“Мы ждем от вас рассказов о вашем городе” – было написано в одном из маминых женских журналов. Ну, из тех, которые рассказывают, как делать хорошую горчицу, иметь стройные бедра, и печатают на обложке портрет Мэри Тайлер Мор в качестве примера для тех, кто хочет стать телевизионной звездой и при этом остаться приличным человеком.
Журнал обещал за хорошую историю пятьдесят баксов. Пятьдесят баксов! Да я была напичкана этими историями. Горя от нетерпения, я тайно напечатала пять страниц через один интервал на своей новой машинке.
Используя невероятные метафоры и все прилагательные, которые сумела отыскать в большом словаре в гостиной, я написала о том, как Рони убил оленя, чтобы заплатить дяде Купли.
Я вплела в текст массу незавершенных сюжетных линий из жизни нашего городка. Потом задумалась над высшим смыслом рассказа. Потом махнула на это рукой.
Мне казалось, что я была очень профессиональна. Я проверила опечатки, свела их к минимуму – ну, штук двадцать на страницу. Сочинила очаровательное письмо, в котором сообщала заинтересованным лицам следующее: “Я знаю, что вам это понравится. Пришлите, пожалуйста, чек”. И размашисто подписалась: “Искренне ваша Клер К. Мэлони”. Аккуратно сложив свой шедевр, я положила его в розовый конверт с обратным адресом, написанным золотыми чернилами.
Редакция журнала находилась в Нью-Йорке. Адрес я тоже написала золотыми чернилами. С моей точки зрения, это должно было произвести впечатление. В качестве дополнительной страховки я наклеила две марки и холодным утром, когда ждала школьный автобус, опустила письмо в почтовый ящик.
Ответ пришел. Строгое, лаконичное письмо в строгом бежевом конверте. Слава богу, что я сама доставала в этот день почту, как стала делать ежедневно, после того как отправила свой рассказ. Поэтому никто ничего не узнал.
“Дорогая мисс (мистер) Мэлони.
Вашему рассказу не хватает зрелости и отделки. Из-за того, что оно напечатано через один интервал, в нем масса ошибок, его почти невозможно читать. Ваш рассказ превышает указанный лимит в два раза. И прежде всего я, как лицо японской национальности, нахожу Вашу аналогию между японскими солдатами и коровами оскорбительной. Успехов Вам в Вашем дальнейшем творчестве. Джейн Такахаши, заместитель редактора”.
Я была просто уничтожена. Я действительно писала о японских солдатах и о моем любимом теленке. Но, упаси боже, я их не сравнивала. Я с ожесточением порвала черновик и сожгла все обрывки. Рони, почувствовав то ли мое состояние, то ли запах дыма, нашел меня за птичником: вокруг были разбросаны клочья жженой бумаги, лицо мое опухло от слез.
– В чем дело, воробышек? – спросил он меня встревоженно, присаживаясь рядом на корточки.
– Ни в чем. – Нанесенное мне профессиональное оскорбление взывало к гордому одиночеству и безусловному хранению тайны.
Он усмехнулся.
– Ну что ж, поброжу рядом, посмотрю, что ты теперь будешь жечь.
– Не надо. Уходи! Я думаю.
Несмотря на мои суровые указания, он преспокойно уселся рядом.
– Почему бы тебе не подумать вслух?
Как будто меня здесь нет.
Я всхлипнула и выплеснула все, что было у меня на сердце. Он внимательно слушал.
– Я не умею печатать на машинке как настоящий писатель, – прорыдала я. – У меня нет вкуса. Я оскорбила редактора-японку.
– Ты написала обо мне? – спросил он.
Я вытерла глаза.
– В общем, да, но не беспокойся. Я поменяла все имена.
– Как же ты меня назвала? – усмехнулся он.
– Дек де Блейн.
Он поднял брови. Я съежилась от страха. Имя казалось мне таким романтичным. Как в маминых рыцарских романах.
