— сказал он, пристально глядя в зеленые глаза.
— То есть?
— Я не верю, что в ЦРУ ничего не знали. Нет, тут что-то другое, между мной и тобой…
— Ты себя переоцениваешь.
Хватит, подумал он, больше я на твои провокации не поддамся! И проговорил с олимпийским спокойствием:
— Так что стряслось? У тебя кто-то есть? Что ж, дело житейское. Пока я был в море…
— Пока ты был в море, я нашла с кем трахаться — ты это хотел сказать? — В зеленых глазах стояли непролитые слезы.
— Зачем же так вульгарно?
— Вы меня задерживаете, лейтенант.
— Я еще вернусь.
— Разумеется. За кодировщиком.
— «Синий Альфа» засвечен. В Триполи в Дамаске его раскололи. Вот видишь, ЦРУ в курсе всего.
— Кодировщик и программы уже в посольстве. Сам явишься или пришлешь кого?
— Это моя работа. Я единственный представитель ВМР на «Йонаге». Ты передашь мне кодировщик из рук в руки и возьмешь с меня расписку в получении.
— Во всяком случае, лейтенант, кроме кодировщика, вам в этом номере ничего не светит.
Дэйл оттолкнула его ногу и захлопнула дверь. Он круто повернулся и прошагал к лифту.
Сквозь жалюзи просачивалось сияние неоновых реклам Гинзы, поэтому она не стала зажигать свет в номере, а сразу кинулась в спальню, рухнула на постель и завыла в подушку:
— Мальчик мой, Брент, я люблю тебя! О Боже, как я тебя люблю!

В мрачном расположении духа Брент подошел к каюте подполковника Мацухары. Обратный путь по темным, блестящим от дождя улицам заставил его еще острее почувствовать свое одиночество. Картины давних ночей в нью-йоркской квартире преследовали его, точно призраки. Дэйл, конечно, покоробила их жестокость в отношении уцелевших, но наверняка есть и другая причина. Она вдруг люто возненавидела его… или хочет возненавидеть? Как ни странно, в яростных тирадах, в холодных глазах промелькнула былая нежность.
В Нью-Йорке они говорили о любви, о том что всегда будут вместе, но ее голос при этом звучал как-то обреченно, тоскливо. Однажды они лежали, измученные любовью, и вдруг она повернулась к нему со словами:
— Милый, ты отдаешь себе отчет, что когда тебе исполнится столько, сколько сейчас мне, я уже буду старухой?
Он пытался возражать: мол, она никогда не состарится, — но Дэйл засмеялась в ответ.
— Ненасытный мой мальчик. Меня уже сейчас после секса с тобой ноги не держат, а что будет дальше?
Он показал, что будет дальше, снова опрокинув ее на спину, и теперь не может отделаться от мучительных воспоминаний.
Мацухара поджидал его. Брент понял это, увидев на столике крохотной каюты, рядом с его собственной, бутылку виски и два стакана.
— Заходи, Брент-сан, — улыбнулся Йоси.
Брент вздохнул и уселся напротив.
— Чистый, без льда, как ты любишь. — Он подал Бренту стакан и чокнулся с ним. — За женщин. За самых странных созданий на Земле.
Рука со стаканом замерла в воздухе.
— Как ты догадался, Йоси-сан?
— Чего тут догадываться? Пей!
Они залпом опрокинули виски. Йоси тут же налил еще.
— Ну и как?
— Плохо.
— Любишь ее?
— Не знаю. — На этот раз Брент задержал виски во рту, чтобы почувствовать жгучий вкус. — Нет, правда, откуда ты узнал про меня и Дэйл?
Йоси фыркнул.
— Да что я, слепой? Видно же, с какой рожей ты от нее возвращался. Два раза жизнью за нее рисковал. И потом, никто не знает тебя так, как я. Все-таки столько лет вместе.
— Все кончено, Йоси.
— Ну уж! Она тебя любит, Брент-сан.
Брент поперхнулся и чуть не выронил стакан.
