Первые сложности позади, с именами покончено.– Верно. Нет, не совсем. – Анжела, похоже, всерьез решала, трудная у нее работа или нет. – Но времени отнимает много.– И чем вы занимаетесь?Черт! Переборщил. Закусив губу, Роберт мысленно отпустил себе оплеуху. Она вновь вспыхнула, морщинка легла между бровями.– Простите… это непозволительная настырность с моей стороны.Красные пятна стали ярче.– Нет-нет, вовсе нет. Я… я… служу… в социальной сфере.– Нелегкий хлеб. – Роберт избрал суховато-официальный тон.Сработало.– Ну что вы, – скромно отозвалась Анжела. Румянец тускнел, отступая перед природной бледностью.Роберт вздрогнул, сообразив, что молчание затянулось, а они все стоят, уставившись друг на друга. За это время он успел мысленно сделать набросок личика сердечком с ежиком темных волос.Дальше что? Следует небрежно пригласить ее на чашечку кофе, мимоходом отпустив галантное замечание насчет ее драгоценного времени, которое она на него потратит. Точно. Именно так он и должен поступить. Роберт проглотил комок в горле.Приподняв плечи, Анжела пятилась меленькими шагами. Секунда-другая – и исчезнет. Тонкая фигурка изогнулась в прощальном полупоклоне.Роберт потер глаз, переступил с ноги на ногу и издал длинное «э-э-э-э-э», делая вид, будто разговор только-только прервался и продолжение следует. Снова сработало. Анжела замерла, выжидающе вскинув глаза.– Если не ошибаюсь, вас интересует Викторианская эпоха?– М-м-м… По правде говоря, я пришла сюда ради мамы.– Понятно.– Дело в том, что мама интересуется больше всех нас. Нет, мне, конечно, тоже интересно было. И раньше, и… теперь. Приду еще раз обязательно.Дело в том, что мамина бабушка видела королеву Викторию, когда та приезжала в Дублин. Говорят, ее – в смысле, королеву Викторию – встречал весь город. Тогда моя прабабушка была совсем маленькой, но это был лучший день в ее жизни. Так она говорила. И еще она говорила, что королева вовсе не была такой уродливой, какой ее все расписывали. Она вообще очень много рассказывала о королеве, вот моя мама и начала читать о Виктории и ее временах все, что только можно было добыть. Понимаете? Я обещала маме сходить в музей и прислать буклет, открытки или еще что-нибудь… – Анжела опасливо глянула на часы: – Киоск уже, наверное, закрыт?– Думаю, открыт… Скажите-ка, а почему ваша мама не?.. – Роберт умолк, закончив вопрос взглядом.– Не приедет сюда сама? Боже, да никогда в жизни.– Правда?– Во-первых, на ней тетушки Брайди, Реджина и Мэйзи. Во-вторых…– Дядя Майки. – Роберт воздел глаза к потолку.– Точно. Наверху. Вернее, внизу… Но в другом доме. – Она тоже подняла глаза. Роберт воспользовался моментом:– Вы бы не согласи… то есть… не найдется ли у вас минутки для чашечки кофе, Анжела?Предложение, судя по румянцу, девушку смутило. Она еще раз прибегла к совету простеньких наручных часиков.– Для кофе… поздновато. Я, пожалуй, побегу. Разве что… – Анжела в сомнении терзала зубами нижнюю губу. – Разве что в другой раз? Через неделю?– Прекрасно. Отлично. В смысле… договорились. В среду. Замечательно. Прошу прощения, Анжела… вам в другую сторону. Киоск у самого выхода. * * * Поздно вечером, сидя дома у остывшего камина, Роберт вспоминал девушку в синем плаще. Ближе к полуночи ожил телефон. День рождения… Но пожелания здоровья и счастья в личной жизни на сей раз достались автоответчику. Роберт был взволнован, даже взвинчен, а почему, сколько ни пытался, уяснить не мог. Исходил гостиную вдоль и поперек – все без толку. Включил ночной канал; тут же выключил… Вот тогда-то оно и пришло, это давно забытое, годами не посещавшее его желание рисовать. Зудом обожгло кончики пальцев. Дрожью прокатилось по телу.Пройдет, решил он. Не обращай внимания – и пройдет само собой, как насморк. Не тут-то было. Через несколько минут Роберт, будто подталкиваемый в спину, уже бежал через две ступеньки на второй этаж, в гостевую спальню, чтобы извлечь из запылившихся коробок пожелтевший альбом для набросков и угольные карандаши. Сердце неистово колотилось, пульс болью отдавался в висках, дыхание участилось, как у человека, который лицом к лицу столкнулся со старой любовью и с изумлением обнаружил, что чувство по-прежнему живо, но не уверен, заслуживает ли оно доверия или это всего лишь ностальгия по былому. Положиться ли на нахлынувшие ощущения? Не исчезнут ли они с первой же фразой или – в данном случае – с первым пробным штрихом угля по плотной, манящей поверхности альбомного листа?Слетев по лестнице в гостиную, он расчистил стол: груду прошлогодних газет и недочитанных книг распихал по полкам, грязные чашки и тарелки с объедками сунул в нишу над камином, оставшееся барахло просто-напросто свалил на пол. К чертям уборку! Протер рукавом стол, торжественно положил альбом и, открыв коробку с карандашами, с наслаждением вдохнул знакомый древесный аромат. Боже, как давно это было!