– Тебе не нравится? – обреченно спросила я.
– Ну, я э… Мне нравится. Обо мне раньше никто никогда не писал. – Он несколько раз повторил имя, словно пробуя его на вкус, и кивнул. – Почему ты выбрала его для меня?
– Потому что оно… романтичное. – Мое лицо горело. – Мне почти десять. Мама сказала, что я смогу встречаться с мальчиками, когда мне будет шестнадцать. Ты должен подождать еще шесть лет, а потом назначать мне свидания. Но ведь романтичными мы можем быть уже сейчас.
– Ну что ж, спасибо, – сказал он.
– Торопиться нам некуда. Ты ведь в любом случае будешь занят. Поступишь в колледж.
– Может быть. Я еще не решил.
– Конечно, поступишь. А потом я поступлю. А когда закончу, мы уедем и вместе посмотрим мир. Как моя кузина Лиз. Она на год уехала в Англию.
– Как скажешь, воробышек!
Иногда он был таким взрослым, терпеливым и серьезным, что я начинала казаться себе надоедливой мухой.
Я исподлобья рассматривала его.
– Но думаю, что тогда мы должны пожениться. Так будет экономнее жить в отеле.
– Я собираюсь заработать много денег, – сказал Рони. Он смотрел на меня очень серьезно, но в углу его рта таилась улыбка. – Мы сможем позволить себе две комнаты, и нам не придется жениться.
– Ну ладно. Только, чур, не женись тогда ни на ком.
– Не женюсь.
– Тебе ведь не нужны подружки, правда? У тебя уже есть я.
– Успокойся. Я не собираюсь в ближайшее время никого приглашать на свидание. Для этого нужны деньги. И машина.
– Послушай, я же не круглая дура. Я вижу, как ты смотришь на девушек, которые вьются вокруг Хопа и Эвана. У них есть груди, а у меня нет. Но будут. Ты только подожди.
Он нахмурился.
– Ты не девушка. Ты Клер.
– Зачем ты тогда на них смотришь?
– Так. Забавно. Но с ними масса хлопот и неприятностей. – Он сделал ударение на слове “неприятности”.
– Ну понятно. От меня можно не ждать неприятностей. Только забавно, и все.
– Перестань. Это не одно и то же. – Его глаза сузились. – Нам с тобой нужно кое о чем договориться. Не стоит говорить направо и налево, что я твой приятель. У нас все по-другому. Вот как раз из-за этого и могут быть неприятности.
– Как по-другому?
Он некоторое время молча ласково смотрел на меня.
– Знаешь, что ты такое? Все самое хорошее, что я только могу себе вообразить.
– Что именно? – Слезы мои высохли, я смутилась, в груди стало тепло.
– Ты видишь не так, как все. Ты дала мне шанс. Его бы мне больше не дал никто. Люди когда-нибудь станут прислушиваться к тебе. Ну, не те из журнала, а те, которые понимают жизнь. Не сдавайся! Пиши. Это не всем дано, и ты должна говорить за нас, за тех, кто не может.
Я боялась, что у меня просто сердце разорвется от восторга. Я положила голову ему на плечо и опять заплакала.
Он обнял меня.
– Когда ты подрастешь, я постараюсь стать таким, как этот твой Дек.
– Ты только посмотри на него, – это тетя Люсиль шептала маме, а я услышала.
Они сидели за столом в школьном кафетерии. Наш оркестр давал свой первый благотворительный концерт. Тетя Люсиль и мама не знали, что я стою у них за спиной.
– Он – как квадратный гвоздь в круглой дырке. Посмотри, Мэрибет. Вон идет. Берет тарелку, садится отдельно от всех.
– Он просто стесняется, – сказала мама.
– Когда ты приводишь его ко мне, он тоже бродит по дому сам по себе. То же самое у Ирэн, у Джейн. Везде Клер таскается за ним следом, и они кудахчут, как две старые курицы на одном гнезде. Когда семья приезжает к вам, его нигде не видно. И Клер, кстати, тоже. Ты считаешь, это нормально?