— Она ненавидит меня. Обозвала сукиным сыном.
Мацухара покачал головой.
— Э-э, меня не проведешь. Она специально настроила против себя адмирала — знает, что он не выносит баб, а ей только того и надо. Очень даже умно сыграла на его предрассудках. И насчет того, что ей не известен принцип «на войне как на войне», тоже игра. В конце концов, она служит не где-нибудь, а в ЦРУ. — Он помолчал, задумчиво глядя на Брента. — Нет, здесь другое. Она так на тебя смотрит, что о ненависти не может быть и речи. Просто эта женщина сама с собой не в ладах.
Йоси подтвердил подозрения Брента, хотя по вине Дэйл он, кажется, потерял способность рассуждать здраво. Разумеется, война и все связанное с ней известны Дэйл гораздо лучше, чем она хочет показать. А насчет того, что она его любит, Йоси вряд ли прав. За что же отбрила?.. Стараясь скрыть смущение, Брент одним махом хватил полстакана. Душу опалило огнем, а утешение так и не приходит.
— Но тогда почему, почему?!
Японец улыбнулся и подмигнул.
— Эх, дружище, легче промерить Марианский желоб, чем женскую душу. Может, дело в возрасте. У женщин годы текут быстрей, чем у нас.
— Да брось ты! — тряхнул головой Брент. — Во всяком случае, в Нью-Йорке нам ее возраст не мешал.
— А что же в таком случае? Ревновать она тебя не может — ведь ты был в море… Нет, помяни мое слово, все-таки возраст. Когда женщина ревнует, она злится на тебя, а тут словно бы на себя.
Брент усмехнулся. Наконец-то он начинает оттаивать, все-таки спиртное сделало свое дело.
— Боюсь, Йоси-сан, мне скоро не только твое слово, а и вообще нечего будет поминать.
— А я говорю, она тебя любит, — упорствовал Мацухара.
Брент уставился в стакан. Наверное, с минуту в каюте слышался только ровный гул вспомогательных моторов: Встретившись наконец с глазами летчика, он увидел в них озабоченность. Надо ведь, за него переживает!
— Знаешь, Йоси-сан, такого друга, как ты, у меня в жизни не было. Вот я увидел твой «Зеро» над подлодкой и сразу понял: теперь, что бы ни случилось, мы прорвемся. Брент умолк, осененный новой мыслью. — Слушай, твои англичане отличные ребята.
— Ну так! Побольше бы нам отличных ребят. — Он поболтал в стакане золотистую жидкость. — Кого-то ведь надо сажать в пустые кабины.
— В Японии добровольцев хоть отбавляй.
— И не только в Японии. Теперь к нам рвутся пилоты из Франции, Америки, Германии… даже из Греции и Турции.
— Так ведь это же хорошо. Вот их и посадишь.
— Да, конечно. Но смешанная эскадрилья… не знаю даже. Гусь свинье не товарищ. Правда, на «Сифайры» грех жаловаться — хорошая машина. А теперь у нас есть еще «Грумманы».
— «Хеллкэт F6F»? И сколько? Один? Два?
— Эскадрилья. Двенадцать машин. А в них лучшие морские летчики США. Все добровольцы. Их уже зачислили в штат Департамента мемориалов.
— Когда они будут здесь?
— Через месяц, думаю. Они заканчивают обучение в Пенсаколе. — Йоси негромко хмыкнул. — Что-то вроде АДО наоборот.
— «Американский добровольческий отряд»? «Летучие тигры» из Китая?
— Угу. Я сам с ними дрался в сороковом и в сорок первом. Ирония судьбы!
Брент знал еще из первоначального опроса на борту «Йонаги», что Йоси Мацухара воевал в Китае и сбил три китайских самолета. Но с тех пор он ни разу не упоминал об этом в разговорах. Тема деликатная, он чувствовал, что летчик ее избегает. За мыслями о друге собственные беды показались уже не столь тяжкими.
— Да, действительно… — Он решил отвлечь Мацухару. — Скажи, Йоси-сан, а у тебя есть женщина?