Пока он устраивался за столом, слова милейшего профессора Гельмута Шнайдера всплыли в памяти. Профессор… Роберт учился у Шнайдера до тех пор, пока не похоронил бесплодные мечты о славе и не сосредоточился на банальном дипломе бакалавра.– Говено, труг мой. Кошкино терьмо. Или собачки? Та, та. Уа, собачки. Нефашно. Фы много тумать головой. Кароший мальчик, не нушно обишаться. Отнако нушно што-то болше… Уш слишком у фас фсе фыученно. Добрый год понадобился Роберту, чтобы перевести с профессорского английского на нормальный. «Фыученно» оказалось, увы, вымученно, но к тому времени Роберт уже благополучно избавился от надежды примерить лавры Хокнея. Он был ничем не хуже других. Как, впрочем, и многие из тех, для кого двери колледжа были закрыты, поскольку за этими дверьми престижней было вовсе не быть, чем быть не хуже других. О да, формально он был в порядке. Техникой рисования владел. Его акварели где-то что-то там однажды завоевали. Более чем достаточно для впечатлительного юнца, который нащупывает дорогу жизни и радуется любой поддержке. Опять же Бонни за спиной маячила, в полной готовности возвысить таланты единственного сына до небес… пока в один прекрасный день тот не заявил ей с тоской, что минималист из него вышел первостатейный. В плане таланта.Как бы там ни было, профессор Шнайдер свое слово сказал и свое дело сделал, на долгие годы определив Роберта в ученики к именитому реставратору, который не жалел на подмастерье ни времени, ни сил. Работа у мастера была на редкость напряженной и выматывающей, но столь же и благодарной. К тридцати пяти Роберт снискал определенную известность в реставраторских кругах, однако желание создать что-то свое время от времени все же брало за душу. Увы, над мечтами мы не властны. Мечты овладевают нами по ночам, когда мы беззащитны перед ними и неспособны на достойный отпор.Что же движет теми, кто, даже зная, что искра божья никогда в них не вспыхнет, упорствуют в своих бесплодных попытках? ЧТО ими движет? Расхожая мысль, что упорство и труд все перетрут? Вряд ли. Здравый смысл вполне способен с этим справиться. Элементарное желание убить время? Очень возможно, если рабочий график не слишком плотен. И все-таки есть что-то еще, что-то совершенно иное. Надежда, к примеру, – хрупкая, едва уловимая. В худшем случае обманчивая. В лучшем – сладкая, нежная, душистая. Способная обрести живые формы…Как те, что проступили на листе перед ним словно бы сами собой. Эскиз небрежный, ничего гениального – так, развлечение от скуки… и все же в нем было нечто особенное. Но Роберт не знал, что именно.Лицо сердечком, голова опущена, взгляд в сторону… Анжела. Здесь, перед ним, на белом листе. Скрестив руки на груди, Роберт шумно втянул воздух. Влюбился. Влюбился в образ. Не будет ему теперь ни сна, ни отдыха, пока не напишет ее портрет. Но сначала нужно ее уговорить, как-нибудь добиться согласия позировать. Он добьется. Умолять будет, но добьется. Дожить бы только до среды.На следующем наброске Анжела улыбалась. Уголки рта чуть вверх, подбородок вздернут. И ямочка на левой щеке. Он и не догадывался о ямочке, пока уголь в его пальцах не настоял на этой отметине. Глаза не давались. Большие, в опушке длинных черных ресниц, они дразнили недосказанностью. Глядя в неестественно расширенные зрачки, Роберт ловил себя на странной мысли: там живет масса народу. Множество неизвестных ему людей.Сложив в стопку еще пять эскизов, Роберт рискнул отправиться в кровать. Из зеркала в коридоре на него глянул уставший, всклокоченный тип с лицом в угольных разводах. С днем рождения, приятель. С самым счастливым днем рождения за многие годы.Выйдя в прихожую, он ткнул кнопку автоответчика. Динамик разразился песнопениями Питера и поддакиваниями Аниты на заднем плане. Роберт классный парень они надеются что у него все прошло хорошо в музее он на славу повеселился с как-ее-там рассчитывают на него в пятницу к Аните на выходные приезжает однокашница почему бы не встретиться за обедом никаких там сватаний боже упаси какая пошлость но отказ не принимается. Фелисити оказалась второй в очереди. Получила оба сообщения. Роберт в порядке и все такое, друг из него вышел бы что надо, но он в нее не влюблен, а ей сейчас просто необходима безумная страсть, которой в его сообщениях и не пахло. Поток слов становился все глуше и сумбурней, пока Роберт не догадался, что Фелисити рыдает. В конце длинного бессвязного монолога более-менее определенно прозвучала отборная брань в адрес неведомого Реджи. Да она еще и пьяна. Роберт стер сообщение. Бог в помощь тебе, Реджи. Всех благ. Живи долго и счастливо.