Аня, — вчера готова была в воду броситься, а теперь... С ума сойти! И что ты собираешься с этим делать? Встретишься еще с ним?Наташа тоже улыбнулась и сказала задумчиво:— Хотелось бы. Только... — Замолчала.— Только что? — вкрадчиво спросила Аня.— Он ничего не сказал, не предлагал встретиться. И он… Он не придет больше сам... Ну, то есть... — Наташа запнулась.— То есть никогда не сделает первый шаг? — подхватила Аня.— Да.— А что мешает это сделать тебе? Берись за дело сама. Стоит тебе щелкнуть пальцами, и он за тобой пойдет на край света. Он последнее отдаст, душу дьяволу заложит ради тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42