– Мы работаем над его речью, – сказала я. Они повернулись и посмотрели на меня.
– Я учу его склонять глаголы.
– Спрягать, – машинально поправила мама.
– Что ж, это очень мило с твоей стороны, – сказала тетя Люсиль, как мне показалось, с раздражением и отнюдь не искренне. – Но, может быть, это могут делать Хоп и Эван, а тебе следует проводить больше времени со своими друзьями?
– Меня это нисколько не затрудняет. Мне нравится спрягать.
– Рони должен дружить с ребятами своего возраста, Клер. Скоро у него не будет на тебя времени. Он будет уходить на свидания, заведет подружек.
Этого никогда не случится. Он обещал. Об этом нельзя было и подумать.
– Ничего подобного. Он не будет спрягать больше ни с кем. Только со мной.
Тетя Люсиль издала неопределенный звук и посмотрела на маму.
– Клер, – сказала мама.
Тетя нервно улыбнулась.
– Клер, попробуй откладывать по десять центов каждый раз, когда тебе понравится какой-нибудь мальчик. Вот прямо с сегодняшнего дня и до тех пор, когда ты решишь выйти замуж. Так ты станешь богатой. Я тебе это обещаю.
– Если я буду богатой, я вообще не выйду замуж.
– Выйдешь, выйдешь.
– Тогда я выйду за Рони.
Тетя Люсиль остолбенела. Мама, потеряв терпение, закрыла глаза и махнула мне, чтобы я ушла. Что я с удовольствием и сделала.
Глава 14
Рони родился в последний день марта. Никто и никогда раньше не отмечал его день рождения. Рони что-то такое говорил дедушке, и слава богу, тот вовремя вспомнил. А то мы могли бы и вовсе не знать об этом.
Дедушка был официальным наставником моих братьев, готовя их к экзаменам на водительские права. Эван получил разрешение на учебную езду в сентябре. С тех пор он умудрился помять маминой машиной багажник бабушкиного пикапа, снести боковой знак на обочине дороги и переехать грядку лилий во дворе тети Ирэн. В завершение своих подвигов он подал машину назад и сшиб корыто для купания птиц.
В связи с этим дедушка совершенно потерял чувство юмора и лишь недавно обрел его вновь.
– Рони сказал, что в субботу ему исполнится пятнадцать, – говорил дедушка папе. – Я пообещал ему, что возьму его в дорожную полицию, чтобы получить разрешение на поездки в качестве ученика.
Разглядев выражение лица папы, дедушка нахмурился.
– В конце концов, нам ведь нужен еще один водитель. Даже старые бабушки отказываются ездить с Эваном, – воскликнул он преувеличенно сердито.
Пятнадцать! День рождения!
Я помчалась к маме.
– О господи, – сказала мама грустно. – Нам с папой следовало бы об этом помнить. Мы ведь были рядом, когда бедная страдалица Дженни родила его.
Одолеваемая чувством вины, мама испекла огромный торт, покрытый белой глазурью с голубыми сахарными розами и пятнадцатью голубыми свечами. Я тоже должна была внести свой вклад, поэтому я взяла у нее фунтик с кремом и написала, как сумела – “Счастливого дня рождения, Рони”.
Моя надпись была похожа на след садовой улитки, – крем оказался зеленого цвета, но мама была так добра, что сказала:
– Она несомненно придает торту индивидуальность.
Правда, мама переделала “Рони” на “Роан”.
– Он уже слишком большой для Рони, – объяснила она.
Я вовсе не хотела подчеркивать, что он такой уж большой, но с мамой не очень-то поспоришь.
Я никогда не видела у Рони на лице такого выражения, с каким он смотрел на этот торт, когда я внесла его в комнату. Я водрузила это кулинарное творение перед ним.