Японец покачал головой и сделал большущий глоток из стакана.
— Не можешь забыть Кимио?
Йоси стиснул зубы.
— Я виноват в ее смерти.
— Что за бред?
Карие глаза грозно сверкнули.
— Не смей так со мной говорить!
— А ты болтай больше. Я тоже, между прочим, там был. Это я привел вас в засаду. Увязался за шлюхой, вместо того чтобы…
— Нет! Я должен был ее защитить, а не смог! Вместо меня ей всадили шесть пуль в грудь! — Он залпом осушил стакан.
— Тебя не переубедишь.
— Нет, Брент-сан, не переубедишь.
— До сих пор ищешь смерти?
— Адмирал Фудзита отказал мне в моей просьбе.
— И мне отказал.
— Ты-то тут при чем? Вот это действительно бред — американец делает себе харакири!
— Я думал, ты меня считаешь самураем.
— Считаю.
— Тогда это не бред.
Глаза Йоси потеплели.
— Может, и не бред, Брент-сан.
— Ты хочешь умереть там? — Брент потыкал пальцем в потолок.
— Разве есть лучшее место?
— Розенкранц и Ватц будут рады тебе услужить.
— Еще чего! Я первый их убью и только потом отправлюсь к предкам.
— Я бы тоже хотел удостоиться такой чести. — Бренту вдруг вспомнились слова Дэйл. — Мы живем в безумном мире, Йоси-сан.
— А мы и есть безумцы.
— Почему? Из-за того, что самураи?
— Не только. Просто наш образ жизни несовместим с «тачками», магнитофонами, кино… Адмирал даже телевизоры запретил.
— И это, по-твоему, безумие?
— Конечно. Мы не станем нормальными, пока не будем давиться за машинами, тостерами, видео, пока не задурим себе мозги наркотиками.
— Философия Камю.
— И Кафки.
Брент увидел, как загорелись его глаза. Вот и Фудзита после выхода из ледового плена набросился на книги и очень любит делиться с Брентом мыслями о прочитанном.
— Они знали, что пишут, — продолжал Мацухара. — Оба восставали против абсурдного существования, социальной несправедливости, невозможности самореализации. В особенности Кафка смотрел на мир как на враждебное, неуправляемое чудовище. — Он взял со стола маленький томик и любовно погладил его. В каюте Мацухары тоже все полки ломятся от книг.
— Кафка прежде всего бунтовал против тирана отца. Но в целом ты прав. Он чувствовал, что простой человек беспомощен перед властью имущих, которые взирают на всех свысока, словно с далекой галактики, и никогда не задумываются о судьбе других людей. Но это опять-таки было связано с отцом.
— В той или иной степени все мы бунтуем против отцов. И все-таки мне ясно одно: отец там или не отец, но Кафка открыл универсальную истину. Есть люди, от которых зависит вся наша жизнь. Миллионы лет они использовали нас, причисляя к самой древней профессии. Кафка очень точно описал наш мир, особенно в «Процессе», где он приходит к выводу, что самоубийство — единственно угодный Богу способ окончить жизнь.
— Еврейский самурай! — ухмыльнулся Брент.
— А что ты думаешь? Он вправду похож на нас.
— Значит, мы и есть нормальные люди.
— Стало быть, так, Брент-сан.
— Джозеф Хеллер поспорил бы с тобой.
— Автор «Поправки-22»?
— Да. По его мнению, вояки самый безумный народ.
— Но мы-то с тобой знаем, что он не прав.
— Еще бы! Ведь он не был знаком с Кафкой.
— Или с Каддафи, — добавил летчик.
Оба рассмеялись, чокнулись и выпили.
Йоси начал стучать ногтем по своему пустому стакану; тот зазвенел, как колокол.
— Слушай, Брент-сан, твой командир, Реджинальд Уильямс… между вами вроде кошка пробежала. Ты его недолюбливаешь?