А вот и Бонни.– Роб, это я. Ты дома, так что сними трубку… Роб?!«Ро-берт», – процедил он сквозь зубы.– С днем рожденья. С днем рожденья. С днем рожденья, дорогой Ро-об, с днем рожденья тебя!Роберт опустился на нижнюю ступеньку лестницы.– Ой, а открытку-то ты и не получишь. Знаешь почему? Потому что вот она, лежит у коробки с шитьем. Я ее сама сюда положила, чтобы не забыть бросить в ящик, когда пойду покупать черную саржу для… Ладно, неважно. Все равно открытки тебе до лампочки, раз ты их сам не пишешь. Лучше я ее по телефону прочитаю – слышишь, Роб?НЕТ. Он услышал лишь взрыв дробного смеха и зажал уши, зная, что от Бонни можно ждать наислезливейшего варианта материнского поздравления (вплоть до «мой самый лучший в мире сыночек»), поданного в наисаркастическом тоне. Родительницу явно взбесило его нежелание снять трубку.Закончила она обещанием вручить полагающийся презент в субботу, когда Роберт придет к ней в гости. Испеку морковный пирог и свечками украшу, желаешь ты этого или нет. Спокойной ночи, и не забывай, что я люблю тебя больше всех на свете. Роберт улыбнулся. Если Бонни не злить, она способна просто излучать обаяние. Проблема в том, что он никогда не знал, с каким из ее обличий столкнется, постучав в дверь плавучего дома. Общаться с Бонни все равно что кататься на грандиозных американских горках: восторг и ужас сменяют друг друга, но очень скоро устаешь и хочешь только одного – сойти на землю.Возможно, у всех нас есть в жизни подобный источник удовольствия и мучений одновременно. Возможно даже, что мы сами ищем подобную личность, упорно высматриваем в толпе. Проще и глупее средства сбить человека с пути истинного, пожалуй, и нет. С пути, к примеру, на котором ему встретилась Анжела. Уже засыпая, Роберт вдруг вспомнил миссис-из-Норвича. Интересно, подумалось ему, знает ли та женщина… догадывается ли, какую колоссальную роль играют ее знаменитые полки в супружестве соседей? Глава третья Мэри Маргарет пребывала в отвратном расположении тела и духа. Анжела попятилась в сторонку от повеявшего на нее перегарного бриза. Удрать было немыслимо, поскольку Мэри Маргарет рвала и метала, напитывая атмосферу ароматом своего любимого джина «Гордонз». Каждое оглушительное слово Мэри Маргарет подчеркивала яростным кивком, на шее у нее вздулась синяя жила, а черная растительность на подбородке встала дыбом, волосок к волоску, словно взывая к абсолютному вниманию.– Извините, мне очень жаль. Честное слово, – в третий раз повторила Анжела со всем кротким смирением, на какое была способна.– А мне что с того? Вечно извиняешься, черт бы тебя побрал. – Откинувшись на спинку кресла, Мэри Маргарет потерла виски. – Я из кожи вон лезу, чтобы удержать этот притон на плаву с помощью горстки кокоток. Чего я от тебя требую?– Не слишком много, – механически отозвалась Анжела.– Ни черта не требую! Вот это будет в точку. И где, говоришь, на сей раз изволила шляться?– В Музее Альберта и Виктории. Там по вечерам экскурсии. – Анжела вовремя сообразила опустить глаза. Для пущего эффекта принялась ломать пальцы. – Знаете… я все время помнила, что именно в четверг вы ждали меня, чтобы…– Если бы я знала, что творит этот подонок, доктор Голдберг! Швыряется пилюлями налево и направо, а рядом ни единой души, чтобы с ним разобраться! – Телефонный звонок прервал ее тираду. – Наверное, доктор собственной персоной, – мрачно сообщила Мэри Маргарет, трубно прочистила горло и скривилась, прежде чем ответить: – Алло, да? Дьявольщина, какого черта вы меня мурыжите этой хренотой? – Она шваркнула трубку на рычаг. – Старая хрычовка из миссии. Желает взглянуть на наше заведение, – с кислой миной объяснила она. – Ну и неделька. Персонал шляется по музеям…– Извините, мне очень жаль. Честное слово.– …А тут еще два дебила, которых нам сплавили из Камдена… Ты за ними приглядываешь?– Глаз не спускаю.– Очень хорошо. Типы те еще, наплачемся мы с ними, попомни мои слова. Ну ладно. Проваливай.Анжела с облегчением выдохнула, но улизнуть из «пыточной» не успела. В дверь ворвалась запыхавшаяся сестра Кармел. Из-под съехавшего набок чепца выбилось несколько тускло-седых прядок.– Он опять взялся за свое!– Кто взялся? За что взялся? – гаркнула Мэри Маргарет.– Этот… из Камдена… по фамилии… – Сестра Кармел умолкла, прижав палец к сморщенному рту. – Ох, опять забыла. Ну, тот, у которого…Мэри Маргарет зарычала:– Плевать на его фамилию. ЗА ЧТО он опять взялся?!Сестра Кармел робко приблизилась к столу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40