Рони не сводил глаз с пляшущих язычков пламени на горящих в честь него свечах. Это было не удивление, не благодарность, а какое-то медленное озарение. Вот для чего существуют семьи – целая группа людей дает тебе понять, что они рады тому, что ты появился на свет.
– Загадай желание и задуй свечи, – сказала мама.
– Загадай огнетушитель, – посоветовал Хоп. – Если ты наклонишься еще немного, у тебя загорятся брови.
– Пожелай себе не лезть под мои колеса, – мрачно пошутил Эван.
– Нет, пожелай ранней весны, – потребовал дедушка. – Это наша последняя надежда.
– Побольше дождя летом, – добавил папа.
– Пожелай, чтобы у меня перестал болеть локоть от игры в теннис, – улыбнулась бабушка Дотти.
– Я точно знаю, что пожелала бы я, – бабушка Элизабет бросила уничтожающий взгляд на прабабушку.
– Я тоже, – величаво кивнула в ответ прабабушка, ехидно посмеиваясь.
– Она была не такая, как все, – неожиданно сказал Рони.
Недоуменная тишина.
– Кто? – спросила я хрипло.
Он окинул взглядом стол и остановил его на маме и папе.
– Моя… моя мама. Я хочу сказать, что она никому не принесла зла. Никому. Она бы стала настоящей, если бы у нее был шанс. Ведь правда?
Еще более долгое молчание. Деликатное, хрупкое, как тонкие стаканы в наших руках. Бабушка Мэлони вздохрула мягко и печально. Мама часто заморгала. У папы и дедушки был забавный вид, как у мужчин, когда они стараются скрыть свои чувства. Хоп и Эван выглядели так неловко, как будто их попросили прочесть стихи о любви в присутствии девушек.
– Конечно, – быстро сказала я. – Она вышла бы замуж и вообще. Она была леди.
Мама прокашлялась:
– Роан, она была славная и очень любила тебя. Она сделала все, что могла. Конечно, она была леди. И я знаю, что она бы гордилась тобой.
Некоторое время он грустно молчал, на его лице была неуверенность. Все-таки ему было только пятнадцать. Затем кивнул, будто что-то решив для себя, и задул свечи.
– Задумал желание? – нетерпеливо спросила я.
– Забыл.
– Быстро задумай. Пока от свечей идет дым.
– Я… э… я хочу…
– Про себя! Если скажешь вслух – не сбудется!
Хоп проворчал:
– Клер знает все правила. Она ведь у нас эльф.
– Неправда!
– Фея, – насмешливо подхватил Эван, – гном, тролль…
Рони подул на дымящиеся свечи.
– Загадал?
– Скажешь мне, когда исполнится.
– Скажу, – сказал он спокойно.
Грусть улетучилась. Вместе с дымом свечей. Какое облегчение! Я выскочила в буфетную и вернулась с руками, полными подарков. Он смотрел на них, не веря собственным глазам. Я потянула его за руку, чтобы он встал и развернул подарки.
Мама руководила их выбором очень практично: отличный кожаный пояс, новые носки, запонки – все в таком духе. Но я уговорила ее разрешить мне подарить ему нечто иное.
Рони развернул мой подарок и стал его рассматривать с довольной улыбкой. Это был большой красный армейский нож. Рони по очереди открывал каждую секцию, пока нож не ощетинился острыми лезвиями, открывалкой для бутылок, штопором и ножницами.
Для меня это был не просто складной нож, это был символ. Прошло долгих пять лет с тех пор, как Роди грозился перерезать Карлтону горло. Нет, я ни о чем таком не думала, но, если ему потребуется нож, пусть это будет хороший нож.
– Посмотри, – сказала я, вытащив из ножа металлическую зубочистку. Я бросила свирепый взгляд на Хопа и Эвана. – Это королевский меч эльфов. – Я похлопала Рони сначала по одному, потом по другому плечу. – Теперь ты посвящен в рыцари. Ты сэр Роан. Ты можешь убить дракона для короля Артура и пройти по радуге в Изумрудный город.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43