И вновь Брента поразила его проницательность. Ведь в присутствии Мацухары они с Уильямсом едва словом перебросились. Брент почесал в затылке и сказал:
— Я его уважаю.
— Ты не ответил. Это не из-за цвета кожи?
— Ну что ты, Йоси-сан! Ты слишком хорошо меня знаешь, чтоб высказывать подобные предположения.
Брент поведал ему о своих отношениях с Уильямсом, о стычках из-за футбола, потом заговорил о застарелых комплексах негра, о юности, проведенной в Лос-Анджелесе, о смерти одного брата и тюремном заключении другого из-за наркотиков, о том, как Реджинальд потерял мать — единственного родного человека, — как учился в Университете Южной Калифорнии и стал полузащитником национальной сборной.
Йоси слушал и кивал.
— Помнишь, я ведь тоже из Лос-Анджелеса, только из западной части, где все расы перемешались. Я не чувствовал ненависти ни от черных, ни от белых, хотя мой отец и был дохо, японским иммигрантом, а дети дохо подвергались дискриминации. Он испытал на своей шкуре закон о запрещении въезда двадцать четвертого года, когда остальная его семья не смогла эмигрировать в Штаты. Оттого и отправил меня назад в Японию… Так вот, об Уильямсе… Мне кажется, он доволен своим старшим помощником, а еще больше — командиром ударной группы. И все же что-то в его глазах…
— Неуловимое, да?
— Когда я кружил над вами, он хотел меня подбить.
— Откуда ты знаешь?
— Каждый летчик знает, что нельзя кружить над боевым судном. — Он еще подлил в стаканы. — Но с другой стороны, как-то странно, чтобы на тебя направляли зенитки, когда видят твои опознавательные знаки. Ты из-за этого с ним повздорил?
— Чуть не убил!
Йоси засмеялся, поняв, что друг говорит правду.
— То-то был бы подвиг. Ведь он такой здоровый.
— Видимость была хорошая, я сразу тебя узнал. А он уперся рогом: огонь да огонь!
— И все же между вами нет настоящей вражды. Есть барьер, но и только.
Брент рассказал Йоси, в какой ужас пришел Уильямс, когда увидел, как они с Файтом расстреливают в воде уцелевших арабов.
— Но в Токийском заливе он совершил поворот на сто восемьдесят градусов, — добавил он.
— Когда застрелил того террориста?
— В тот момент он понял, что ничем не лучше нас, что способен на такую же «дикость», в которой обвинял меня и Файта.
— Такая «дикость» заложена в душе каждого мужчины. Урокам войны нет счета, что волоскам на ноге трехгодовалого теленка.
— «Хага-куре»! — догадался Брент.
— Так точно, мой юный друг. И в той же главе нас учат: «Самурай, забывающий про свой меч, да будет покинут богами и Буддой».
— Ну вот, теперь лейтенант Реджинальд Уильямс обнажил свой меч и уже не будет покинут ни богами, ни Буддой, ни террористами.
Йоси поднял стакан.
— Давай выпьем за странного человека, который, сам того не ведая, стал самураем. Уильямс умен и много знает.
Брент кивком подтвердил.
— Однако «человек, обладающий знаниями, но не достигший истинной мудрости, подобен слепцу с фонарем в руках».
Афоризм опять показался Бренту знакомым; он порылся в памяти и припомнил, откуда он.
— Почитываешь Бодхидхарму?
— Неужто и ты знаком с отцом дзэн?
— Я служу на «Йонаге» почти шесть лет. Достаточно, чтоб изучить доктрины синтоизма, буддизма, даже ислама. — Он отхлебнул из стакана и заговорил тоном университетского профессора: — Бодхидхарма был индийским проповедником, который принес дзэн в Китай в шестом веке. Дзэн означает «самопогружение». А созерцание вкупе с интуицией ведут к озарению.
— Молодец, Брент-сан. Ты времени даром не терял.
Брента удивило то, что у друга вновь проснулся интерес к религии. После гибели Кимио Мацухара забросил все догматы веры, заявив: «Там, в парке, боги покинули нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39